Воняло кровью, железом, гарью и предрассветным туманом. Воняло смертью, да так, что никакой нашатырный спирт не помог капитану Лацгусу собраться с силами и отдать последний неизбежный приказ— отступать...
Горделивые усики его были отлично видны даже из леса. Наверняка морриганки оставили разведчиков. И хорошо. Даже отлично. Пусть смотрят. Это я вам накрутил хвост, девочки… Да, именно я.
Он привалился спиной к колесу телеги, притянул к коленям свой верный окровавленный палаш и замер, стараясь шевелиться как можно меньше.
Трехгранный наконечник стрелы вошел командиру в бок глубоко под ребра и поселился там, видимо, навсегда. Ни вздохнуть, ни охнуть, ни жить с этой паскудной ситуацией.
Капитан Лацгус прекрасно осознавал, что сидеть вот так перед всеми умирающим пугалом победы — его последняя боевая задача.
И он сидел.
А город горел.
Хотя какой, к лешему, город. Хутор... Большой старый хутор на возвышенности. Лет двести, наверное, уже ему. Разросся за это время. Но построили хутор на совесть. Те ребята понимали — рано или поздно отмахиваться придется любому. Самому сильному, самому слабому, самому хитрому... Не на честь, а на жизнь… Должно быть, им тоже приходилось, а теперь пришел черед и этих бедняг.
«Твою ж ведьму...» — подумал капитан, оглядывая мутным взором собравшихся перед голубятней выживших горожан. Обычно благочестивые, чистенькие, как и всякая вольная, не отягощенная барщиной фронтирная жизнь, теперь эти люди были растерзаны и черны от своей и чужой крови, перемотаны лоскутами ткани, изувечены ранами. Дым пожарищ, лениво уползающий вниз по холму, служил этой толпе зловещим фоном. Кто-то там в отдалении пытался что-то тушить, но остальное, видимо, сгорало уже бесхозным.
Не помешало бы подсчитать трупы, прикинуть статистику. Ведь что-то они все-таки навоевали, ничтожной горсткой профессиональной пехоты и толпой деревенщины, умеющей драться только на кулаках. Мда... Дорогому Мулинариусу, старому штабному мухомору из королевского военного колледжа, понравилось бы такое... Сюда бы его, в его тапочках с золотыми пряжками…
— Конандин! Конандин! — Капрал, тот, с заячьей губой, один из семи, оставшихся в живых и один из троих, способных стоять на ногах из его отряда, разлепил ему веки. - Нто данше? Денать нто?
—Эва… Эва… эвакуируйте всех… на хрен, капрал!—выплюнул Лацгус и снова прикрыл глаза.
Видимо, он сказал громко. Перекрыл своим утробным хрипом вой овдовевших женщин, стенание стариков и старух над павшими чадами, перекрыл он и немой вопрос всех оставшихся в живых после боя, заданный не то чтобы ему, но в общем ему: «Что делать? Ирод! Угробил наших мужей, сыновей, дочерей… И что теперь?!!»
И началось наперебой: «Куда? Зачем? Почему раньше не ушли?» Кто-то заорал про трусость, про стариков. Мол, не довезем, не выдюжим. Мол, зачем тогда воевали.
Дурачье! Как коротко и внятно объяснить этой деревенщине, что если ушли бы раньше – их бы догнали на дороге и даже не порубили бы, а просто порвали волколачьими пастями и когтями безответно, как на охоте. Как втолковать простофилям, если у тебя пробитое легкое, полное крови, и каждый звук – ведьмово море боли? Эх, бабы-бабоньки, просто заткнитесь, юбки - в руки и бегом за скарбом…
Капитан попытался гаркнуть, но вместо этого чихнул кровью и перекосился от боли. Он удержался вертикально, сохранил неподвижность,— то ли мертвый, то ли спит... веки тяжело опущены… словно этими веками пытается удержать последние силы. Держит, как может. Глазами. Скупыми движениями. Этой вот позой каменного изваяния...
Не разлепляя век, капитан Лацгус запрокинул голову и, открыв шире рот, потому что так было удобнее рожать слова, проплакал-пролаял:
—Дуры! Гребаные дуры! У вас дети живы! Вам что, мало?!!
Снова ропот, угрозы, вой. Нажитое, родное, наличники новые, забор покрасили, теленок народился…
Капитан сжал зубы, а заодно палаш. Не было сил говорить. А говорить требовалось.
