253,3 тыс подписчиков

Белая Гильдия 2. Часть 58

8 ноября 20248 ноя 2024

368

15 мин

Свиньи-кошечки

— Подмоги не будет, — произнес Мошэр тяжело и безразлично.

Его лицо как-то заострилось и постарело. Устал, конечно, но лесной призрак, Окончательный Жнец, явно стоял еще перед его глазами.

— Но... там может быть... тысяча людей... или даже больше... и они там все невменяемые сейчас. Как мы вдвоем справимся? — возразил Тигиль в сомнении.

— Подмоги не будет, — повторил Мошэр уже более решительным голосом. — Если поскачем за подмогой, проболтаемся до завтрашнего полудня, праздник кончится, и мы уже никого не найдем. Там и свое-то имя не вспомнят поутру, не то что этого... Бэсэми Грюна. Надо ехать сейчас.

Они уже были близко. Сквозь пролесок мелькали отсветы горящих на столбах праздничных колес. Обычно их оборачивают пропитанными сивухой шерстяными или кожаными лоскутами, увивают сеном и самыми крупными колосьями, чтоб хорошо и долго горело, а потом крутят эти столбы с помощью нехитрых приспособлений, а сами ходят большими ватагами в противоположном направлении. Это самая важная часть праздника. Вмешиваться в нее было бы крайне неосмотрительно и даже смертельно опасно. Одурманенным праздничными снадобьями деревенским может прийти в голову что угодно.

Однако, на лице Мошэра была написана настоящая решимость. Призрак ли повлиял, или что-то еще... Или решил себе что-то доказать... или показать Тигилю, в каких условиях и на каком пределе придется ставить себе задачи в этой службе — одной ведьме известно. Тигиль просто-таки скрипел зубами от усталости и отчаяния. Черт бы побрал Травинского, черт бы побрал их обоих, кто бы из них ни был там в лесу на коне... Теперь Мошэр закусился, и, похоже, готов ко всему.

— Перед тем, как мы туда въедем... — осторожно начал Тигиль. — Я хочу чтобы вы знали... этот «Окончательный Жнец» на самом деле... студент музыкального факультета Эрик Травинский. Он склонен к такого рода клоунадам. Все время кого-то из себя изображает. То менестреля, то героя-любовника, то мятежника... Он готов изобразить что угодно. Такова... его природа. Вот вам он изобразил... Ангела Смерти... Окончательного Жнеца.

— И что это меняет? — спросил Мошэр довольно злобно.

— То есть как?

Мошэр жутковато улыбнулся.

— Кто угодно может послужить постаментом для чего-то действительно важного. Чья угодно рука может подать тебе Чашу Судьбы. Если ты этого не поймешь, то не бывать тебе никем, кроме конюха... Уяснил?

Тигиль растерялся. Он еще не думал всерьез о таких вещах.

Вместо того чтобы пускаться в разъяснения, Мошэр свистнул по разбойничьи, воткнул шпоры в бока своему эдурцу и поскакал галопом. Тигиль, спохватившись, всплеснул руками, хлестнул поводьями свою лошадь по шее. Не так нежно, как хлестал пегую, — он уже начал привыкать, что лошади, как и люди, преходящи.

Дорога к Уздоку, освещенная тем же самым странным зеленоватым светом, который лился из Травинского, шла под гору, стелилась наискосок, расширялась и становилась все светлее и светлее от уздокских костров и горящих на фоне безлунного неба огромных колес. Группы поселян, потерявшие человеческое подобие, уже были хорошо видны и слышны. Запахи горящих вин, трав, дерев, тканей, благовоний, волос и ногтей проявились каждый в полном разнообразии, а затем резко смешались. Тигилю стало дурно.

Они влетели из пролеска прямо в центр всего действа. С содроганием сердца Тигиль узнал прекрасный даже в ночи изумрудно-зеленый луг старосты Марцони, по которому он совсем недавно бежал от проклятого Бушкена. Теперь здесь было полно народу.

В каком-то щенячьем веселье деревенские жители перебегали через запруду и обратно по уже починенным мосткам, прохаживались с добрыми улыбками, обнимали друг друга и целовали, а также гладили или просто молча с понимающими полу-улыбками смотрели друг на друга — не такая уж и привычная картина для сложных наших будней.

В этих улыбках опытный странник без труда нашел бы подтверждение того, что не стоит никого скоропалительно судить.

Десятки глаз увидели Мошэра и Тигиля, двоих мрачных, пропыленных, уставших всадников, неведомо зачем возникших из леса, и улыбки поселян стали еще добрее, еще проницательнее.

Издав какой-то неопределенный звук, Мошэр поднял коня на дыбы и тут же бросился в галоп по направлению к горящим колесам.

