Теплым вечером понедельника, когда город не то чтобы выдохся, но немного присел на скамейку передохнуть и попить простой содовой, обмахнуть с себя конфетти, пыль и пот карнавала, явно намереваясь добродетельно вздремнуть в эту ночь, (не каждый же раз, право, встречать пьяные рассветы, надо и честь знать), тем вечером у черного хода типографии «Фич и сыновья» стояла крытая повозка, запряженная двумя меринами. Полог повозки был откинут, и всякий прохожий мог видеть, что фургон полон свеженьких, пахнущих типографской краской учебников, уложенных в строгие прямо-таки нравоучительно аккуратные стопки.
— Последняя, братцы! — Парень лет восемнадцати, а то и двадцати, вышел задом из типографии, спиной придерживая дверь и сгибаясь от стопки оттягивающих ему руки книг. — Накормим всех малолеток. Чтоб у них изжога случилась, у сопляков.
Он развернулся и уперся в высоченного юнца с лютней наперевес и бумажным пакетом в руке.
— А что, дружище, — спросил высоченный, — где тут принимают острую политичку?
— Э-э-э... — Парень с книгами ошарашенно уставился на Эрика. — Ты, пацан, бессмертный, что ли, такие вопросы задавать?
— Не берите в голову, сударь, — расплылся в светлой улыбке высоченный. — Вы явно упарились, носимши, и шуток не понимаете.
Эрик услужливо подхватил дверь, пропуская носильщика книг и намереваясь войти в здание, как вдруг из повозки раздалось громкое кукареканье. Эрик обернулся. Такие интересные звуки он, как музыкант, не мог проигнорировать.
Некий весельчак, нацепивший на лицо маску с внушительным алым клювом и шапку с огромным петушиным гребнем, выбрался из фургона и еще раз громко прокукарекал, оглядывая Эрика, будто припоминая его самоуверенную физиономию.
— Ты?! — наконец вспомнил петух. — Я тебя знаю. Ты же из Туона. Музыкант? Гитарист? Парни! Я его знаю. Вот он-то нам и нужен. Кукареку!
На это из повозки выглянул ботинок третьего приятеля. Владелец добротной обуви явно не собирался вставать, но, выглянув наружу и увидев Эрика, все же привстал и точно птенчик вылупился на белый свет.
— А-а-а, — щурясь на Эрика, протянул он. — Я тоже его знаю.
— Иди-ка сюда, музыкант, — позвал парень в маске петуха. — Дело есть.
Эрик спустился с крыльца и уверенным шагом подошел к фургону, куда носильщик запихал, наконец, тяжелые книги. Трое окружили Эрика.
— Жижка, — представился носильщик.
— Божко, — сообщил обладатель ботинок.
— Кленц — Парень в маске петуха был единственным, кто пожал Эрику руку. — Дело верное, не волнуйся. Мы тут, — петух указал на фургон, — с великой миссией в Туон едем. Книжки детишкам. Да всякое.
— Чудненько. Миленько, — несколько настороженно произнес Эрик. — А мне что с того?
— Нам нужен музыкант, — объяснил Кленц и покосился на лютню, — отвлекающий любопытные усы нового проректора от проекта века. Артист нужен, понимаешь? Мы тебе заплатим. Хочешь, так, хочешь, товаром...
— Хе. Это книгами, что ли? Вот этим вот? — Эрик подошел к фургону и подцепил стыдливо лежащий на самом верху стопки девственно нетронутый учебник. — Биология. Вы серьезно? Желтое тело... Беру свои слова обратно, парни. С юмором у вас все недурно.
— Да ты, похоже, не понимаешь, кто перед тобой?! — Жижка тоже нацепил петушиную маску и выдал третью маску Божко. Теперь петухов можно было различить только по комплекции. Тощеватый главный — Кленц. И два пухлых господина с мягкими чертами крепких, но слегка расплывшихся от сытой жизни фигур. Эрик оглядел компанию и, осторожно сдерживая ухмылку, предположил:
— Выпуск сельскохозяйственного факультета.
— Красная Гильдия, — гордо выдохнул Жижка. — Слыхал? Это тебе не девок по углам зажимать. Это серьезное дело. Взрослое. И платить мы тебе будем в первую очередь радостью причастности.
— Чиво-о-о? — вытаращился Эрик. — Такой валюты я еще не встречал, ребята. Вы гоните, и гоните весьма славно. Но мне пора...
— Погоди, сперва глянь. — Кленц откинул полог фургона.
Эрик осторожно заглянул в недра книжной повозки, и когда глаза его привыкли к полумраку, то среди книжных стопок он узрел два туго набитых чем-то мешка.
— И что там, в мешках?
— Не разочаровывай папочку, — сказал Кленц. — Пошевели воображением.
— А-а-а... о-о-о... — сообразил Эрик. — Ниче се вы бесстрашные!
— Вот то-то и оно! Мы бесстрашнее всех, — пафосно закивал Кленц. — Но дело не в этом. Нам два дня ехать с этим добром. Согласись, тут никак нельзя без музыки.
— Пожалуй... — Эрик почесал макушку, живо представив веселое путешествие на мешках, с лютней и возможной наградой в денежном эквиваленте. — Пожалуй, да... Никак нельзя.
— И в Туоне надо будет отработать отвлекающим, — елейно вставил Божко. — Спеть, сплясать. Пока мы обустраиваем...
— Понял, понял, понял. На славе моей решили выехать... разумно, разумно...