Фельдшер… Ему помог бы фельдшер, но фельдшер лежит где-то здесь… среди мертвых тел, и даже может порублен кусками... Весь двор как мясницкая...
Он собрал силы и чуть воздуха под связки. Все ждали, что он скажет. Как бы ни ярились несчастные чучане, больше слушать им было некого. Староста тоже погиб.
— Они могут вернуться... —Капитан переждал приступ кровавого кашля. — За вашими детьми. Могут… Вернуться… Они знают, что людей у вас не осталось. Ничего не поделаешь… надо… бежать. К герцогу… в замок Флевинда… за крепкие стены.
Бабы вновь закричали. Как же… надо похоронить убитых.. своих... По всем правилам… обрядам…
Больше капитан не миндальничал.
— Час на сборы! — прохрипел он. — Раненые едут в госпиталь… Во Фьюн-Гавань… Это… приказ. Остальные — либо с нами. Либо — идут нахрен!
И он снова закрыл глаза.
Возмущенные крики еще какое-то время доносились до его ушей. Ругань. Споры. Голоса крестьян, горожан, гвардейцев. Его ребят осталось семеро, и только трое… могли стоять на ногах…
И девушка, эта бойкая, самая боевая девушка с короткими осенними какими-то волосами, в желтой юбке… она тоже осталась лежать во дворе гончарни. С отрезанной рукой и стрелой в девичьей красивой груди. А он-то, дурак, хотел к ней подкатить после боя… пообщаться, может, поцеловать за сараем…
Не было больше сил подкатывать, хотя капитан Лацгус был еще очень молод — тридцать один в сентябре.
Эх... Девушку, эту девушку, Лису, кажется, да, Лису… ее было безумно жаль…
* * *
В детстве Эмиль не особо любил играть в войнушку, редко бегал с самодельным мечом по огороду и не стремился превращать кресла в роанских рыцарей. Этим забавам с упоением предавался Эрик. Выставив в полусогнутой руке деревянный меч и тем самым подражая мушкетерам из детской книжки, тощий и красный Эричек делал выпады в сторону зеленого, с дубовыми подлокотниками бабушкиного кресла и вопил:
— Трусливый роанец, сдавайся! Или я проколю твое паскудное горло вот этим вот клинком. Ах так! На! Получай!
И тыкал кресло в широкое изголовье. Раз! Ранен! Два! Снова ранен! Три! Убит!!!
Или гонялся по двору за ошалелыми курицами, рубя воздух и грозно, но не грязно, потому что боялся бабушку, ругаясь на невидимого врага.
— Стой! Рачье отродье! Тебе не уйти от разящего! Предатель! Убивец детей! Позор человечества! Я расправлюсь с тобой по чести!
А потом остервенело, наотмашь рубил деревянным мечом крапиву, пробивая себе дорогу в заросли малины — в стан супостата. И застревал там надолго, возвращаясь весь в крапивных волдырях, царапинах и с измазанной розовым соком физиономией.
Или притаскивал в дом здоровенный желтый кабачок и, держа его за толстый стебель, как голову за волосы, вставал на пороге, широко расставлял ноги и возглашал:
— Вождь племени каннибалов повержен мечом отважного рыцаря. И так будет со всяким, покусившимся на жизнь наших дев.
Кабачок в его руке отрывался от стебля, падал и катился по полу под стол…
Порой Эмиль все-таки присоединялся к брату, тогда игра непременно заканчивалась дуэлью, и не потому что у близнецов возникали разногласия, а потому что живой враг оказывался куда более привлекательным, чем воображаемый. Они сталкивали мечи, набивали друг другу синяки и шишки, по очереди повергая соперника в дворовую пыль. А потом вместе лезли по малину, уже за этой сакральной трапезой доругиваясь, кто же все-таки кого победил. И всякий раз им обязательно влетало от бабушки за бандитский вид, за бессовестно подранные шорты или за синяки, или так, ни за что конкретно, а просто для острастки.
И после головомойки они оба, притихшие и призванные к благочестию, садились за шахматы. Именно ради этого приятного исхода Эмиль и подыгрывал Эрику в его батальных представлениях. Шахматы Эмиль обожал. Но играл в основном сам с собой. У Эрика не хватало терпения на долгое обдумывание вариантов, он часто проигрывал и поэтому партии с братом особо не жаловал.