Там происходило коллективное жужжание. Люди играли в пчёлок, но их там было побольше чем здесь, возле запруды, где, похоже, все просто-напросто утоляли жажду, как вьючная скотина на водопое. Тигиль последовал за ним, во власти всё более серьезных сомнений.

Жужжащие люди предсказуемо не добавили ясности ситуации. Они жужжали довольно стройно, и формировали нечто вроде муравьиных кругов смерти. Но смерти ведь нет, ее выдумали злостные негодяи с большим подбородком...

Колеса вращались и чадили, полночь приближалась на неслышных крыльях, дурманящие запахи вползали в ноздри и сводили с ума.

Мошэр неожиданно схватился за свое постаревшее монументальное лицо и принялся его чесать, ноздри, брови, особенно шрам исскоблил чуть не до крови. С трудом взяв себя в руки, он с яростной гримасой посмотрел на Тигиля.

— Я доберусь до этого подонка, — сказал он негромко. — Это он во всем виноват.

— Грюн? — удивился Тигиль.

— Кой чорт Грюн, Грюн пешка... мальчишка на посылках... младший конюх... тля на подхвате... Мне нужен Марцони. Это он все затеял... Это его масштабы...

— Но... как? — спросил Тигиль, ничего не понимая.

— Потом как-нибудь... расскажу. Сейчас нужно... нужно найти его и сделать ему как следует страшно. Будешь меня прикрывать со спины, готов?

— Готов, — соврал Тигиль. Ни к чему такому он готов не был, но время отступать давно закончилось.

— Показывай дорогу... где его контора?

Тигиль нехотя, исподлобья посмотрел в сторону шпиля уздокской колокольни — того самого шпиля, с которого Бушкен совершил свой неотразимый прыжок, после которого все поделилось на «до» и «после», а если точнее, то на «лево» и «право». Да, под этим шпилем брались за руки два конца главной улицы этого развеселого села, и контора была там, чуть наискосок.

— Там, — Тигиль указал в сторону шпиля, не желая засматриваться.

Мошэр уловил мрачную тень на его лице и хрипло хохотнул.

— Устроим этому быдлану праздничный визит, — сказал он негромко, чтобы его не услышали жужжащие поселяне, и издал боевой клич, какой-то дикарский не то свист не то клекот, выхватил свою рапиру и поскакал в сторону колокольни, на главную улицу Уздока. Тигиль, не говоря и не думая ничего, последовал за ним. Отступать было поздно.

На рысях они въехали на знакомую Тигилю до камушка улицу.

Здесь толпился в основном народ зажиточный, разумный, тороватый — хоть впрочем и такой же пьяный и одурманенный всем чем попало, но как-то иначе, изящнее.

Корчма «Рогатый Фей» продолжала работу, туда заходили и оттуда выходили, звон стаканов и почтительный шорох шагов выходящих и шагов входящих гармонично складывались в дивную ночную сюиту. Тут, перед корчмой, и были сколоченные на уровне крыши «Рогатого Фея» мостки, что служили трибуной для хозяина этого роскошного праздника — старосты Савла Марцони.

Он был одет в широкую просторную хламиду, его седая широкая борода развевалась и сама собой шевелилась, а в руках его бродил туда-сюда изогнутый пастушеский жезл. Из его рта шел зеленоватый пар. Савл Марцони безостановочно благословлял направо и налево, улыбался, хмурился, грозил пальчиком. Движениями жезла распоряжался последовательно поджигать кучи растительного сырья, драгоценной древесины, благовонных семян. Он был увит плющом, норовил встряхнуть гениталиями как можно выше, впрочем, не обнажался, хотя ему бы все это простили и даже не сердились бы. Но Савл Марцони был человеком старинных устоев, от него нельзя было прилюдно дождаться некрасивого поступка.

Когда Мошэр спешился и яростно проложил себе дорогу сквозь почтительно вставшую на цыпочки толпу, Савл, не дав гостю и слова вымолвить, громогласно объявил, что прощает ему все грехи предыдущие и последующие. После чего Мошэра быстро и неизбежно оттеснили какие-то крепкие ребята.

И тут же немедленно начался гвоздь программы.

Савл Марцони поднял жезл выше и добившись тишины, произнес глубокомысленную речь о важности животноводства и полезности новейших селекционных методов в нашем сельском хозяйстве.

— Заметьте, друзья, еще никому не приходило в голову сделать кошечку настолько полезной, а свинью настолько приятной в общении. Поприветствуйте великолепное изобретение наших животноводов — свинья-кошечка. Алеее-ап!

И тут началось! Толпа стронулась, ахнула, по толпе пошла рябь испуга и азартного предвкушения.

А из Большого Амбара, того самого таинственного Большого Амбара, о котором столько кривотолков, будто бы водится там черт знает что, из его волшебным образом распахнувшихся дверей побежали невероятные свиньи-кошечки. Они бежали как кошечки, делая на коротких лапках удивительно широкие и одновременно мягкие прыжки, но габаритами были как огромные, откормленные свиньи.