— Можно и так сказать, — серьезно согласился Кленц. — Но слава — штука призрачная. А денежки — вполне ощутимая. Так ты с нами?
— Почему бы не прокатиться? — нарочно равнодушно сказал Эрик. — Так-то у меня каникулы. Хотя дела тут, конечно, тоже имеются. Тем более карнавал...
— Мы туда и обратно. На денек буквально. Одна нога здесь, другая там. Золотой... два... и некоторая часть содержимого твоя. Идет?
Эрик чуть-чуть не выдал торжествующую улыбку, но вовремя спохватился, расставил пошире ноги, деловито расправил на загорелом плече ремень музыкального инструмента:
— И? Когда выдвигаемся?
— Да вот, — сказал Кленц, качнув в подтверждение сделки острым петушиным клювом. — Вот буквально сию минуту. Чего тянуть?
Эрик оглядел петухов, подумал о мешках, Туоне, оставленной там гитаре, о возможном приключении и о Ричке, разговор с которой весьма разумно было бы отложить до времен, когда она оттает и забудет его всевозможные вины, помня только лучшее, сладкое и прекрасное и скорбя об утрате оного.
— Ну, ладно... — пожал он плечами. — Но сначала я отнесу Аполлодору его ненаглядную политичку. Ждите.
— Мутный он какой-то, — глядя в гордую спину музыканта, сказал Жижка. — Зачем ты его позвал?
— По стратегическим соображениям, — уверенно ответил Кленц. — Как ты можешь его не знать? Это же Пастушка. Легенда. Эрик Травинский. Он весь год в Туоне зажигал как мог, а теперь два месяца тут, и вся столица уже о нем трезвонит.
— А что в нем такого особенного? — ревниво спросил круглобокий Жижка. — Длинный, тощий малолетка...
— Харизма, — уверенно вставил Божко. — Где он появляется, там у людей карманы режут почти в открытую, потому что все наблюдают только за ним.
— Хм, — удивленно ухмыльнулся Жижка. — Надо же, какой полезный юноша...
— То-то и оно, — заметил Кленц. — Очень полезный!
Он забрался в фургон и довольно там прокукарекал.
Эрику грезился Туон, залитый карамельным солнцем, розовые корпуса, уютно поблескивающие окнами, зеленые поля, полные умильных коровок, козочек и прекрасных девушек, чистые парки, свежевыкрашенные скамейки, усыпанные желтым песочком дорожки. Грезился парящий над учебным корпусом воздушный кьяк. И интересная в своей неприступности, строгая библиотекарша Ализе, но это уже ближе к пробуждению.
Ногам его было тепло и мягко, а спине холодно и колко. Он лежал в повозке на разваленных книгах, и учебники по биологии мстительно кололи его в лопатки. Ноги его покоились на откормленных животах аспирантов-петухов. Повозку мотало, красные гильдийцы лежали в отключке. Этому Эрик совсем не удивлялся, а почему-то удивлялся тому, что парни упрямо остаются в петушиных масках-личинах, и тому, что в острых клювах этих личин торчат веточки ароматических трав.
«Символично, конечно, — подумал Эрик. — Не опаснее, чем расхаживать по городу с политичкой под мышкой. Смело... смело...»
Он потянулся всем телом, вдавил ноги в животы людей-петухов, этим, впрочем, совершенно не вернув их к жизни.
На козлах кто-то запел:
Ты будешь главным петухом,
Летать ты будешь над морями,
Сорить письмАми и деньгАми,
И станешь каждому знаком...
«Какой-то барахлецкий у них товар, — подумал Эрик. — И песни дурацкие».
До тошноты не хотелось больше играть это бездарное представление. Заработать золотой можно и его памфлетами. В них, по крайней мере, больше трех аккордов, и присутствует хоть крошечный лучик мысли в словах. Сразу, конечно, заработать золотой не получится, но за неделю-другую... Если не бухать... и начать вести скромный образ жизни рабочего человека. От этих мыслей тоже стало тошно. Даже при его славе и доброй удаче, чтобы отложить золотой, надо не только не бухать, но и не есть всю неделю... Так что хочешь не хочешь, придется снова музицировать, доработать эту поездку и впредь думать, с кем связываться.
Верная лютня спала под боком. Он разбудил ее ласково, даже эротично, словно извиняясь за бездарное бесчинство, которое им обоим приходится совершать. Он тронул струны, но они почему-то прозвучали отвратительно, и даже мерзко, так, будто кто-то открыл крышку рояля и ударил по натянутым струнам шваброй или даже кнутом. Эрик скривился.
Сидящего на козлах эта какофония нисколько не смутила. Услышав звуки, он отозвался очередным петушиным куплетом. Других тем у людей-петухов не водилось.
Ты будешь главным петухом
И петухохотать в туманах,
Клевать бабло из всех карманов
И будешь каждому знаком...
Новая попытка подобрать аккорды к этому несуразному вздору тоже кончилась поражением.
Верная подруга голодных игр не шла на сделку с совестью и не желала подыгрывать.
— Лютня не строит, — пожаловался Эрик. — Что-то с ней случилось за ночь...
Что-то отпадает,
что-то прорастает,
не печалься, пастушок,
так оно бывает,
— нараспев ответил кучер-рифмач.
«Жижка». — Эрик бессильно откинулся навзничь, и биология снова впилась ему в спину.