Шахматы в доме Травинских были особенные. Из Древнего мира. Коробка большая, легкая, из блестящего, словно отполированного материала. Цифры и буквы по бокам доски потерли неизвестные игроки, далекие предки из далеких времен. Но фигуры, тоже легкие и блестящие, все были целы, не считая небольших сколов на мордах коней и на королевских коронах. Не хватало только одного белого слона. Слона отец выточил сам, деревянного, симпатичного такого ольхового слоника, покрыл его прозрачным лаком и пристроил в стан древнего войска новобранцем.
Отец привез шахматы из первой экспедиции. А когда ребятам исполнилось шесть, торжественно приступил к обучению сыновей древней стратегической игре.
Он полулежал на ковре в гостиной перед доской с фигурами — необозримо длинный, необъяснимо узкий, гибкий, с большим ртом, крупным носом и, сверкая синими-синими глазами, говорил:
— Самое главное — не спешить. В первую очередь хорошенько обдумать, как поступит соперник, а потом уже — как в этом случае стоит поступить тебе. В этой игре нельзя совершать необдуманных действий. «А что, если так» здесь не работает. — И отец ласково смотрел на Эрика, призывая его к рассудительности хотя бы в рамках игровых обстоятельств, требующих сохранить жизнь своему королю.
Эмиль не понимал, почему королю, а не королеве. Пользы от нее на доске было не в пример больше, чем от его величества. И пользы, и маневренности, и красоты. Но свои мысли по этому поводу Эмиль утаивал. Слушал.
— Только у неумелого игрока пешки идут в расход, — говорил отец, держа тонкими пальцами пешку за шею и демонстрируя ее, на первый взгляд незаметную важность. — При правильной тактике за пешку можно выручить вражескую фигуру посильнее. А при достаточном умении и опыте даже выстроить из пешек достойную защиту…
Отец говорил много всяких умных слов, отчего Эрик в итоге мрачнел, взгляд его начинал блуждать по гостиной и в итоге с тоской останавливался на двери, за которой бушевало бескрайнее лето.
Зато Эмиль жадно ловил каждое слово, каждую мысль отца, старался запомнить и обдумать потом, в одиночестве, под одеялом или где-нибудь в высокой траве у речки, куда он сбегал ради надежного, гарантированного покоя, без опасности в любой момент быть неприятно выдернутым из недодуманных, ополовиненных мыслей...
Очевидная связь шахмат и реальной войны показалась Эмилю трагически ироничной.
Стоя среди выживших и наблюдая маленькую войну раненого капитана с толпой ошарашенных горожан, ни в какую не желавших покидать вроде бы спасенный от неприятеля родной город, Эмиль чувствовал тяжесть вселенского фатализма, давящего ему на плечи.
Он был уверен, что капитан мертв, так же, как Мансул, Лиса, Каспер и тот старик в красной рубахе. Ведь прямо на его глазах — Эмилю не померещилось — бездыханного гвардейца вытащили из-под огромной туши волколака, явно переломавшей капитану все кости. Он истекал кровью. Пустые глаза были распахнуты...
И вот он живой, говорит, матерится. Его слушают, как вернувшегося из Подтемья героя, презревшего очевидную смерть только ради того, чтобы закончить свою работу.
Эмиль ловил каждое его слово, с болезненным, мазохистским удовольствием осознавая собственную... глупость? трусость?... нет, но... какую-то картонность, тряпичность, бестолковость... не понимая, какими вообще ветрами его, тщеславного умника и книгочея, могло занести в это кровавое месиво с живыми мертвецами. Оказалось, что он ничегошеньки не знает о реальной жизни, о правильности и своевременности настоящих поступков. Таких же единственно верных, как продуманный ход в удачной шахматной партии. Вот только много важнее, куда важнее… Потому что на кону — жизнь, и ее не отыграешь...
Он, Эмиль, был жив, крепко жив, даже не поцарапан... Но как теперь разумнее всего поступить с этим бесценным даром, он не знал. Остаться здесь и помочь? Или мчаться в Озерье? Четыре дня пути еще... Если ведьмы… может быть он и успеет...
— Э! Стрелок, где твой конь? Он нужен…
Оставаясь под властью шахматной метафоры, явно во спасение призванной его шокированным подсознанием, Эмиль мысленно представил деревянную шахматную фигуру со сколотым ухом и подумал, рассеянно глядя на местного стражника в синей тужурке:
«Конь… Им нужен конь. Мой Буба. Совершенно незаменимая фигура в сложившейся партии… да».
Капитана подхватили двое гвардейцев, велели крестьянам установить исправную телегу на колеса и теперь искали коня, чтобы впрячь его в эту повозку, куда уже уложили капитана и других раненых.