Мощные их тела покрывала приятная шерстка, длинные кошачьи хвосты закручивались в спирали, а мордочки! Ох, что это были за милые мордахи. Совершенно кошачьи глазки, усатые-полосатые щечки, и конечно, разумеется, настоящие крепкие свиные пятачки.

Тигиль сумел увернулся от нескольких бегущих милах и отскочить к стене кабака, а вот Мошэру повезло меньше. Одна из свиней-кошечек сбила его с ног, вторая приземлила на нем свои когтистые копытца, а третья, поддев его своим исполинским пятаком, подбросила беднягу на жестяную крышу «Чернильницы».

Едва придя в себя, совершенно разъяренный Мошэр спрыгнул с крыши и побежал за свиньями-кошечками. Он уже мало походил на человека, гораздо больше на некое темное грязное огнедышащее кровавым гневом привидение в черном балахоне, ошибиться его сходству с недавно встреченным бело-зеленоватым Травинским уже было совсем невозможно.

Тигиль старался не отставать, потому что, по его прикидкам, скоро на беднягу Мошэра должен был пролиться холодный ушат народного гнева, совершенно неизбежного.

Так оно, в общем, и случилось.

Ноги вывели Мошэра обратно к запруде, отделяющей Уздок от марцониевых лугов. Той самой запруде. Тут уже были все — весь народ жужжащий, народ улыбающийся, народ почтительно благословленный Савлом Марцони, сам Савл Марцони в образе справедливого отца-производителя благ и их распределителя. Свиньи-кошечки, набегавшись и наигравшись, тоже собрались сюда же и сгрудились в толпе как живые статуи ритуальных химер, малоподвижные, но очень выразительные.

И все это общество окружало теперь Мошэра плотным кругом.

Его образу определенно шло длинное лезвие рапиры, которую он держал чуть позади на отлете, готовый насмерть уколоть кого-нибудь. Но что за польза с этого была, если все и каждый смотрел прямо на него с благожелательной вежливой улыбкой, в том числе и свиньи-кошечки, их улыбки были особенно симпатичны.

— Я требую!!! — вскричал Мошэр. — Я требую немедленно прекратить этот балаган!!! Я представитель короля!!! Я требую немедленно выдать мне государственного преступника... Бэсэми Грюна!!! Сию секунду!!!!!

— Городскоооой!!! Городскооооооой!!!!! — заржали-заорали-захрюкали-замяукали сотни глоток, и наступил конец.

Мошэра схватило сразу несколько десятков рук, он попытался вывернуться и закричал по-заячьи что-то вроде «не позволю», но тщетно.

Тигиль, не помышляя выдернуть меч из ножен, попытался пробиться сквозь толпу руками и резкими обидными словами, но где юному следопыту победить целый Праздник Урожая, да еще в Уздоке...

Единственное, что он успел увидеть — это как брыкающегося и извергающего проклятия начальника взваливают на самую большую и самую добрую свинью-кошечку, принайтовывают его кожаными ремнями, а потом бегут всем Уздоком, стремясь лично шлепнуть ладонью по пушистой приятной свинье-кошечкиной заднице, чтобы скакала как можно быстрее, и городской чтобы ощутил всю прелесть деванского гостеприимства.

Потолкавшись в бессмысленных попытках отбить начальника у толпы, Тигиль сполз в грязь.

Он хорошо видел почерневшее, залитое слезами чучело, бывшее прежде Мошэром, и свинью-кошечку под ним, и целый табун свиней-кошечек, бегущий вослед этой свинье кошечке в неизвестном отныне направлении.

Повадки у свиней-кошечек оказались вполне кошачьими, потому что в них входило и безадресное лазание по деревьям в сторону верхушки, откуда «ни туда ни сюда».

Вот и огромная свинья-кошечка с Мошэром на спине проделала этот самый непознанный всеми биологами-любителями трюк, — забралась на местный двухсотлетний дуб в пролеске за Марцониевымы лугами и теперь оглашала округу громким басовитым МЯУ.

Бедолага Мошэр, висящий горизонтально, привязанный неряшливо, но почему-то очень крепко, не распутаться, оказался в глупейшем положении. Он не мог освободиться и даже толком пошевелиться тоже не мог, так висел как спутанный нитками восковой солдатик. Ему не оставалось ничего, кроме горькой и злобной ругани.

Тигиль только так и нашел беднягу. Натурально, повинуясь интуиции, свернул на громогласное МЯУ, а потом уже до его ушей донеслась злобная нецензурная брань начальника.

— Талески! Во имя Солнца! Сними меня с этого ... животного! Прошу, развяжи. Я уже не могу здесь находиться!