Он и раньше презирал петухов. Безобразно безвкусные, отвратительно немузыкальные, они норовили влезть в драку без всякого повода. Как ценителю тонких забав, Эрику претила такая прямолинейная тупость.
Теперь презрение к этим крикливым и безвкусным птицам выросло в отвращение, и, больше того, в прямо-таки лютую ненависть. Хватило двух дней и двух ночей...
Едва повозка тронулась от типографии, Эрику выдали маску с клювом и гребешком, сообщив важное условие гильдии — не снимать ее до конца договора.
Поначалу Эрик надел маску, не задумываясь, как надевал любые другие маски — исключительно ради веселья. Но эта ведьмова петушиная личина оказалась такой тяжелой и душной, что кудри под ней враз вспотели, клюв натер нос, и невозможно было нормально ни дышать, ни петь, ни улыбаться.
— Что за идиотское правило? — спросил Эрик новых знакомых.
— Правило гильдии, — пугающе серьезно сообщили ему. — Да ты не парься, артист. Играй. Сейчас выедем за ворота и вскроем мешочек-то. Не переживай.
После вскрытия мешка стало немного легче и дышать, и петь. Эрик поначалу развеселился, припал к лютне и принялся честно отрабатывать золотой.
Достаточно скоро стало ясно, что Жижка совершенно лишен слуха, а Божко жутко шепелявит. Кленц пел неплохо, но пел, шутил и говорил исключительно о петухах. Эрик сник.
От избытка петушиной темы маска снова отяжелела, а окружающие звуки стали такими ясными и громкими, что любая какофония, в особенности пение Жижки, приносила Эрику мучительную, почти физическую боль.
В мешке не убывало, но на самом деле убывало. Эрик чуял каждую щепоть, попадающую в трубку Божко и воспламеняющуюся там с потрескиванием, которое сам Божко сравнивал с поклевыванием зернышек из стальной плошки.
— Мы ведь с тобой еще совсем не говорили о политике, — вечером первого дня спохватился Кленц. — А надо бы. Если ты всерьез собираешься стать петухом. Ты бы чего-нибудь сказал умного, а мы бы в блокнот записали.
Эрик закатил глаза и едва удержался, чтобы не хмыкнуть в голос.
— Да я, собственно, еще пока в раздумьях, судари мои...
— Не затягивай, — веско и строго посоветовал Кленц. — Набор закроют — и ку-ку. А ведь могло бы быть и кукареку!
— Учту. — Эрик опустил голову, пряча широкую ухмылку под петушиной маской.
Так и ехали...
С козел снова донесся фальшивый тенор Жижки:
Колечки, кудряшки, зады, сиселя,
Расти, колосися, родная земля!
Курлымо, курлымо, курлымо, ку-ку,
Родная планета, ку-ку-ку-ре-ку!
Почувствовав новый приступ эстетической тошноты, Эрик высунул голову в окно, чтобы либо продышаться, либо проблеваться.
Реальный Туон, пасмурный, будничный, продуваемый приятным прохладным ветром, предстал перед ним. Туон не двигался и не смещался, карета стояла возле библиотечного корпуса. Ни полей, ни коровок, ни молоденьких девушек.
— Прибыли! — Жижка скатился с козел на дорогу. — Ко-ко!
Бесчувственные тела красных гильдийцев зашевелились, закукарекали и особенно резво для их прежнего состояния выбрались из повозки.
Кленц, Божко и Жижка выглядели совершенными петухами.
На всех троих были идиотские костюмы — желтые, бесформенные, с рукавов которых обильно свисали алые перья, а на задах торчали разноцветные хвосты. Божко и Кленц слегка покачивались от избытка света и кислорода и, не торопясь, помахивали крыльями.
— Ать-два, ать-два! — скомандовал Жижка.
— Придурки! — заржал Эрик.
— Сам такой! — ощетинился перьями Жижка. — Вылезай, артист. Цирк прибыл, шатры распахнулись.
Эрик обреченно взял онемевшую лютню в левое крыло, завалившуюся между мешками трубку — в правое, и решительно шагнул к выходу. А шагнув, понял, что его красивые, длинные и кривые ноги — желтые.
Он вылез на белый свет и оглядел себя. На нем был надет костюм петуха. Точно такой же бесформенный костюм. Перья и... хвост... Хвост!!!
— Да вы охренели!!! — дурным голосом заорал музыкант. — Кто это на меня напялил?
— Маши крыльями ровно, — терпеливо посоветовал Кленц. — Теперь ты один из нас. Иди работай. Твой выход. Мы выгружаем книги, ты отвлекаешь курочку. Понял?
— Библиотекаршу? Мадам Ализе? В этом? — Эрик обвел свой живот рукой, намекая на одеяние. — Да вы извращенцы!
— Кто бы говорил, — повысив голос до фальцета, кудахтнул Кленц. — Сам же подписал договор с Красной Гильдией. Не помнишь? Кровью и клювом. За деньги и веселье. Ага. Так что не выкаблучивайся. Старушка не должна увидеть ничего, кроме тебя. И проректор тоже. Он стопудово тут трется. Ему накудахтали про нас. Про товар. Поэтому-то ты нам и нужен. Ну, птенчик... ко-ко-ко. Сделай выход с музыкой!
Эрик хотел было врезать этому Кленцу кулаком по морде. А заодно врезать другим петухам, не перестающим идиотски махать идиотскими крыльями.
Красная Гильдия! Да они поехавшие. И товар у них липовый. И костюмы дурацкие.
