Светало. С востока плыли облака, красные и длинные, как татуировки на лбах серных ведьм. Полная луна побледнела и откатилась на север.
Тухлое озерцо и окружавший его жидкий лесок остались далеко позади. Я бежала лугами Южных Чуч как можно дальше от Дубилова тракта, туда, за луной, на север.
Иттиитская накидка впитала в себя озерную воду, отяжелела, утренняя прохлада пробралась под короткий полог. Было колко, мокро, противно, холодно и страшно. Рана на шее жгла. Цепочку с компасом я туго обвязала вокруг запястья, а кинжал примотала веревкой иттиитов к поясу.
Я дрожала всем телом до полудня, пока не вышла из леса под палящее солнце, и оно не принялось за меня всерьез. Накидка быстро высохла, и пот покатился по телу, как в парилке. Макушку пекло. Очень хотелось снять этот полог к ведьмам, но тогда я осталась бы совершенно голой. А мне могли повстречаться пастухи или крестьяне, да кто угодно...
Могли, но не встречались. Не было ни души. Словно вся земля, прилегающая к Южным Чучам, вымерла в одночасье. Вокруг, сколько хватало глаз, лежали усеянные стогами луга да пшеничные поля — созревший хлеб моего королевства...
Что с ним будет?
Что будет со всеми?
Ведьмы... Как легко они убили этих мужчин! Всех... В трех иттиитских повозках ехали полтора десятка мужчин и восемь женщин. И только один подросток — Кит. Почему они не убили его? Уж точно не потому, что пожалели. Возможно, заберут в плен, как молодого и сильного. А возможно, ведьмы любят портить не только девочек. Раз уж они используют мужчинради зачатия, могут использовать и для других утех. Кто знает, что на уме у этих больных убийц?
Солнце меня почти доконало. Ноги гудели, а ступни были изрезаны травой и натерты камнями. Я наткнулась на ручей, напилась, искупалась и легла в тени стога, чтобы отдохнуть. Сном это нельзя было назвать. Страх так натянул нервы и так заострил слух, что я слышала каждую мышку, каждого кузнечика и каждую пугую ундину, прячущуюся в траве у ручья. Но ундины, в отличие от меня, спали днем довольно крепко.
Промаявшись так с час, я снова освежилась в ручье, надела ненавистную накидку и продолжила путь. Страх велел мне избегать ведущих с юга дорог, но голод донимал так, что в сумерках я все-таки решилась пойти по одной из них.
Эта проселочная дорога привела меня к одинокому хутору, на котором не было ни людей, ни собак, ни скотины. Можно было бы смело пойти и взять в пустом доме немного еды, но я постояла у ворот и не решилась. Все-таки это воровство — брать без спроса. Да и неприлично заходить в дом, если в нем нет хозяев.
И я двинулась дальше на север, голодная и несчастная...
Ночью ветер принес запах гари, и когда взошла полная луна, черные клубы дыма, повалившие с юга, показались мне дымом из огромной трубки. Такую мог курить сидящий на горе великан сам размером с гору...
Фантазия мне не помогла, я понимала: это и есть война — дым небывалых пожаров. И не таких уж далеких. До Южных Чуч было всего-то каких-то тридцать верст. Столько я успела пройти за день. Тридцать из четырехсот семидесяти...
Конечно, я плакала. Шла, и слезы беззвучно катились по лицу. Было слишком страшно, чтобы рыдать в голос, слишком страшно, чтобы идти, и слишком страшно, чтобы остановиться...
Дорога все больше дичала. Старые липы наступали на обочину толстыми корнями, тянули ко мне тяжелые, черные ветви. Липы... это дерево всегда будет напоминать мне первый поцелуй Эрика, и его горячие ласки тоже... Где-то вы сейчас, мальчики...
Людей я почуяла издалека. Они будто вытекли из леса позади меня, вышли на дорогу и направились следом. А когда они приблизились, я услышала их чувства. Трое пьяных мужчин горели желанием развлечься и были очень воодушевлены моей одинокой фигурой на дороге. Они выследили меня. А я позорно потеряла бдительность, все проворонила, пока наматывала на кулак слезы.
Я пошла быстрее, оглядываясь и отвязывая от пояса кинжал. Кинжал... Что он может против троих головорезов, от которых прямо-таки разит азартом охоты на одинокую беззащитную девушку? Ничего он не может...
Светлое Солнце! Да что же это? Что случилось с миром?
В душе все похолодело, я не выдержала и бросилась бежать. Ноедва я побежала, как они побежали тоже.
Между нами оставалось несколько метров, когда я резко остановилась и повернулась к ним. Рука моя сжимала под накидкой кинжал иттиитов.
— Желаете развлечься? — Голос мой позорно дрожал, я просто блеяла. Тряслось все — ноги, руки, подгибались колени. В пустом животе закрутило и заболело.