Запыхавшийся Тигиль оценил задачу и понял, что легко не будет. Темная масса свиньи-кошечки угрожающе поводила скрученным хвостом, недовольно урчала, готовясь испустить очередное МЯУ, от которого будто бы кто-то выворачивал кишки садовыми граблями. Висящее тело начальника в темноте просматривалось расслабленным, так было очевидно умно, чтобы не раздразнить зверя (коготки у этой кошечки-свиньи были в полном порядке).

Не раздумывая ни секунды, Талески полез на этот толстенный дуб. Дуб был вековой, удобренный, толстый и высокий. Под ним, вероятно, расцвело немало тайн. Но свинья-кошечка восприняла вторжение Тигиля на дуб недружелюбно. Она угрожающе мяукнула и шустро перебралась на другую сторону ствола. Висящему Мошэру при этом досталось несколькими ветвями по голове, плечам и спине, и он взмолился:

— Отставить! Отставить, Талески! Не лезь сюда, она нервная... Она меня задавит... Эта чертова свинья кошечка настоящая свинья!

Тигиль растерянно сполз вниз.

— Но что же делать? — спросил он, и ответом ему была долгая тишина, прервавшаяся громкой и почти жалобной руганью:

— Проклятье!! Мерзавцы!!! Быдло деревенское!!! Паскудники утащили мою рапиру!!! АААААаааааа!!!

Тигиль чуть не засмеялся, а потом уронил голову в ладони — вот уж насмотрелся он на любимого начальника, на своего кумира, за эти несколько дней.

— Сволочи!! Дерьмоеды!!! Тряпкокуры!!! Сраные поселяне!!!!!....

Тигилю стало неприятно все это слушать.

Он присел под дуб, решительно не зная, что делать и кого звать на помощь — да поймут ли в чем дело те, кого можно дозваться? Праздник же, каждому по вере его.

— Мы просто неправильно зашли... — сказал он негромко, сунул в зубы сорванную травинку.

— ЧТООООААА? МЯУ! — донеслось сверху угрожающе.

— Неправильно зашли, говорю, — сказал Тигиль громче. — На День Урожая не так заходят. С людями надо мягше, командир. А на вещи смотреть шырше... А то ведь День Урожая... Случиться может что угодно. Кого и в гроб спать положат...

— К ЧОРТУ! — заревел Мошэр от невыносимой досады. — К ВЕДЬМАМ эти все ваши идиотские суеверия, я при исполнении!!! Что мне, черт побери, делать теперь?! ААА!

МЯААААААААУУУУ...

— Она укусила меня! Тяпнула, скотина проклятая!!! Аааааа! Черт бы вас всех побрал...

МЯЯЯААААААУУУУ — прозвучало загробно-угрожающе, и Мошэр натурально притих, потому что свинья-кошечка была хоть и свинья, но при этом была кошечкой. Вполне реальной кошечкой. А кошечки совершенно безжалостны.

— Талески! Слушай сюда, Талески!... — крикнул Мошэр тише и нежнее, успокоившись. — Видимо, я тут всерьез встрял. Сейчас не до меня, в любом случае. Теперь твой выход... молодой сотрудник. Иди сам туда, задержи Бэсэми Грюна, если он будет там, или младшего Марцони. Это такой придурошный малый, на полголовы тебя выше, рябой, одет обычно дорого.

— А его-то за что, — спросил Тигиль, подымаясь на ноги.

— Есть основания, — отвечал Мошэр, переходя уже совсем на деловой тон, по-прежнему при этом вися косо-горизонтально с уклоном головой книзу.

— Ну, а я к ним каким боком? Я студент-дружинник... меня на смех подымут...

На дереве послышался глубокий усталый вздох.

— Просто приволоки мне его, Талески, живого. Как он есть. С основаниями или без, привези его. И тогда ты принят в службу. Сечёшь?

Тигиль неслышно вытянул губы трубочкой, чтобы присвистнуть. Еще бы не понять, дорогие друзья. Еще бы!

— Младший Марцони. Живой. У меня. Все понял?

— Так точно, — кротко ответил Тигиль, оборачивая взгляд в сторону праздника, выходящего на пик.

— Непонятливым покажи вот это, — сверху упал металлический предмет. Это оказался медный перстень с прорезанным силуэтом краснопелки. — Особенно гвардии, они хорошо знают что это... Но! Гвардосам ничего не надо говорить, дело королевского совета. Если только дивизионный маршал Годэр там будет, с ним можешь что-нибудь обсуждать, остальным ни слова. Остальные пешки...

Тигиль утер лицо рукавом, перевязал растрепавшиеся от погони волосы в хвост, продел средний палец левой руки в перстень и решительно шагнул обратно на луг, в сторону приходящего в неистовство Уздока, совершенно слетающего с катушек...

Продолжение следует...