Он попытался содрать с лица маску и покончить с этой петушиной клоунадой. Врезать кому, если придется и слинять к ведьмам. Катитесь вы все со своими деньгами, тугоухие торчки...
Маска не снималась...
Эрик дернул себя за клюв. Снова и снова. Но не тут-то было. Петушиная личина словно приросла к лицу.
Закинув лютню на спину, Эрик вцепился в маску обеими руками и потянул колпак с гребнем вверх. Взвыл. То же самое, что тянуть себя за волосы. Рвать на себе кудри. Один в один.
«Ведьмовщина какая-то! — билось в голове. — Как так-то? Гребаный договор! Кровью? Кровью подписывал? Идиот болезный... Ничего не помню...»
Он снова дернул себя за клюв, и на этот раз так сильно, что слезы брызнули из его некогда лучистых и теплых, а теперь красных глаз.
— Хватит тут плясать! — без всякого кудахтанья мрачно и грозно произнес Кленц. — Там иди пляши! И учти. — Кленц ткнул крылом в двери библиотеки и перешел на шепот: — Завалишь дело — первый пойдешь под суд. Вылетишь из Туона на крыльях. Товар чей? Твой. А чей еще? Ты у нас Пастушка. Внимаешь?
Эрик замер ни жив ни мертв. Вылететь из Туона на крыльях — это полбеды. Его накрыло ужасом из-за приросшей к лицу маски, из-за лютой странной хрени, происходившей с его лицом и телом. Он чувствовал искусственный хвост, как свой собственный орган...
— Пастушка! Иди! — рявкнул Кленц.
Эрик сделал несколько неуверенных шагов к крыльцу. Потом обернулся, пошел назад и спросил с опущенными плечами:
— Ребята, может у вас хоть водка имеется?
Получилось так кротко и заискивающе, что Кленц не стал орать.
Петухи как-то загадочно покивали друг другу клювами. Жижка нырнул в фургон и очень скоро вынес небольшой стеклянный пузырек и оловянную ложечку.
— Водки нет, есть кое-что получше. — Жижка наполнил ложечку жидкостью из пузырька. — Вот. Выпей, птенчик. Сразу полегчает.
Эрик выпил жидкость из руки Жижки, как больной ребенок микстуру из рук доброго доктора. Микстура оказалась сладкой и одновременно горькой.
Где-то он это уже встречал. В какой-то книге. Пузырьки с надписью «Выпей меня!» делали героиню то больше, то меньше. Эрик иногда думал: может, им с Эмилем в детстве попался по случайности один из таких пузырьков? А может, и не им. А тому, кто в их роду первым вырос до двух метров... Тогда это вполне мог быть пузырек второй, уменьшающий рост. А если рост — это не буквально? Вдруг речь шла исключительно о росте личности...
Действительно полегчало. Он расправил плечи и, уже не оборачиваясь, исчез в дверях библиотеки. Отрабатывать.
Окружающий мир заметно подобрел. Стал уютным и мягким как диван, и душистым как душистый горошек. Все превратилось в диван. Даже надраенный до блеска пол библиотечного коридора, даже стены, увешанные темными картинами, даже двери в читальный зал, и те оказались плюшевыми и податливыми. Он толкнул их крылом и влетел в обитель знаний.
Библиотечные шкафы сияли как горы на рассвете против солнечного света, выстроенные в ряды разношерстной просветительской армии книги слегка шевелились, толкая друг друга корешками в бока. «Меня, меня, выбери меня. Птица счастья завтрашнего...» Да нет, уже сегодняшнего дня. Паркет блестел как зимнее озеро. И по этому озеру, словно на крохотных конечках-каблуках, скользила ему навстречу крошечная лодочка — Ализе. Дама строгая и тонкая как трость чопорного джентльмена. И костюм у нее был мышиного, а чулочки — телесного цвета. Гладко зачесанные на затылке волосы уложены в строгий пучок. Очки. Тонкие алые губы. Идеальная осанка. Идеальная дикция. Эрик распахнул крылья и вытянул шею.
Ализе, определенно, была дама незаурядная. Из разряда тихих книжных мышек, у которых и в душе, и в декольте прятались весьма привлекательные предложения. Он всегда от нее млел совершенно необычным образом. Не мужским и даже не мальчишеским, а каким-то ребяческим млением. Как млеют от женщин десятилетние мальчики, не знающие еще ни о чем таком, и не чувствующие за этим обожанием ничего больше, чем просто сладкая патока на сердце.
В эту встречу, впоследствии обозначенную участниками событий, как Час Петуха, Ализе увиделась Эрику куклой. Местами мягкой, диванной, местами фарфоровой. Но куклой. И ему искренне и совершенно простодушно захотелось сделать с ней то, что всегда хочется сделать с куклами, а именно — раздеть.
— Библиотека не работает. Прием товара! — сказала Ализе и пристально оглядела необычного гостя.
— Я как раз по этому вопросу, мадам. Позвольте ручку. — Эрик-петух склонился, поймал фарфоровую ручку и ткнулся в нее клювом. — Куда прикажете складывать э-э-э... м-м-м... товар?
— Идемте, я покажу. У вас маскарад?
— У нас ад, — следуя за дамой, парировал Эрик.
Они спустились на пролет ниже, в книгохранилище. Ализе открыла двери ключом, но не впустила юного петуха. Встала на пороге, строго хлопая водянистыми глазами стареющей принцессы.