Мужики загоготали.
На всех троих были скрывающие лица широкополые шляпы, и у всех троих были за поясами широкие ножи. Такими ножами можно тонко срезать ломтики солонины, а можно оттяпывать рыбам головы...
— От, мля, смелая... — оскалившись, хрипло сказал один.
— Самое то, чтобы скоротать ночку молодым бретерам! — Второй сделал шаг ко мне, протягивая руку, чтобы стащить покрывало.
В этот раз я не стала ждать.
Если мир решил все-таки меня изнасиловать, я изнасилую его первая. Я не дамся! Черта с два вы мной отобедаете, ребята!
Мой гнев вырос из полного отчаяния, а потому оказался настолько мощным, что вытеснил меня из собственного же сознания... Я больше не принадлежала себе и больше ничего не боялась. В моем обостряющемся зрении держащая кинжал рука была уже не смуглой, а синей, как у морелака.
Движения наступающих бандитов замедлились, а мои ускорились. Один взмах — и я с утроенной даром силой резанула острием по заросшей морде ближайшего ублюдка. Прямо вдоль бровей, по всей переносице и глазу...
Бандит истошно заорал и схватился рукой за лицо.
Двое других оторопели, точно кол осиновый проглотили. Теперь они пялились во все глаза на мой изменившийся вид и уже не наступали, а пятились. Страх их был весьма обоснованным. Встретить нечисть в ночь луностояния — шанс никогда не вернуться к Солнцу.
Кто-кто, а ночные головорезы это знали. Поэтому все трое отступили, развернулись и, матерясь и молясь, побежали прочь по дороге.
Затмивший мое сознание гнев требовал погони и немедленной смерти этих ублюдков. И всех остальных ублюдков, которые нападают ночью на пятнадцатилетних девушек, жгут мою страну и убивают родню моего отца...
В новом обличье мне ничего не стоило это сделать. Я даже представила все в отвратительных мельчайших подробностях. Как я бегу, прыгаю на шею одному, перерезаю ему горло. А потом проделываю то же со вторым и с третьим. Я вижу кровь и трупы, вижу всех троих, лежащих на дороге у моих ног.
Я подняла руку с окровавленным кинжалом Кита Масара и увидела между пальцами тонкие перепонки...
Что-то странное творилось со мной. С моей второй природой. Это могло быть связано с шоком, а могло – с тем голубым наркотиком... Неважно. Спасибо, дорогой папочка, как бы там ни было, а твоя природа спасла меня уже в третий раз. Пусть спасает и дальше!
Я стащила с себя ненавистное покрывало, бросила на обочину и нырнула с дороги в чащу леса, голая и быстрая, как рыба в воде. Зрение мое заострилось, позволяя видеть в темноте лучше любой совы, обзор стал шире, словно в изогнутой линзе, берущей в себя в два раза больше глаза человека. Яркие, нестерпимо яркие ветки папоротника и колкие лапы елей хлестали меня по новому лицу и новому телу — я неслась на север, мимо лешаков и маигр, мимо лис и волков, бежала, как испуганный уутур, беззащитный, но быстрый. Впереди лежало большое озеро, которое соединялось с Аагой резвым и глубоким ручьем. Теперь карта местности предстала в моем сознании куда подробнее прежней. Я знала все, что происходит в ночном лесу на пару верст вокруг...
Лес раскрылся, как морская ракушка. В лунном свете он переливался перламутром и сверкал звездами, зеленое стало изумрудным, черное — глубокой сажей. Не было разницы между землей и небом. Все близкое было выпуклым и сияющим. Все окружающее выворачивалось эллипсом. Не было непреодолимых препятствий. Ноги мои едва касались теплой плоти леса и сразу отталкивались от земли, легко поднимая тело в полный блестящей пыли воздух.
Белые ночные мотыльки ударялись мне в грудь, золотые глаза нечисти освещали мне путь. Роса украсила мое новое тело бисером, а дурманные запахи хвои, цветов и земли сладко щекотали мой новый чуткий нос.
Какое-то время по левую руку от меня бежал серебряный нем. Его белые рога причудливо кривились в линзе моего нового зрения. И весь он был как белая стрела, пущенная дриадами через все их владения.
Я чуяла вокруг себя тревожное любопытство. Кто это несется по их лесу, да еще в ночь луностояния?
Я понятия не имела, кто я. И мне было все равно. Эйфория движения охватила меня, и когда я сбежала с высокого откоса и нырнула в озеро, то еще долго плыла вперед без остановки, просто ради того, чтобы плыть, двигаться, сокращать расстояние до счастья и оказаться как можно дальше от сошедшего с ума мира.
Бурая вода торфяного озера, мягкая, как бархат, одела меня тиной и переплела волосы водорослями, усыпанными пузырьками воздуха. Я плыла все медленнее. Сначала, исполненная азарта движения, я не обратила внимания, что не чувствую здесь ни единого существа.
А потом я почуяла это. Смотрящие на меня невидимые глаза. А вскоре и тяжелое движение толщи воды под собой. Что-то оплело мою ногу и дернуло вниз.
Я провалилась так стремительно, точно, находясь в озере, нырнула в другое, более глубокое озеро, ко второму дну, выложенному мозаикой из красных и желтых песчинок.
Здесь вода была не мутная, а чистая, зеленая и полная воздушных пузырьков. И здесь были все те, кого не было у поверхности. Двухголовые скаты держали на лбах тусклые фонари, но света хватало. Лунного света. И я видела все.
Огромные лупоглазые рыбы плавали взад-вперед, пялясь на меня длинными зрачками. Черные раки танцевали на задних ногах, медленно двигая клешнями и поднимая крошечные песочные смерчики. Но едва я опустилась на дно, как они бросили танцы и потянули ко мне свои усы. Вокруг меня носились неугомонные водные фейки, трепетали крылышками-плавниками и подплывали прямо к моему лицу, с любопытством заглядывая в глаза. Их длинные носики крутились туда-сюда от удивления, а перепончатые платьица то складывались, то распускались разноцветными зонтиками.
И все они будто спрашивали: а ты кто такая, в нашем озере, да еще в ночь июльского луностояния?
А за всем этим озерным народцем пряталась глядящая на меня тень.
Так и не найдя ответа на вопрос, кто я такая, тень выбралась из укрытия и начала расти. Ее кривые края поползли по дну. Все, кого она касалась, улепетывали прочь. Мальки бросались врассыпную, раки прятались за камнями, скаты гасили свои фонари, и только фейки продолжали кружить.
Когда тень добралась до меня, я поняла, что не могу пошевелиться, тело стало безвольным, сердце каменным.
Она уже поползла по моим новым ногам, по покрытым островками чешуи бедрам, когда кто-то снова схватил меня и снова дернул. Но прежде, чем подлететь вверх и вновь обрести способность плыть, я успела увидеть громадного, безобразного тритона с покрытым бородавками брюхом и ужасным, размером с рыбацкую лодку ртом, полным рыбьих скелетов и гнилых водорослей. Тритон медленно полз по дну, загребая песок кривыми, перепончатыми лапами, а меня тащили вверх, в бурую воду, к полной луне.
Мы вынырнули посередине озера.
Перепуганная русалка посмотрела на меня с укоризной, как на глупого утенка, и заботливо отвела прилипшие к моему лицу волосы.
А потом указала белой рукой на север и сделала совершенно человеческий и очень красноречивый жест: мол, сваливай отсюда, глупышка, да побыстрее, луностояние еще не кончилось, и встречать его лучше не в этом озере.
Я все поняла, благодарно кивнула и поплыла прочь, на этот раз у самой поверхности воды. Я чуяла, что русалка провожает меня до протоки, туда, где вода уже не светилась, а ее яростный поток и каменистое дно были не менее опасны для крупного пловца, чем зубы тритона-мутанта. Поняв это, я выбралась на сушу и пошла по течению протоки.
К рассвету я добралась до Ааги. Той самой Ааги, что гордо течет с Эдурских гор через все королевство, то гремя водопадами, то важно купая в столичных заводях разноцветных карпов. А потом тянет баржи на восток, к Фьюн-Гавани, где и впадает в море, смешивая свою воду с солеными водами древних.
Чистая ее гладь отражала зеленые берега и розовеющее небо. Вторая ночь луностояния миновала. Я отыскала себе уютную заводь и устроилась немного поспать на песчаном дне, к ворчливому неудовольствию раков.
Я проснулась в полдень, проснулась оттого, что наглые раки забрались мне на пригреваемый солнышком живот. Ну отличненько... Улепетывайте-ка отсюда, нахалы, некогда мне служить для вас ложем. Мне пора.
Река подхватила меня, как ветерок птицу и, кружа в водоворотах, понесла к морю.
Солнце бликовало на горбатых спинах плывущих рядом рыб. Илистое, темное дно, выложенное черными камнями, прятало всякие тайны, которые я не успевала даже тронуть своим особым чутьем — Аага увлекала меня дальше и дальше.
Если отдаться течению и лежать в реке лицом к небу, то можно наблюдать, как причудливо искривляются в водном стекле белые облака, как проплывают мимо темные руки деревьев, как чиркают черной тушью по синему быстрые ласточки, как солнечное пятно плещется по воде густым желтым маслом...
Первую пойманную рыбу я разделала на берегу кинжалом и съела сырой. Возни было много, а филе получилось так мало, что оно совсем не утолило голод и не прибавило сил моему новому, легкому и гибкому иттиитскому телу. Вторую рыбу я поймала и съела прямо в воде, как Кит хотел съесть ту плотвичку — целиком, с хвостом. А за ней поймала и съела третью. Другое дело! И сытно, и можно не отвлекаться на остановки, обедать между делом, не сбавляя скорости.
Мне все больше нравилось это дикое единение с природой. Естественное, животное существование дарило мне чувство причастности к некоему огромному, цельному организму, именуемому вселенной. Я испытывала безмятежность. Разум мой задремал, зато обострились инстинкты.
И все же сознание, привычное, человеческое заставило меня выбраться на берег, чтобы провести третью ночь луностояния на суше.
«А то, глядишь, ненароком завтра у тебя вырастет рыбий хвост...» — сказала я себе.
Я переночевала под перевернутой лодкой вблизи небольшой деревушки.
Наутро на берег прибежала ребятня. Два пацаненка уселись прямо на киль моего приюта и забросили удочки. Я подождала, и наконец они слезли на мостки и принялись греметь ведром, набирая в него воду, и радоваться улову.
Я осторожно приподняла лодку и сползла в воду. Если мальчуганы и услышали плеск, то точно подумали на какую-нибудь большую рыбу, ударившую по воде хвостом.
Начался второй день моего движения по Ааге. До Фьюн-Гавани было еще так далеко, что я уже не думала об этом, и не считала версты, мили или узлы, или чем там измеряется расстояние на воде?
Я просто плыла, с удивлением обнаружив, что сознанием нахожусь только в данном мгновении, а не как прежде — в прошлом или в будущем.
Берега то прогоняли любое человеческое присутствие, то рассыпали у воды деревню за деревней. Тогда в реке появлялись зеленые сети, у порогов — мельницы, а лодок становилось так много, что следовало тенью плыть у самого дна, среди затонувших отбросов.
Я не знала названий встречающихся поселений, моя внутренняя карта была свободна от топонимических пояснений, зато она точно предсказывала мели, пороги, водопады и заводи.
Ближе к вечеру, после одной особенно большой и суетливой деревни, наконец натянуло дождь. Я ждала его, эту армию стальных облаков, что сомкнула свои ряды у меня над головой. Шуршание дождевых капель из тихого выросло в грохочущее, и небо спряталось от моих глаз за серым шелковым платком, наброшенным на всю водную гладь.
Я вынырнула, подставила лицо под град крупных капель, а потом оглядела поливаемые дождем берега.
Внезапно налетевший ветер погнал по реке пенные горбы, бросил мне в лицо брызги.
Я подождала, пока холод перестанет меня радовать, и снова нырнула в реку. Теперь она казалась особенно теплой и ласковой, самым безопасным местом в страшном мире сошедших с ума людей...
Так я и уснула, несомая течением, убаюканная дождем, что там, наверху, перерос в ливень, а здесь, внизу, давал о себе знать только тихим, уютным шуршанием.
Очнулась я оттого, что туго спеленавшеемое тело сети прилежно и напористо тянули меня вверх. Исполненные охотничьего азарта чувства рыбаков становились все отчетливее, а черный прямоугольник бревенчатого плота все ближе и ближе.
Плот напоминал распахнутую в уютном коридоре покоя и мира дверь в Подтемье. Дверь, входить в которую у меня не было ни малейшего желания, но которую никак нельзя было избежать.
«Ойёлли! — догадалась я. — Светлое же Солнце и Бледноликая Луна! Только этих не хватало!»
Меня выволокли бесцеремонно, как настоящую рыбу, больно приложив скулой и плечом о борт. Тут лило как из ведра, головы рыбаков утопали в глубоких капюшонах парусиновых плащей. Видны были только заплетенные в косы бороды, с которых текла вода.
Бороды приблизились. Но, рассмотрев в сети нечто человекоподобное, рыбаки отпрянули и слегка попятились. Бедняги! Такого улова вы точно не ожидали...
Кто-то зажег и опасливо протянул ко мне тусклый фонарь, надеясь понять, что я такое.
Девочка я, ведьма вас дери, студентка второго курса королевского университета. Слыхали про университет? Вряд ли...
Ойёлли — странствующие свободные торговцы, даже не подданные Кавена... Они путешествуют по рекам вереницей больших плотов. Эти плоты, набитые всяким товаром, и есть их дом, промысел и королевство. Я не раз видела ойёлли у нас в Озерье на ярмарке: косы до пола, полные уши серег, свой язык и свои нравы...
Так что про второйкурс и заикаться не стоило.
Я постаралась выпутаться из сети, но, поняв, что никак не могу найти край, попросила:
— Помогите, пожалуйста, выбраться.
Это были первые слова, которые я произнесла, будучи в новом теле. И зачем только я рот открыла? Голос мой прозвучал так, точно в горле выросли склизкие донные водоросли, вот просто голос утопленника да и все.
— Керт!.. Керт! Ке-е-е-ерт!!!! — вдруг истошно заголосили рыбаки, отскочив от меня, падая и издавая звуки, подобные резиновому клаксону почтовой кареты.
Ну час от часу не легче. Керт... Тот мифический водяной, что топит жадных рыбаков ради забавы, а потом эти утопленники сами становятся водяными. Главная страшилка озерной детворы. Лютый вздор! Да будь это правдой, река бы кишмя кишела охотниками за живыми людьми, и нельзя было бы ходить по ней даже на кораблях, не говоря уж про плоты, — всех утаскивали бы с них, не дожидаясь ночи... Ни тебе на удочку половить, ни окунуться... Геометрическая прогрессия — штука упрямая.
Вот только ойёлли в керта, похоже, верили больше, чем в математику.
Фонарь был отброшен, зазвенели топоры, багры и остроги. Рачевые мощи! Да они же меня сейчас убьют!
В ужасе, по велению инстинкта самосохранения, я резко, рыбой, выгнулась всем телом, еще и еще, толкая себя к краю плота, пока не свалилась в воду, увлекая за собой сеть. Испуганные рыбаки не догадались ее закрепить, но конец сети они поймать успели и принялись вытягивать меня обратно. Язацепилась перепончатыми пальцами за дно плота и держалась изо всех сил. Давление нарастало...
Соседние плоты каравана быстро пристали к моему, путешествующие на них ойёлли спрыгнули на палубу и присоединились к попыткам извлечь меня из воды. Несколько сильных рывков — и это им почти удалось. К счастью, сама сеть зацепилась за конец бревна и сделала их тягу бесполезной. В суматохе рыбаки этого не поняли и продолжали в десяток рук тащить меня наверх. Может, они и не станут меня убивать? Поговорка ойёллей гласит: «Все, что можно продать – нужно продать!» А керт – все же добыча! Можно показывать меня детишкам на ярмарке за приличную монету, можно продать ученым, можно... Да пошли вы к морскому черту, дикие люди! Я приникла всем телом к днищу плота и старалась не шевелиться, надеясь, что герои наверху порвут собственную сеть, и я смогу мирно уплыть прочь.
Не повезло.
Продолговатое днище плетеной лодки на скорости наехало на край плота. Тянущих меня рыбаков аж подбросило. Чьи-то тяжелые шаги сотрясли плот от края к середине, а гром возмущенной ругани проник под воду. Потом шаги снова пробухали от середины плота к его краю, и кто-то огромный грохнулся в реку в метре от меня.
Это был пепельного цвета человек с длинными седыми волосами, которые в воде поднялись высокойкороной и расплылись во все стороны. Человек был в пестрой тунике, без капюшона и плаща, будто не было ни холодного дождя, ни зябкой ночи, ни самой воды. Он просто вошел в реку, как в родную стихию, и повис в ней, прожигая все вокруг светящимися зелеными глазами. Меня он отыскал в два счета, сгреб сильной рукой, легко отцепил сеть и, шевельнув огромными ногами, полез обратно на плот. Я попыталась дергаться, биться, выворачиваться — тщетно. Держащая меня рука была железной. Спорить с ней — все равно, что бороться с кем-нибудь из Травинских. По крайней мере, сцапавший меня человек был такого же небывалого роста и очень силен.
Выпрямившись, великан поднял сеть со мной одной рукой, показывая улов не выпускающим из рук топоров и ножей ойёллям. Дождь хлестал по его плечам, волосам, груди, но он не обращал на это никакого внимания. Я чуяла в его душе торжество и нарастающее раздражение.
А потом он заговорил на чужом языке. Среди непонятных слов ясно прозвучало сначала слово «керт», а потом — «морелак».
Ойёлли прекрасно владеют светишем, даже лучше, чем береговые жители. Но в любую минуту могут перейти на свой язык, береговым незнакомый. Тогда всякая надежда сохранить контроль над их поведением исчезает. Об этом хорошо известно каждому жителю Озерья, кому приходилось торговаться с ойёллями за партию тканей или изящной чеканки.
Слово «морелак» меня испугало. Я и не представляла, что мои изменения зашли настолько далеко, и я теперь не просто девочка-полукровка, а древняя форма разумной жизни, возле которой Кит со своей икрофермой не посмел бы даже рядом проплыть. Или этот великан ошибался, или я в своем единении с природой зашла слишком далеко...
Ойёлли тоже захотели убедиться в смелом предположении поймавшего меня человека. Они приблизили фонари к моей висящей над плотом, скрученной сетью фигуре.
— Похоже... — на светише проговорил один капюшон.
— И какого черта морелак забыл в Ааге? — спросил другой.
— Согласен, — тяжеловесно молвил седой великан. — Правильный вопрос. Отвечай, добыча!
— Плыву домой.
— Очень интересно, — съязвил великан. — И где же твой дом?
— Фьюн.
Ойёлли переглянулись.
Мне стоило заранее что-то придумать, сложить какую-нибудь сказочку для случайных людей, но, к сожалению, я этим не озаботилась. А теперь было поздно. Да и вряд ли помогло бы.
— Фьюн? — Седой великан приблизил мое лицо к своему. — Вот как? С каких это пор морелаки живут рядом с людьми?
Он понял, что я вру. Тот, по чьим жилам течет хоть капля крови иттиитов, очень восприимчив к вранью. Сама эта кровь брезгливо и вызывающе произнесла слово «морелаки». Ошибки быть не могло. Зеленоглазый великан был ойёллем, но и немного иттиитом тоже.
Переживал ли он когда-нибудь изменения, происшедшие со мной? Очевидно, нет. И именно это сильно его задело, прямо-таки взбесило.
Клетка на ярмарке мне больше не улыбалась, я отлично чуяла — живой он меня не отпустит. Я все поняла, едва взглянула в его полные зависти раскосые глаза. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Страшно настолько, что я просто повисла безвольной игрушкой в его огромной руке.
Пронеся меня над покачивающимся плотом, великан спокойно шагнул в свою лодку.
— Э... Э-э-э... Куда?! — раздались протестующие голоса рыбаков, забывших перейти со светиша на ойёлльский. — Это наша добыча! Не наглей, Тей-Рыба!
— Подите к ведьмам, трусливые неумехи! — пророкотал великан, оборачиваясь. — Это ведь я вытащил его из воды, пока вы там стояли и тряслись. Обычай говорит: кто вытащил, того и рыба.
Он нагнулся, поддел ногой деревянную крышку и вывалил меня вместе с сетью в небольшой узкий трюм. А потом опустил крышку и запер на задвижку.
— А еще обычай говорит, — отчалив от плота, проорал Тей-Рыба громче прежнего, чтобы рыбаки его услышали. — Никогда не ставьте сети в луностояние!
Наверное, будь я человеком, я бы чувствовала обиду и боль от синяков и шишек, чувствовала бы страх и ужас, я бы кричала, звала и плакала... Требовала освобождения. И та часть меня, где еще жила Итта Элиман, так и сделала.
Но теперь я больше чем когда-либо была иттииткой, а может даже, как справедливо сказал великан, — морелаком. Поэтому я понимала: бесполезно. Ойёллям все равно, а против равнодушия нет кинжалов. Люди всегда исполнены надуманного страха за свою шкуру. Животные же исполнены страха только за угрозу реальную.
Реальная угроза, о которой мне предстояло печься — это смерть от истощения в трюме совершенно не воинственных, не агрессивных, не злых, но равнодушных ко всем, кроме себя, людей.
Они ходили на меня дивиться. Женщины, детишки, даже мужчины. Я чуяла и их мистический страх, и их праздное любопытство. Они разглядывали в щели трюма мое тело, ахали, брезгливо плевали, хвалили смелость своего вождя, поймавшего настоящего морелака, а в душе молились, чтобы ни мои сородичи, ни высшие силы не покарали их за мою смерть и жадный интерес ко всему необычному.
В итоге, они мне попросту надоели. Эти людишки.
Спать было куда приятнее, да и голод во сне не так донимал. Я все реже приходила в себя и все больше пребывала на грани сознания. Ушла в спячку, обернув свое существование вокруг единственно важной игры разума — вокруг Эмиля Травинского. Во снах я видела его иттиитом — смуглым и темнокудрым, голым и гибким, как рыба. Мы плыли по реке и были свободны... Эмиль был то новый, то прежний — тот Эмиль, которого поливали из шланга во дворе королевской тюрьмы, и тот, кто бежал ко мне по набережной Ааги, реки, которая теперь день за днем несла меня к морю. Ее свободная, спасительная вода плескала подо мной в борта плетеной лодки.
«Разбуди меня, когда будет море, — мысленно шепнула я реке. — Я пока посплю».
Аага впадала в море недалеко от Фьюн-Гавани, где распахнулся морской порт с грузовыми кораблями, баржами и шлюпками береговой охраны. И здесь, где мягкие воды реки ласково входили в колючие воды моря, волна любезно ткнула меня в бок: мол, давай, волшебная девочка, делай, что задумала, если не испугаешься.
Глупая волна. Все плохое, что могло со мной произойти, уже произошло. Поэтому я и отрастила зубы и выбрала этот путь. Ради того, чтобы его закончить.
Я открыла глаза. Сквозь щели в плетеных бортах пробивался солнечный свет. Слышались голоса рыбаков, по отдельным словам было ясно, что ойёлли собираются швартоваться в порту. Менять товар, сбывать наше, северное, закупать заморское. Спасибо, что подвезли, ребята. Без обид.
Я закрыла глаза, и глаз не стало. Не стало больше моего тела. Оно превратилось в воду. Сознание мое отделилось, точно воспарило надо всем. Оно и так всегда находилось не пойми где, а тут и вовсе стало повсюду сразу. Я чувствовала, как физическая каплями стекаю в море между переплетениями просмоленной лозы, из которой была сделана лодка...
Море меня даже не заметило. Оно было занято всем тем, чем миллионы лет было занято ежесекундно. Зато несколько тысяч новых необычных капель сразу отыскало солнышко. Поймало меня лучами, заискрилось. Его горячие ласки наполнили каждую частичку меня той всепоглощающей и все решающей любовью, что делает живых живыми, что созидает детей и ведет человечество дальше и дальше по дороге его истории...
Эти несколько мгновений я была вне всякого человеческого и объяснимого, но со стороны реальности я просто просочилась сквозь днище лодки и снова стала иттииткой в полуверсте от пристани, ойёллей и Фьюн-Гавани.
До Долины Зеленых Холмов оставалось семьдесят верст сушей и, наверное, около пятидесяти по морю.
Плыть морем оказалось трудно. Это тебе не нестись по течению и не бултыхаться в озере Каго. Здесь было полно водоворотов, а прибой все время то отгонял меня к берегу, то утягивал на глубину. Хотя на глубине плыть было немного легче, мир моря отличался от мира реки.
Тут водились хищные рыбы размером с меня, ядовитые медузы и сверкающие молнией змеи, и было полно острых рифов и кораллов.
«Тут тебе не там», как говорила бабушка.
Я поняла это довольно скоро. И, осилив пару десятков верст, признала поражение.
Оставив морю все подаренные мне Солнцем силы, я выбралась на гостеприимный валун, темнеющий неподалеку от берега.
Больше всего сейчас я была похожа на русалку. Голую, длинноволосую и мокрую. Разве что смуглую, а не бледную. А так...
Главное, я почти добралась. Совершенно немыслимым образом преодолела за восемь дней четыреста двадцать верст. Часть — в повозке иттиитов, часть пешком, часть озерами, часть рекой, часть на перекладных у ойёллей. И часть морем. Оставалось пятьдесят. Даже меньше. День пути. Вернее, ночь. Потому что голой идти днем не вариант. Да меня поймают, сочтут за сумасшедшую и отправят в госпиталь, а то и в полицейский участок...
В любом случае надо отыскать какой-нибудь хутор и украсть хотя бы простыню. А то хороша я буду, если явлюсь к Травинским в чем мать родила. Да еще в этом обличье...
Я вспомнила о своей клятве все рассказать Эмилю. Да, придется рассказать. От этой мысли стало погано.
«Я могу превращаться в воду...» — скажу ему я.
«Ну, отлично, — подумает он, — влюбился так влюбился...»
С берега приносило дым костра. Горели еловые ветки, и вечерний бриз пах смолой. Этот запах напомнил мне о домашней еде, а также об очаге, о бабушке и о маме. Пусть бы только они были живы. Пусть бы их миновало... Но мама, она такая красавица... Если ведьмы ее увидят...
Ужас снова взял меня за сердце, а следом пришло чувство полного одиночества, осознание бессмысленности всего и несправедливости всего... Стало так горько жаль всех погибших иттиитов, и Кита, и Мэмми, и себя тоже... Словно все, что случилось со мной в последние дни, было только болевым шоком, а теперь меня догнала настоящая боль...
Я долго рыдала, оплакивая все искалеченные судьбы, и как-то незаметно само вернулось мое человеческое тело. Камень подо мной понемногу стал холодным, а краски заката — нежными, мягкими. Сферический горизонт выпрямился, море расправилось и побледнело. Я подняла покрытые синяками и царапинами руки, чтобы их рассмотреть.
Мои руки... Белые ровные пальцы, розовые ногти, на ладошках — узоры судьбы, таинственные, ведомые только гадалкам узоры.
Бесценного компаса Эмиля у меня больше не было. Все эти дни он был со мной — туго примотанный к запястью порванной цепочкой, вселял надежду, давал силы, был связным между реальностью и мечтой. Компас остался в трюме вождя ойёллей вместе с кинжалом Кита Масара, спасшем меня от насильников в лесах у Дубилова тракта....
— Эй! — С берега мне кто-то махал. — Ты чего там сидишь одна и плачешь? Давай сюда!
Да, я вернула себе, наконец, привычное тело, но дар чувствовать других людей никуда не делся. А тут и чувствовать ничего не надо было. Голый парень, устроивший костер прямо на пляже. Лохматая борода. Волосы до пояса. Ну надо же!
Я соскользнула с камня, и, разбрызгивая накатившую волну, побежала к берегу.
— О-о-о! Ты? — Колич обнял меня. — А я тебя не узнал. Думал, русалка. Прикинь? Как ты тут очутилась, сестра?
— А ты как? — Встретить Колича после всего — все равно что вернуть половину прежнего мира.
— Я? Да... это... Вот... Встречаю восходы, провожаю закаты. Лето ведь, того... скоро кончится.
Кому-кому, а ему было абсолютно начихать на мой голый вид. Его философия такое считала нормой.
— Колич, у тебя есть какая-то еда?
— Я предпочитаю пищу духовную. — Он обвел рукой небо, а потом поднял палец вверх и добавил: — Но пару печеных картофелин стопудово найдется.
Мы сидели у костра. Печеная картошка с солью показалась мне лучшей в мире едой. Я рассказала Количу о войне.
Он мне не поверил и только добродушно и искренне разулыбался в бороду.
— Ну какая война, Итта? Нет никакой войны! Ты только посмотри на небо. Вокруг глянь. Придумают же люди... Тебя в море укачало, наверно. Ща!
Из грязного мешка неопределенного цвета Колич достал большую роанскую трубку черного дерева, набил ее чем-то, бережно вынутым из спичечного коробка, и неторопливо раскурил от горящей ветки.
Сладкий дымок пополз по берегу, прибиваемый к земле ночным туманом.
— Держи.
— Я не курю.
— Я тоже не курю. Это не курево. Держи-держи. Пробуй.
Я взяла из рук Колича трубку и поднесла ко рту.
— Втягивай потихоньку и ненадолго задержи в себе, — сказал он.
Я так и сделала. Мне казалось, что я сразу начну с непривычки кашлять, но дым был приятным и мягким. Я легко задержала его в себе, а потом выпустила.
Голова поплыла сразу. Но не так, как от наркотика иттиитов, а приятно и совсем неопасно. Я затянулась еще раз. И вот тогда меня накрыло. Точнее, отпустило. Я плакала, а затем смеялась. И снова плакала, и снова смеялась.
Потомя спросила, нет ли еще картошки.
— Эт да… Я чёт не подумал, что на хавчик пробьет, — расстроился Колич.
Я засмеялась. И он тоже. Мы смеялись долго, от души.
А потом Колич спросил:
— Хочешь заняться любовью?
— Хочу, — ответила я честно.
Конечно,я хотела. Все в мире только об этом и говорили, только этого и искали. Так что мне очень хотелось попробовать. И Колич, со всей своей чудаковатой искренностью, с этими шикарными волосами, бородой и лучистым взглядом, мне очень нравился. Если бы мое сердце было свободно, то, пожалуй, расстаться с девственностью вот так, у моря, у костра, под звездным небом, с явно нежным и обходительным парнем, мне, умеющей превращаться в воду полукровке, очень подошло бы...
— Хочу, — повторила я. — Но не могу. Я... люблю одного человека. Очень сильно люблю. Понимаешь?
Колич почесал бороду и сощурился так, будто что-то отчаянно пытался вспомнить. И наконец просиял.
— Точно! Что-то такое припоминаю. Ты же, это... с Эриком дружишь? Или с Эмилем? Да, правильно, с Эмилем. Все время их путаю. Тогда понятно. Извини, пожалуйста. Память совсем дырявая.
— Да ничего. Ты же спросил. Не полез, как другие.
— Что я — дикий? — искренне удивился волосатый, голый парень, живущий на пляже. — Я всегда спрашиваю. А как иначе-то? Человек должен уважать другого человека. И не только человека. Я и русалок спрашиваю. Чем они хуже?
— Ничем. — Я уважительно посмотрела на Колича, а потом вдруг сообразила и засмеялась. Я так хохотала, что вот просто не могла остановиться. — Колич! — Я буквально держалась за живот от смеха. — Как же ты их спрашиваешь? Они же не говорят!
— Не говорят. — В голосе Колича появилась мечтательность. — Зато как поют! И вообще...
Колич отдал мне свой дырявый красный плащ. Сказал, что все равно сейчас лето, и он им не пользуется. Я пообещала вернуть плащ при первой же встрече и утром попрощалась с другом.
По лугам полз туман, мокрые травы блестели и клонились от тяжести. Мне очень нравилось идти по земле человеческими ногами, пусть даже их больно кололи осока и камни.
Колич сказал, что за лугом будет Костылев хутор, дальше дорога вдоль моря, по ней надо идти и идти до вечера. Там, по его представлениям, и должна быть Долина Зеленых Холмов.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58616-belaja-gildija-chast-38.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