— Исправные телеги! Ведите лошадей! У кого там из вас, скупердяев, заныкано! Все равно пропадать! Ну что уставились?! Возьмите себя в руки уже, еш твою меть!
Наступив на длинное змееподобное тельце дигиры и хрустнув им как льдом на морозе, Эмиль побрел к сараю, куда спрятал Бубу.
Вокруг него в дыму и тумане плавали какие-то тени растерянных, раненых, обезличенных горем людей. Кто-то рыдал над трупом. Эмиль услышал страшный в своей бессмысленности шепот несчастной бабы: «Семь, семь, семь…» Какая-то ведьмова мантра безумия. Проклятия на головы серных ведьм. «Семь, семь семь…» Решительно ничего это не значило. И ничего нельзя было изменить.
Он видел Лису, вернее ее изувеченное тело. Веселая была, смелая девушка, осмеявшая его осторожность. Как отважно и ловко она отрабатывала мотыгой по головам карнаонцев!
Эмиль сунул руку в карман, потрогал фейский бубенчик и, сплюнув тугую слюну, вошел в сарай.
***
Где-то около обеда капитан открыл глаза. Он лежал в телеге, чувствуя по бокам теплые тела других раненых, впереди за вожжами сидел кучерявый дылда-стрелок. Тот, который снял белую куре, чей грязный от крови меч теперь красовался на его спине накрест под арбалетом.
Вроде бы парень ехал в Озерье. С Озерьем этим год от года одно и то же — именно такие дылды шарашатся в это самое Озерье туда-обратно. Дезертир этот штопаный, с которого все начиналось, тоже в ту сторону попер. Чего вдруг? Гнездо у них там, что ли...
Да ну их к лешему... главное, приказы исполняются, они все-таки вышли из Чуч. В каком составе и как это выглядело — предстояло выяснить. Но для этого пришлось бы сесть и оглядеться, а шевелиться капитан не мог — сил не было.
Перед его лицом качалось пасмурное, прохладное небо, серое, как стены его родной казармы, куда его привезли в восьмилетнем возрасте добросердечные победители в роанской войне. Не в приют для сирот на Судринке, откуда он дорос бы до работного дома или чего похуже, но в строгую обитель муштры и закона. Что-то вроде вольера для породистых собак, куда, видимо, отбирали исключительно по внешности и телесной крепости. Оттуда пришлось вырасти в бравого рубаку с щегольскими усиками.
Сознание его плыло и покачивалось подобно небу.
По-дурацки все вышло. По-глупому. И лучше бы ему этот узел не развязывать. Просто спокойно уснуть. Но узел развязывался сам собой. Накатывали сцены. Фрагменты событий последних дней. Становилось интересно. Как книжку читать. Хорошую, интересную книжку, а не это вот что они там пишут, эти толстолобики со стеклами на лицах. Но вот именно жизненно, как люди живут. Как они любят, как они страдают, как остаются в дураках. Череда идиотских обстоятельств. И Ксенина истерика по поводу его частых отъездов, ее растрепанная прическа, выбившаяся на лоб ржаная прядь и зеленые камешки в ушах, ее злые, обиженные глаза, визгливый, ревнивый поток упреков, такой необузданный и нескончаемый, противный, как поросячий визг. Разве он ненавидел женщин когда-нибудь? Нет. Он их всегда, всегда любил. Причем по-настоящему и всех. Даже некрасивых и старых, любил искренне. Как любил бы мать, будь она жива. Вспомнил он голую пятку Леви, торчащую из-под одеяла, свой несдержанный матерок. Он ушел, чтобы не рушить мебель из-за неугомонной бабы, не пугать сына, и без того разбуженного ее криками, ушел из дома в ночь, хлопнув дверью, отправился прямиком в «Кювет», где надрался, себя не помня.
А наутро наш стихотворец припожаловал из столицы, на дивизионный смотр. Казалось, и раз в пять лет не заедет, а тут вдруг объявился... ну теперь понятно, почему. И вот старина Лацгус перед строем дышит перегаром и качается, как березка на ветру, едва не срываясь в горизонтальное положение. Хорошо, что полковник его разглядел в свое чертово пенсне, побагровел и вытолкал с плаца взашей, весьма вовремя, надо сказать, аккурат за минуту до восхождения его величества из кареты на небосклон.
Потом на штабной гауптвахте полковник проорался на него на славу и даже приложил пару раз сухим стариковским кулаком по шее, хорошо так приложил, отец-командир щедрейшей души и старой школы, знает порядок вещей.
И вот, в итоге, старина Лацгус, черный от похмелья, в грязном исподнем и мятом мундире, в нечищенных еще с родного двора сапогах, вместе с отрядом дорожного конвоя — сплошь столичные фраера-бесприданники, дерзкие и жеманные, хоть каждого бей по зубам два раза в день — едет ловить какого-то недоумка, ни с того ни с сего сбежавшего к южной границе. Просто бинго, фулл-хаус и флеш-рояль, что бы ни значили эти древние ругательства.
И никаких ведь разговоров тогда про войну не было еще. Дезертира они не нашли, конечно. Зато наткнулись на первых беженцев.
И вот заезжают они на ихнюю лесную базу сменить лошадей, и весь этот снежный ком идиотских обстоятельств катится еще дальше.
На базе какого-то лешего ошивается коллега, гвардии капитан Тор Кант. И быстро берет старину Лацгуса в оборот. Оказывается, у нас война. Настоящая война, и нечего тут ерундой заниматься, дезертиров ловить. Выдвигаемся сейчас же на гвардейский опорник во Флевинде, берем там все что движется, вооружаемся всем что есть в арсенале, и едем на разведку через Южные Чучи. Организуем эвакуацию населения, и дальше на Озерье – смотрим, что можно сделать, кого спасти, кого бросить на произвол судьбы. В бой с неприятелем не лезем, только отбиваемся по необходимости. В общем, отлично съездили за дезертиром, просто блестяще.
Череда глупых обстоятельств, и все. О чем-то таком Мулинариус, кстати, однажды — всего однажды — предупредил. Откровенность. Не слишком-де полагайтесь на дисциплину и устав, все может полететь коту под хвост в любой момент.
Эта проклятая стрела попала ему в бок точно в ту секунду, когда в бою размахнулся палашом, правильно, по школе, на сто тридцать, дабы внести некоторые коррективы во внешность одной из гостий нашего прекрасного королевства. Его конь уже уходил вниз, потому что в его шею вцепился волколак. Сама ведьма уже успела оттолкнуться ногами от волколака и замахивалась мечом в прыжке. Не ударить ее было невозможно, мы, безрогие козлики с длинными ножиками, катающиеся на быстроногих лошадках, рождаемся именно для таких моментов.
Он раскроил красотку почти точно напополам. Но стрела, уже торчащая у него в боку, вошла от этого удара именно так глубоко, как нужно было, чтобы свести старину Лацгуса с Вечностью.
Узел развязывался обидно и глупо. И начался тот узел не на Ксене, нечего уж себе-то врать, начался он несколькими месяцами раньше, когда он, ища себе денежную службу, подрядился на объезд дальних застав севера и там, в дебрях тех диких лесов, нашел женский гребень с драгоценными камнями. Конечно, подобрал, не подумал, что гребень может быть колдовским, заговоренным. Хотел подарить Ксене, но, по возвращении, забыл про подарок напрочь, пока не нашла гребень в его кармане эта чертова ревнивая баба... Все может полететь коту под хвост в любой момент, и самое печальное, когда этот момент упускаешь, и потом уже ничего нельзя сделать...
Капитан лежал и бредил, что-то шептал про себя и снова очнулся только к вечеру, от того, что на лицо его капал теплый дождик. Лацгус облизнул капли с губ и тихо прохрипел:
— Парень... А ты зачем в Озерье-то ехал?
Дылда сразу обернулся, даже как-то радостно глянул на капитана:
— По личным делам... — Потом подумал, сглотнул и, решив, что капитан заслуживает более подробного объяснения, добавил: — Девушку хотел забрать с границы... Не успел...
От этого стеснительного, но искреннего признания капитану захотелось улыбнуться.
— Любовь? — спросил он удачливого стрелка уже как неудачливый командир, будто про виды на урожай табачной грядки.
Тот снова оглянулся, уже обеспокоенно, серьезно всматриваясь в лицо раненого.
— Вы, господин капитан, не разговаривайте пока, отдыхайте, мы в госпиталь едем. Во Фьюн. В Карантинную бухту... как вы велели.
— Значит, любовь... — Веки капитана удовлетворенно сомкнулись. — Озерье твое эвакуируют. Был приказ... Так что, может, и обойдется. Давай, докладывай, стрелок. Состав, резерв, силы... Сколько умерло... Я не вижу ни хрена.
Эмиль стал докладывать, и капитан снова задремал. Покачивание ему нравилось.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58464-belaja-gildija-chast-32.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