— Я тебя знаю? Голос знаком и... рост... да, уникальная сборка... Ты тот, кто весь год, каждый день после занятий сидит у окна с книгой. Тот, кто прочитал почти оба шкафа по истории и тот, кто записывается в зал артефактов сразу, едва отбудет там день. Неудивительно, что именно тебя прислали с книгами посередине лета. Сейчас вспомню... Травинский! Симпатичная такая фамилия. И вообще... сними маску... ты же красивый!
— Да мадам, я Травинский. И я красивый. Но маска, увы, не снимается... Я бы рад. Рад бы ее снять. Но...
— Хитрюга. — Ализе чуть поджала красные губы. — Ну ладно. Сюда носи книги... я буду ждать здесь.
«Ну ты подумай! — Эрик почувствовал укол ровнехонько под хвостом. — Какова библиотечная курочка!»
Он знал ее и общался с ней весь учебный год, умел смотреть ей в глаза взглядом ручного щенка с теплым носиком и шелковыми ушами. А она, подлюка, запомнила не его, а Эмиля. Словно даже не потрудилась понять по записям, что их двое, и общего у них — только расцветка оперения. Да и то... Ну и пусть думает, что он Эмиль. Даже смешно. Даже забавно!
— А хотите немного полетать, мадам Ализе? — щедро предложил Эрик-петух. — Книги ведь могут и подождать. Книгам все равно. А мы не вправе упустить такой момент...
Ализе сделала шаг, впуская юношу в книгохранилище.
Слегка махнув крыльями, Эрик подхватил даму на руки. Она оказалась тяжелая. Такая маленькая и такая тяжелая. Ясное дело — фарфор.
«Экая курочка... юбочка, блузочка», — подумалось ему.
Ее короткие теплые ручки были не против оказаться заломленными за спину, а шея и ниже — быть исклеванными судьбоносным клювом.
Мягкий диван из книжных стопок. Старые газеты. Это был очень старинный, умный диван. Как раз такой, чтобы на нем устроиться.
Весь учебный год библиотекарша Ализе с интересом поглядывала на этого высокого красивого мальчика, что сидел у окна осенью, зимой и весной. Ее фантазия, конечно, никак не целилась на петушиный облик и натиск, скорее на робкие соития между стеллажами со стеснительным, но охваченным страстью и не устоявшим перед ее красотой умным и воспитанным студентом. Реальность предложила ей совершенно сюрреалистичный сюжет. Но она не имела ничего против «Похождений маркиза де Сада».
Во всем ее теле появилась приятная гуттаперчевость, управляемость, кукольные глазки закатились, кукольные ножки подогнулись, спинка выгнулась навстречу неизбежному визиту юноши в петушином костюме.
Кокоча и шурша, человек-петух перевернул даму лицом к потолку, снял с нее очки, вытащил шпильки, растрепал волосы, изучил закатившиеся глазки и принялся ее раздевать, откусывая клювом по пуговичке.
Дама сбивчиво дышала и подставляла грудь. Дама прижималась к юноше и просила ласки. И, видит Солнце, она все бы получила сполна. В какой-нибудь другой день. Не сегодня. Эрик отчаянно сбивался с привычной учебной программы, полученной в классе куртизанки Виолы. Все шло ужасно. Его новое птичье нутро противилось телячьим нежностям, а главная жила Эрика Травинского, талантливого поэта и музыканта, столичной Пастушки и отличного ловеласа, позорно и досадно не реагировала на происходящее.
Он чуял в себе совсем незнакомые желания. Ему хотелось трепать ей юбки, тянуть за волосы, мять, топтать ногами и клевать нежную плоть до крови... Никогда прежде, будь проклят тот садист Брешер, Эрику не хотелось таких ужасных вещей.
Вяло помяв и слегка поклевав флегматичные соски и гладкие щеки, юноша, увы, так и не добился желаемого. Это был позор и фиаско, провал, равный... не равный ничему, вообще ничему...
Все, чего он хотел — встать на даму ногами, потоптаться на ней подобно настоящему петуху.
Плюшевый диванный мир очень к этому располагал. К такому приятному топтанию... Словно прыжки на батуте, словно свежее сено в сарае, словно перина... вверх — вниз, вверх — вниз...
Он закрыл глаза, и великое воображение поэта милостиво спасло его почти убитую честь. Жила ожила. Эрик хлопотливо перевернул даму, скатал под себя как улитку, и навалился, бия крыльями, обхватывая ими, и страстно тыкая клювом в ее птичьи лопатки и крашеный растрепанный затылок.
Задок ее приподнялся, надеясь... И Эрик уже вознамерился овладеть библиотекаршей совершенно по-петушиному, буквально сидя на курочке сверху, когда обнаружил, что у штанов нет застежки.
— Сейчас сейчас, ко-ко-ко... — сознание его сладко плыло. — Мадам... сей момент...
Ализе благородно не стала устраивать сцен. Она вернула себе достойное положение и постаралась помочь Эрику избавится от костюма, ну или хотя бы от штанов.
— Ничего не понимаю. Как ты вообще его надел? Тут нет ни замка, ни пуговиц. Словно ты в этом родился. Сейчас попробуем разрезать. Тут где-то был нож для резки бумаги...
— Не-не-не. — Эрик в ужасе выставил руки вперед, памятуя о том, как приросла к его лицу маска. — Только не нож!!! Нож и петух — что может быть ужаснее такого дуэта?!
Вскоре он обнаружил себя лежащим на старых газетах, с раскинутыми ножницами руками и ногами.
«М-да, — думал Эрик-петух неопределенно. — Была еще одна интересная книга. Как раз из тех, что надежно прятались от нас с Эмилем, а потому оказывались куда интереснее прочих. Все, что не о сексе — о деньгах, но только секс — о власти, и только о власти».
Он лежал на куче книг и газет, ощущая, как вместе с новым любовным опытом у него пробиваются петушиные когти, вырастают прямо из старых дедушкиных ботинок, прорывая насквозь их ветхую пыльную кожу.
— А хочешь, я пущу тебя сегодня в зал артефактов? — застегивая блузку, спросила румяная Ализе. Ее голосу вернулись строгость, а идеальная дикция приятно погладила Эрика по ушам. — Сейчас каникулы. Никто не узнает. А с господином Брешером я договорюсь...
— Брешером!!! — завопил Эрик и сел. Петушиные когти правой ноги больно вонзились в еще человеческую икру левой.
В то самое время, когда Эрик подскочил как ошпаренный с книжного дивана на свои новые петушиные лапы и, страшно хлопая крыльями-руками, краснея глазами и свирепо топорща перья, фальцетом повторил ненавистное имя «Брешер», некто статный, одетый по-летнему, по-деревенски, в простой жилет, рубаху и панталоны самого раскованного фасона, придерживаемые кожаными подтяжками, уже поднялся на крыльцо библиотеки, вошел в коридор и, осмотрительно переступая через книжные стопки, принюхивался к ним с оскалом опытного сыщика.
— Слиняли, голубчики. Денежки хап — и бывай. А книги бросили прямо под ноги... — Он подцепил крепким, надутым кровью пальцем лежавший сверху учебник и загляделся на неприличный рисунок. — Желтое тело... Тьфу! Вот паразиты!
Выругавшись еще более неприлично, но тихо, известный многим столичным шлюхам господин ступил в читальный зал.
Дверь за ним захлопнулась, но тут же снова отворилась, и в проеме появилось двухметровое пугало петуха. Новый проректор Туона по воспитательной работе господин Алоиз Брешер обернулся.
Он совершенно скептически относился не только ко всякого рода маскарадам, но и к любой ведьмовщине и колдовщине. Посему правдоподобная маска, перья, хвост и даже огромные когти, торчащие из огромных ботинок, не произвели на него ровным счетом никакого эффекта, кроме, пожалуй, брезгливого отвращения. Брешер скривился:
— Еще один! Что у вас тут за идиотские игрища? Скинули все в коридоре и слиняли!
Брешер как-то подозрительно нехорошо склонил голову чуть набок, достаточно резко, чтобы показаться Эрику достойным соперником-петухом.
— Кто за вас будет книги на склад носить?! — рявкнул проректор. — А ну!!!
— Ус гну! — прошипел человек-петух, вцепляясь Брешеру в пышные обвислые усы и выдирая из них по доброму, щедрому клоку. — Вот ты мне и попался, петух бордельный!
— А-а-а! — завопил проректор, откидывая от себя пугало. — Кто это?! Ализе! Кто-о-о?
— Студент второго курса, господин проректор, — чуть не падая в обморок от ужасного конфуза, пролепетала вбежавшая в читальный зал библиотекарша. — Э. Травинский.
— Какая собака его сюда пустила? Пьяного?
— Я... — дрожа и телом, и голосом, созналась Ализе. — Он... книги... он приличный... юноша...
— КУКАРЕКУ! — обрушился приличный юноша на проректора, нанося ему удары клювом прямо в лицо. Прямо в его холеное, ладное, не по заслугам спокойное, явно склонное к умеренному добродушию лицо. Такое лицо кого угодно выбесит. Словно за его владельцем не водилось ровным счетом никакого греха, и никакого низкого вероломства в отношении добросердечных жриц любви и их роскошных спин и задов...
Отступление проректора не было беспорядочным и неловким. Он достаточно споро уходил от разящего клюва, царапающих лап и хлестких крыльев. В его движениях виделась некоторая опытность в этих делах. Да такая, что голубушка Ализе как-то по-иному посмотрела на новое начальство и поймала себя на мысли о том, что никак не может определиться, за кого из мужчин ей болеть. Впрочем, она была несколько не в себе, и подобная неопределенность была ей простительна.
Крыльями подталкивая соперника к книжным полкам, длинный тощий петух яростно наступал на проректора. Когти при этом мерзко клацали по паркету. Клац-клац-клац.
Впрочем, Брешер отступал недолго. Улучив правильное мгновение, он сделал резкий выпад и провел неприятный апперкот прямо Эрику под клюв. Бамц!
Эрик завалился спиной на стеллаж, уронил его на соседний стеллаж, а тот в свою очередь упал на следующий стеллаж. Книжный дождь обрушился на головы всем. От полученного удара голова петуха сделала восьмерку и вернулась в рабочее положение без какого-либо ущерба для его мыслительной деятельности. Это Эрику понравилось. Это могло очень пригодиться в последующих боестолкновениях. «Все же петушиная суть имеет некоторые плюсы!» — подумал он, наступая на проректора и угрожающе кокоча. Огромные его ноги с мощными когтями, высоко переступая, как бы ненароком метили в бестыжие глаза господина Брешера.
Петух взмахнул крыльями (благо в зале библиотеки было где развернуться), высоко прыгнул, толкнул проректора лапой в грудь. Тот отлетел в коридор и рухнул на стопки неразобранных учебников биологии, которые подлецы-петухи, прежде чем смыться, скинули там. Разящее туше клювом — и склизкий Брешер скатился по лестнице в подвал книгохранилища, откуда весьма резво запустил в широкую гордую петушиную грудь Эрика двухтомником Маркса, перевязанным кокетливым голубеньким бантиком.
Удар вышел мощный, как кулак мировой революции. Дыхание у Эрика перехватило... Нелепо согнувшийся пополам, человек-петух посмотрел между своих человеко-петуховых коленей точно в пол, не понимая этой новой петушино-человеческой механики. Пока Эрик заново учился дышать, проректор, красный от злости, с ободранными усами и лопнувшими подтяжками, вернулся, сграбастал студента за шкирку, повлек к стене, поднял его на судорожно гнущиеся теперь уже в обратную сторону ноги, слегка уравновесил и начал бить. Короткими жестокими хуками ниже линии вполне человеческих ребер.
Здесь, в коридоре, среди ненавистной биологии, Брешера было не одолеть. Эрику негде было подпрыгнуть и встать на широкое петушиное крыло, негде размахнуться клювом, негде прогрохотать гордое кукареку... Здесь, неподалеку от умного дивана петушиной страсти, происходило бесславное поражение героя.
Вращаясь, как морская звезда с комплекцией франтоватого крота-атлета, Алоиз Брешер до полубеспамятства истолкал Эрика, потом сел ему на грудь и прописал несколько прямых, почти неощутимых, но до помрачения обидных ударов.
Рук у человека-петуха больше не было. Вместо рук у Эрика теперь были беспомощно распростертые по полу крылья.
Устав и пресытившись, господин проректор встал, распахнул двери и, подхватив гордого человека-петуха, швырнул его клювом прямо на деревянный столбик библиотечного крыльца. Эрик сполз вниз.
— Ко... ко... ко... — оставалось сказать ему.
— Наше терпение лопнуло, Травинский! — запыханно прокричал проректор из дверей. — Только попробуй еще сюда явиться!!!
— О нет, бордельный ты боксер... — сплюнул Эрик в сторону полуусатого господина. — Мы еще с тобой побеседуем! —Черный петушиный глаз Эрика при этом даже не моргнул.
Он поднялся, намереваясь вернуться в библиотеку, входные двери которой были распахнуты, словно пасть кровожадного рача. Но на крыльцо снова выскочил разъяренный, крепко потрепанный Брешер, держа в руках охотничий арбалет.
— Убирайся!
Что оставалось бедному петуху? Не дожидаясь, что ему выстрелят болтом в зад или хуже того — погонят хворостиной, Эрик злобно прокукарекал проклятие, а затем присел на петушиные лапы и дал деру подальше от Туона вообще, и от библиотеки в частности.
Вечерело. Стал накрапывать теплый летний дождик. Жижка, Божко и Кленц, в крайне расслабленных позах, каждый ухмыляясь в усы чему-то тайному своему, возвращались из Уздока на той же повозке к Северным воротам. Лютниста с ними больше не было, и некому было выстраивать в более-менее приличный звуковой ряд их суровый красногильдийский гимн. Ехали молча.
Никаких игривых и тем более досадных чувств на их уже вполне человеческих лицах нельзя было наблюдать, крылья больше не трепыхались, сомнительные рожи не стягивались во «временные клювы». Напротив, все трое выглядели как угрюмые городские бандиты, возвращающиеся с важного дела. Петушиные костюмы исчезли с их тел как дурной сон.
На повороте за мельницей они увидели Эрика. Человек-петух шел навстречу, понурив светлую голову, увенчанную красным гребнем. Перья его намокли, а хвост значительно поредел.
Поравнявшись с наемным артистом, повозка остановилась. Жижка свесил с козел свою бандитскую рожу и, уничтожительно, будто говорил с беспризорным сиротой, спросил у Эрика:
— Ну, что скажешь, птенчик? Готов в реальные петухи или не готов?
Эрик, у которого не было ни малейшего желания ни шутить, ни играть на лютне (да и как на ней теперь играть, если рук нет?), мрачно оглядел бывших людей-петухов, сплюнул на дорогу и злобно произнес:
— Что я скажу? Я скажу: «Где моя доля, чувак?!»
— Доля? — прозвучало удивленно, и каменная маска повисла на месте высокомерного лица Жижки.
— Именно! — кивнул клювом Эрик. — Дорогой аспирант сельскохозяйственного факультета, перевозящий неизвестно что неизвестно куда в особо крупном размере... — Эрик выпятил грудь. — Нормальная доля мне нужна. Я вас там так прикрыл, что вам и не снилось. Так что гоните мою справедливую долю!
— О-го-го! — Каменная маска Жижки оскалилась. — Справедливую? Долю? Тебе? Ну что ж! Держи!
Аспирант злобно хрюкнул и наотмашь хлестнул Эрика кнутом.
Тот и успел только, что закрыть лицо. Тяжелый удар обрушил его на дорогу.
Жижка цокнул лошади, и повозка на прежней скорости продолжила движение.
— Чет ты сурово... — укоряюще сказал Божко кучеру, провожая взглядом фигуру Эрика, издалека все больше напоминающую петушиную.
— Думаю вот, — уклончиво ответил кучер. — Стоит ли нам ехать в открытую через главную или лучше свернуть за хутором на Северный тракт?
— Едем в открытую, смысл теперь ссать? И все же, Квер, за что ты его так?
— Не люблю борзых! Долю ему еще! Потом мамку мою захочет... — мрачно буркнул Жижка. — Да разве можно верить юноше, которого от одной дозы порвало в лоскуты? Форменный соплежуй. А ты: «Пастушка, Пастушка»...
— Дебил ты, Жижка, — философски встрял Кленц. — Просто тупой долбоящер. Ты же его не знаешь. Не надо было так с ним... Что-то в нем есть такое. Очень нам подходящее...
— Такое, сякое, — гаденько промурлыкал Жижка. — Петух он щипаный, вот и все.
Повозка въехала в предместья Туона. Лес шуршал, копыта усталых лошадей покорно взбивали дорожную грязь. Жижка дремал на козлах, а Божко неторопливо покуривал трубочку, сидя на краю повозки спиной ко всем.
И тут в тихое шествование возвращающихся с дела бандитов ворвалось негромкое, но быстро нарастающее «ко-ко-ко», а следом по лесу прошло сильное дуновение, будто от огромных мельничных колес.
— А-а-а! — вскричал Божко, выронив на дорогу трубку, и его лицо искривилось от ледяного ужаса. — Гони-и-и!! Гони-и-и-и-и!!!
Жижка повернул голову и уловил в сумерках силуэт огромного петуха.
Не просто петуха-человека, нет. Это был огромный, как рач, как кьяк, как ведьмова мельница петух-петух, настоящий, чудовищный, кокочущий, машущий крыльями и быстро-быстро бегущий на исполинских лапах ПЕ-ТУХ.
Не зря капитан Красной Гильдии Квер Жижка всю жизнь отбирал конфетки у малышей, искренне считая, что деткам сладкое вредно. Вот и сейчас, не вступая с собой ни в какие внутренние дебаты, он стегнул лошадей так, что они чуть не взлетели и понеслись как в последний раз.
— Проклятье! — заорал Кленц. — Что это вообще такое?! Это ведь ПЕТУХ! Настоящий ПЕ-ТУХ! Так же не должно быть, это... же... была... просто эзотерическая микстура...
— Божко! — в ужасе крикнул Жижка. — Микстуру — в канаву! Вот же ведьма! Ведьма!!!!
Гневное «ко-ко-ко» неостановимо приближалось, ведьмов петух был уже в десяти метрах и примерялся клюнуть.
Но тут как раз дорога поравнялась с поворотом на озеро Фех и ровненько уперлась в гостеприимные ворота Туона, где студенту второго курса лучше не бегать в обличье настоящего петуха. Вот тут можно испортить себе ведомость до конца жизни.
Повозка влетела в ворота и стрелой понеслась по главной улице, мимо библиотеки и учебного корпуса прямиком к лазарету.
Петух отстал.
«Похоже, этот город тесноват для нас двоих, петушочек», — злорадно подумал Квер Жижка.
Но тут Божко заорал еще страшнее, на сей раз задрав голову. Было от чего орать! В вечерних облаках, расправив подобно дракону огромные крылья, ужасающие близко двигался силуэт проклятого петуха.
«Сворачивать! — ошалело думал Жижка. — Сворачивать! Искать убежища, прятаться... иначе догонит...»
Орущего Божко Жижка досадливо ударил черенком кнута и сбросил к ведьмам прочь с повозки. Его истерика мешала думать. Но ни остановиться, ни свернуть в переулок не получилось. Почуяв петуха, лошади перепугались насмерть и уже не слушались ни поводьев, ни кнута.
«Надо прыгать...» — решил Жижка.
Мост через Клячку приближался, и прыгать, очевидно, надо было именно в воду, чтобы спрятаться под мост или нырнуть. Иначе проклятый петушара при желании достанет из любого подвала, а желание у него, похоже, было...
«Повезло нашей гильдии с кадром», — горько подумалось Жижке.
За несколько десятков метров до моста, когда Жижка, ощупав мешочки с золотыми кавенами у себя под мышками и в паху, готовился к главному в своей жизни прыжку из повозки в реку, петух неожиданно спикировал из облаков и вонзил свои огромные когтистые лапы в повозку с двух сторон.
Кленц заверещал убиваемой крысой, Жижка размахнулся кнутом, чтобы отогнать чудовище, а ужасный петух страшным «ко-ко-ко» вопил на весь мир:
— Проклятые торчки!!! Я вас уничтожу!!!
Его стальной клюв опустился на крышу повозки и раз, и два, и три, разламывая ее, как несчастную скорлупку. Заполошные кони вбежали на мост, прыгающая за ними колесница ужаса со всего размаху ударилась о перила моста и рассыпалась в щепу. Кони, грохоча за собой двумя сорванными осями с чудом уцелевшими колесами, пересекли мост и исчезли на северном берегу. Широкие, щедрые махи крыльев подняли на реке нервные волны — петух взвился вверх и бесследно растаял в низких облаках.
Насмерть перепуганного Кленца приняла в свое чрево бурная Клячка, его лобастая башка то поднималась над поверхностью реки, то исчезала.
Жижка лежал на мосту без движения, под ним растекалась лужа крови. В ней, точно звезды в темнеющем небе, тускло поблескивали золотые монеты. Дождик кончился. На соседних фермах зажигали вечерние фонари.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58313-belaja-gildija-chast-24.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: