Карнавал середины лета, тот, что случился в триста двадцать первом году нового летоисчисления, удался на добрую память потомкам! День и ночь, день и ночь на протяжении трех недель веселье гуляло вдоль и поперек столицы. Цветные палатки, открытые фургоны, помосты для уличных представлений, где разряженные актеры свистели в свистульки, призывая публику. Измазанные патокой и шоколадом дети тянули матерей за подолы. Туда, туда! К размалеванным клоунам, к золотым девицам в высоких шляпах с бубенцами, к глотателям огненных шпаг — к смеху. Поближе к смеху.
Шарманщики захватили переулки. Продавцы сладкой ваты, жареных сосисок и яблочной воды теснили друг друга, толкаясь задами. Но всем, всем хватило места. Подходи — покупай, купил – отходи, не задерживай, и дальше, дальше — к королевской площади, где высокая, чтоб всем было видно, и широкая, чтобы королю было вольготно, сцена, и где главное, последнее представление сезона — конкурс Масхингтон.
Эрику пришлось буквально проталкиваться через толпу, где он в итоге и застрял. Его узнали. И узнали, конечно, потому, что его голова торчала над всем честным народом, а еще потому, что слух о его оде сиськам, исполненной при большом стечении народа в чем мать родила, успел за неделю облететь столицу. Дети дергали его за руки, девушки смущенно улыбались, пряча пряничные носики в ладошки и одергивая целомудренные подолы, веселые маски кричали: «Пастушка!» и махали шляпами.
«Пастушка!» Очень уж крепко это к нему прилипло. И вряд ли теперь отвяжется. Эрику стало не по себе, и он представил следующее: станет он, допустим, учОным. Поедет в Роан изучать строение диких зверей, встретят его роанские министры и скажут: «Ахалай-махалай, Пастущька! Ваххх!»
Или сделается он великим поэтом, и Кавен из зависти пошлет его с глаз подальше, к примеру, к морриганкам. Морриганки, конечно, тут же его полюбят, будут по очереди целовать в щеки, а меж собою говорить: «Ага! Так это же та самая Пастушка, о-ля-ля».
Да что там морриганки, везде придется краснеть, а потом кидаться в драку, вызывать на дуэли, рисковать жизнью из-за всякой чепухи. В общем, жить жизнью нормального поэта, которого и за человека не считают, покуда он не поставит на кон собственную шкуру. И только после этого, конечно, да. И в учебник внесут и памятник обеспечат. Главное, чтоб на памятнике не высекли «Пастушка», а ведь высекут, подлецы.
Пока Эрик размышлял о будущем, толпа незаметно перенесла его ближе к сцене, где на своем переносном троне в интеллигентной позе скучающего эстета уже сидел его величество Кавен и разглядывал в круглые очки веселящихся подданных. Кавен явно был еще трезв, что никак нельзя было сказать о его правой руке — лицедее высокой школы — мудреце и пропойце — шуте с большой буквы «Ш». О мастере Моро.
О нем Эрик с лихвой понаслушался, пока обживался в столице.
Господин Моро знал миллион поэм и умел воплощаться хоть в принца, хоть в принцессу, хоть в старуху-повитуху, хоть в короля Грегори. Но в миру шут исполнял образ суровый. Придворные его сторонились и поговаривали, что его побаивается даже молодая жена. Ходили и совсем сомнительные слухи о том, что в молодости мастер Моро путешествовал пешком в Запретную Землю, где сторговал у угрюмой феи свой актерский дар за весьма деликатную плату. Но в это Эрик не верил. Угрюмые феи с людьми по таким вопросам не якшаются, это каждый мальчишка знает. Иначе все бы к феям хаживали, в очередь бы выстраивались.
Господин Моро был низок и широк, как гном с картинки. Шляпа на нем была красная и камзол с золотом. Эрику вспомнился петушиный костюм, и он непроизвольно сглотнул.
Шут Эрика узрел в два счета, а узрев, нахмурил одну лохматую бровь и перекинулся с его величеством парой многозначительных взглядов, и столькими же никому, кроме них, неслышными фразами.
Эрику это не понравилось. Хотелось немного оттянуть момент, когда его шикарные, отмытые от пота петушиной личины кудри снова подвергнутся унижению и валянию в грязи.
Он осторожно оттерся от сцены в сторону палаток с напитками, надеясь встретить какого-нибудь знакомого, кто поставил бы ему пиво.
В «Антилопу» он всяко успеет, а горло промочить давно пора и заодно приглядеться к конкурсу. Стоит ли вообще связываться с этим господином Моро?
Возле палаток с напитками Эрик немедленно познал все прелести славы. Ему поставил пива сам владелец палатки, лишь бы только парень привлекал собой клиентов. И он привлекал — выпил пинту, потом еще одну. Веселая компания, празднующая чью-то помолвку, угостила его грогом и попросила сыграть. «Только если на нервах, друзья!» — сообщил им поэт, указывая кружкой на свое пустое плечо. После ужина на Судринке в желудке Эрика побывал лишь спелый помидор, сорванный на крыше, так что от пива и грога жизнь его весьма повеселела и всякие беды стали казаться не такими существенными. Все, кроме отсутствия лютни, разумеется.
Первый тур конкурса уже начался. Эрик следил за выступающими, щедро отпуская шуточки в адрес каждого бедолаги.
Краснодеревщик из Соливачей исполнил частушку про королевскую кошку, чем, несомненно, задел честь, а точнее благочестие любимицы Кавена Минетты, и этим решительно никакой радости королю не доставил. Поэтому был изгнан со сцены кривой гримасой шута.
Писарь из Кивида, «нервный прыщавый девственник», как окрестил его Эрик, долго не решался выйти на сцену, а когда вышел, то принялся дрожащим голосом читать с листа занудливый список претензий, рифмованный весьма условно, но наводящий скуку вполне ощутимо. Его отметили скупым кивком, и на том спасибо.
Следом за нервным писарем на сцену забрался предусмотрительно разогретый вином кузнец из Гавани. И Эрик уже приготовился похлопать земляку, но тот просто спел старую песню про ленивого короля, который встает с трона лишь для того, чтобы огласить народу новые налоги. Песня была, конечно, отличная, но всем известная и не имеющая никакого отношение к Кавену, который налоги как раз держал на месте и призывал своих герцогов к такой же стабильности.
Эрику понравился честный с виду юноша, приехавший из Южных Чуч и спевший сразу несколько удачных куплетов под небольшую домбру. Прямо-таки бриллиант среди этих бездарей. Эрик почувствовал укол профессиональной гордости и немедленно запомнил все эти куплеты, чтобы исполнять при случае, потому что некоторые из них были придуманы словно про него...
Конечно, скромный рифмоплет
Своею смертью не помрет:
Ведь не познать тому маразма,
Кто двинет кони от оргазма.
* * *
Вельможа горд собой ходил:
Он новый орден получил.
Ему б супругу прославлять,
Что знает — где кому давать.
* * *
Купец с толстухою женой
Трясутся над тугой мошной.
У барда лишней нет деньжонки,
Но в каждом городе — по женке.
* * *
Трактирщик вон прогнал певца,
Не заплатив, спустил с крыльца.
Певец сквалыге отомстил –
Его рогами наградил.
Король отметил выступление улыбкой и тем самым сошелся с Эриком во мнении. Площадь похлопала юноше, и Эрик тоже не пожалел ладоней. Однако господин Моро сохранил серьезный вид. Конкурс продолжался.
Разряженный в сюртук с золотыми пуговицами кучер из Капурны выступил с совершенно чудовищным памфлетом, который звучал так:
Король мерзавец наш,
Пропойца и подонок.
При нем одна депрессия,
Остаться без штанов.
Проснешься среди ночи,
Как на бойне поросенок,
Налогами ограблен,
К похоронам готов...
— Де-е-ерзость! — неожиданно выкрикнул король Кавен из своего уютного кресла, отчего выступающий поэт тотчас заткнулся и растерялся. — Устранить!
«Наш гуманист, судя по тембру, все же выпил кубок-другой», — заключил Эрик, но не осудил. Вслушиваться в эти неуклюжие стишочки и не выпить — себя не уважать.
Но вот с чего вдруг орать «дерзость»? Этого Эрик никак не мог взять в толк. На кой леший собирать конкурс, если от простой констатации факта орать «дерзость» и «устранить»?
Чем дольше Эрик наблюдал выступления, тем больше убеждался, что эти лицемерные голодные игры на тему «осмельтесь хоть на что-нибудь, плебеи» смердят провокацией, точно Судринка тухлой рыбой.
Ясненько, понятненько!
Эрик тихонько фыркнул, вспомнив, что сам недавно собирался участвовать в этом конкурсе.
Не-е-е, большое спасибо! Стоит, право слово, не выпендриваться, а занять у кого-нибудь, хоть у Колича или у дядюшки Лофа, и двигать за лютней, оставаясь нищим, но честным поэтом.
Вот тут-то мимо него и скользнул вчерашний черноглазый пацаненок. Эрик в три шага догнал его и выудил из толпы за шкирку.
— Четверг? Промышляешь по карманам, дружок?
Беспризорник очень неприятно ощерился и дерзко хмыкнул:
— Ты мне нравишься, Пастушка. Вырасту, возьму тебя любимой женой...
Эрик расхохотался, сгреб малыша длинными руками и поднял высоко над землей. Тот принялся брыкаться, размахивая ножонками и ручонками, и страшно по-бандитски ругаться.
— Мерза-а-авец, — обращаясь к своему улову, полупропел-полупродекламировал Эрик.
Тебя предам я королевскому всесправедливому суду-у-у...
За преступле-е-ения,
За дерзнове-е-ения,
За гря-а-азную немы-ы-ытую елду-у-у....
Все это он продекламировал в стиле архаичной баллады, перебивая оратора на помосте и будучи уверенным, что даже эта грубая импровизация куда веселее, чем то, что звучало со сцены. И даже если Эрик был сто раз прав, все равно это было глубочайшее неуважение и, конечно, вопиющая дерзость.
Кто-то подошел, отобрал у него бедного ребенка и всунул взамен кружку прохладного темного эля. Самое, пожалуй, правильное, что могло сейчас случиться. Эрик отхлебнул и подмигнул пацаненку. Тот, ничуть не переменив настроения, такой же самоуверенный и четкий, сидел на корточках у расставленных под пивным навесом бабок и так же насмешливо смотрел на Эрика.
— Ты сегодня при деньжатах, Пастушка? Или как вчера — голяком? Сыграем?
— Если только в кредит, — весело ответил Эрик. — Я гол как сокол. Не всем же резать господам карманы.
Четверг задумался на секунду и согласился:
— Я тебя все равно найду, Пастушка. И выигрыш стрясу. Дело чести.
— Не хвались раньше времени, малышок. Это вчера был четверг, а сегодня день мой — пятница!
На сей раз Эрик не спешил, выглотал эль, встал на четвереньки, внимательно изучил рельеф мостовой и еще более внимательно осмотрел саму постройку. Четверг следил за его действиями с явным удовольствием, как опытный педагог.
В этой игре было много тонкостей, основная из которых состояла в том, чтобы уподобить сокрушаемому городку любое неприятное играющему явление. С этим и были основные трудности — не существовало еще явления, настолько Эрику неприятного, чтобы он выиграл в бабки у чумазого беспризорника.
«Но если уподобить городок нашему королевству, — вдруг осенило Эрика, — то мы очень даже неплохо можем сыграть. Метафора один в один. Здание неказистое, два основных этажа, а все прочее — бутафория. Богатеи, вокруг которых вращается вся рента, и один бездарный поэт в роли короля, находящий забаву раз в год в столичном карнавале. В остальное время народ видит его в гробу и занимается своими делами. Что выбрать? Служить или двадцать лет ходить в подмастерьях, уезжать за океан или бродить по приграничью? Бездарно. Просто бездарно все это. Зато по деньгам у него неплохо получается, но это только потому, что поэт он... поэт он посредственный. Архаично, вне актуальных тем. Детский сад, а не поэзия. Свою «импровизацию» (неплохую, кстати) к Прандту он наверняка написал заранее, и если бы не наша с Риром выходка, и если бы король не был пьян как конюх, то так бы никому никогда и не прочитал. Что по сути глупо и трусливо... да! Так что посыпется это несчастное королевство с одного хорошего удара. Ну ладно, с двух».
Так и получилось, что под завывания очередного конкурсанта сосредоточенный на идее тождественности Эрик со второго удара вынес городок метким попаданием в самый центр конструкции.
Его радость была совершенно неудержимой. Он подпрыгнул почти на метр, он воздел руки, рывками притягивая к себе невидимый штурвал и крича непонятный набор слов. Малыш Четверг продолжал сидеть в той же позе, его улыбочка сделалась гнусной. Эрик схватил его под мышки и принялся обнимать и поздравлять с проигрышем и крутить вокруг себя, точно тряпичную куклу.
Через минуту Пастушку крепко взяли под руки и увели на набережную. Трое стражников из Арочки: тот же самый суровый басовитый конвойный капитан, такой же пьяный, как и тогда, и двое молодых прыщавых гвардейцев, радующихся встрече с бывшим тюремным постояльцем.
Конвойный капитан беспардонно рыгнул Эрику в лицо грогом и сказал ему с отеческой добротой, грозя пальцем в латной рукавице:
— Пас-туш-ка-а-а! Не искушай меня без нужды!
— И не собирался! — радушно развел освобожденными руками Эрик. — Я за вами, ребята, как за каменной стеной.
— Ты бы тормознулся, мил человек, — сказал один из молодых. — Сколько можно нажираться и всех выбешивать?
— Пап-рашу вас понять поэта, — сказал Эрик, почти не издеваясь. — У меня сегодня еще выступление. На конкурсе Масхи... масхинг... тона....
— Забудь об этом, Пастушка, — грозно забасил старшой. — Реально, забудь!
Он не шутил.
— Щас идешь на ту сторону Ааги, — капитан показал на Майский мост, — ищешь себе ночлег и тихо ночуешь. Если появишься сегодня на этой стороне, мы тебя закроем до конца карнавала, гарантирую. Ты всех заколебал в этом городе. Так что лучше услышь!
Перейдя мост и струясь легкой походкой в сторону «Золотой антилопы», Эрик злорадно потешался над королем и его ратью, которые внаглую выкинули с мероприятия единственного настоящего победителя, чтобы остаться в компании инфантильных куплетистов и пьяных шутников. Он шел и утверждался в своей недавней мысли по поводу родного королевства в целом, и горе-поэта у престола в частности. Польза от этого умозаключения была только одна — в бабки у Четверга он таки выиграл.
В «Золотой антилопе» было людно, шумно, жарко и, наверное, очень прибыльно. Но до гитары Эрик так и не добрался. Он вошел в высокие двустворчатые двери и сразу увидел ее...
Такие знаки судьбы Эрик умел читать даже будучи крепко пьяным. Особенно будучи крепко пьяным... Всевышние силы! Вот он, итог его летних странствий!
В дурмане крепкого грога, в этом карнавальном пестром безумии, в глупости чтецов и лицемерии королевской службы, в полетах во сне и наяву, в горячих объятиях случайных женщин, в чреде чужих постелей и кружек выпитого пива, как прозрение, как тихая бухта покоя, как столб трактира, краснеющий в метель у обочины, как детское солнечное просыпание под защитой родительских рук, как спасение его измученной души, которую мотало и мотало все лето по праздным, ярким как конфетные фантики событиям, ему улыбнулась девушка, сидящая за столиком у входа. Лора!
И как это всегда и бывает с лирическими героями в таких случаях, Эрик постарался немедленно родиться заново в глазах обожающей его девушки. Обожание могло поугаснуть за прошедшие месяцы, но симпатия и влечение никуда не делись, вчера он в этом убедился.
Поэтому он расправил плечи, провел ладонью по волосам, тщетно пытаясь пригладить буйные кудри, и в два шага оказался у стола. Решительным жестом велел навсегда исчезнуть какому-то простолюдину, трущемуся возле девушки. Цыкнул, даже толком его не разглядев:
— У нас есть несколько важных тем. Мы должны их обсудить. Приватно. — Подразумевая: «Исчез! Живо!»
— Да ты кто такой-то?! — возмутился парень.
— Тот, кого она ждет, сэр, — подразумевая: «Не твоего ума дело! Скройся с моих глаз!»
Оценив внешние и внутренние данные соперника, неудачливый ухажер исчез, а Эрик устроился напротив Лоры, доверительно приблизив к ней лицо и пожирая ее нежным взором.
— Ты так уверен, что я жду именно тебя? — В устремленных на него серых глазах зажегся нежный огонек.
— А кого? — Он удивленно оглянулся, уверенный, что никого, кроме него, она ждать не может. Убедившись в своей правоте, Эрик откашлялся и хриплым от грога голосом произнес: — Будь моей женой, Лора!
Этого она точно не ждала. Ее волевой, деловой, умный рот дернулся, ресницы моргнули.
— Я хочу быть с тобой всегда... — быстро продолжил Эрик, чтобы не спугнуть возможную удачу молчанием. — Я хочу жить с тобой под одной крышей, просыпаться с тобой и засыпать с тобой. Я хочу, чтобы ты родила пятнадцать маленьких Эриков. Не сразу, конечно... но начать можно прямо сейчас. — Он взял ее за руку и поднес ее пальцы к своим губам. — Мне нужна нормальная девушка, без придурей, магии и глупых амбиций, такая, рядом с которой я не буду одинок.
Все шло хорошо. Ее глаза заблестели одной-единственной слезой, высохшей еще весной, когда Эрик вышагивал по Туону со своей гордячкой-художницей и смотрел на весь мир сверху вниз.
Подзабытая мечта Лоры сбывалась прямо в эту секунду, но не такова была Лора, чтобы сразу и без промедления принять слова Эрика за чистую монету. Первое, что она подумала — не зря мама настояла на том, чтобы она, Лора, взяла с собой в университет швейную машинку. Кто бы мог знать, что именно швейная машинка выстрелит в цель. Второе, о чем подумала Лора, был крепкий запах алкоголя. Ее наблюдательный взгляд еще вчера ощупал царапины на лице парня ее мечты, его давно не стриженную шевелюру, сбитые костяшки пальцев, грязь под ногтями, мешки под глазами.
— Ты когда последний раз был дома? — спросила Лора участливо.
— Что дом? — философски закатил глаза Эрик. — Дома я ребенок. А здесь — взрослый мужчина.
— Тебе всего пятнадцать, Эрик Травинский.
— Как говорил один поэт, «я юн, но в душе я старик». И, как говорю я, «спеши жить! Кто знает, сколько тебе отпущено?»
— Ты так говоришь? — Сомнение мелькнуло в добрых глазах Лоры. — Интересно. Но говорить умеют все. А работать — не каждый.
В ней был виден ее суровый мудрый отец, работяга, крайне хорошо знающий жизнь, и что в ней почем. Он сделал дочку так же точно, хорошо и надежно, как, видимо, привык делать все в хозяйстве. Предусмотрел все, что можно предусмотреть, кроме падения мира, разумеется.
И этот самый мудрый отец сейчас явно проявился в Лоре. Сыграть этот кон предстояло именно с ним.
Эрик решительно приблизил к себе ее лицо обеими руками и заговорил, не для ее ушей, но в самые ее глаза.
Эрику нужно было «Да». Ему нужно было «ДА!!!», прямо сейчас. Ему непременно нужно было увидеть в этих прекрасных, добрых, любящих глазах готовность ему отдаться прямо за этим столом, в присутствии посторонних. Именно это «Да!!!» ему было нужно.
Но этого «Да!!!» не было. Была готовность обсудить сроки свадьбы, доли имущества, инструменты и запасы, годовые доходы и виды на службу. Была готовность поговорить о легкомыслии молодых людей и ужасной ловушке распутной жизни с неумеренным потреблением вина. Было все это и все подобное тоже было. А вот искомого «ДА!!!» не было. Не было. Не было...
Он сражался. Он бился как лев.
— О, Лора! Ты многое, очень многое поймешь, когда... когда узнаешь меня поближе... Ты выйдешь на новый уровень, когда мужчина будет у тебя в руках... Вся мишура опадет, ты увидишь самую суть происходящего в этом мире... Мужчина и женщина. И их славный путь в объятиях друг друга...
Глаза ее были почти белы от страсти, губы дрожали, готовые выкрикнуть это «Да!!!» так, что вылетели бы стекла, но... отцовская защита от взлома работала. И вместо этого «Да!!!» с перезвоном всех сокровищ и мироточеньем всех святынь неслась там где-то, приближаясь, тяжелая вагонетка с «да, но». Тяжелая, свинцовая, несущаяся под откос, неостановимая. Папаша сложил правильный пасьянс. Игра была сделана, и Эрик проиграл. Проигрыш еще не был оглашен, но Эрик уже знал, что это проигрыш. Она будет слушать эти прямые намеки еще хоть несколько часов подряд. Желание очертит ее правильные красивые ноздри по краям, поцелует ее в ресницы, коснется губ, ямочки на подбородке, шепнет что-то сначала в одно ухо, потом в другое... Но как только это путешествие закончится, тяжелая вагонетка с «да, но» прибудет на станцию назначения. А мутные глаза, через которые все это время будет пытаться проломиться искомое Эриком «ДА!!!», окажутся прежними заботливыми, умными, теплыми глазами безо всякого «ДА!!!». И где-то в их самой заповедной глубине будет прятаться глухой пан Шафран, мастер на все руки, гуманист, трудяга, и показывать оттуда Эрику длинный нос из двух кистей.
Уж неизвестно, что бы еще поэт сумел сказать за этим столом в этот вечер, но внезапно кто-то довольно нахально похлопал его по плечу.
Эрик обернулся — возле него стоял средних лет лысоватый человек в красном церемониальном камзоле, белых гетрах и ослепительных черных башмаках. Ему не хватало жезла в руке, но вместо жезла он держал гитару. Ту самую гитару.
— Юноша, вы собираетесь выступать или нет? — спросил человек.
— Чего? — нахмурился Эрик. — Вы кто?
— Господин Моро, распорядитель конкурса. Конкурса Масхингтона, вы что, забыли?
Эрик оказался на ногах и с сожалением отпустил руку Лоры. Он хотел разгневаться, что его отвлекли, разгневаться на этого... Шута Моро... в его роскошном камзоле, порвать ему этот камзол, разбить эту идиотскую гитару, которой он вообще не собирался касаться... его лютню... надо вернуть его лютню...
— Все ждут только вас, молодой человек, — закричал ему шут прямо в лицо, задрав голову. — Вас ждет Сам Король. Вся публика этого города ожидает ваше высочайшество! Это неслыханное свинство!
— Идите вы к лешему, господин Моро, — осторожно проговорил Эрик. — И гитару заберите. Я не хочу выступать... Я... сватаюсь...
— Будете свататься в другой день.
— Да я вообще в политике не шарю, — хлопая пьяными глазами, возмутился Эрик. — А мои памфлеты король и так наизусть знает. Зуб даю!
— Знает. Поэтому вас и ждет! А будете кочевряжиться — вылетите из университета за такое неуважение... как пес паршивый из трактира...
Господин Моро сердито ухватил Эрика за рубашку и оттащил в сторонку, подальше от Лоры и поближе к выходу.
— Всем насрать на политику и на памфлеты! — грозно зашипел он, вновь задирая голову на высоченного пьяного юношу. — Никому эти идиотские жалобы не нужны. Все ждут феерии. Конкурс устроен для того, чтобы выявить в этом королевстве хотя бы одного настоящего поэта. Всемилостивый король ищет подобного себе! Неужели вы этого не понимаете?! Невежественный вы болван ...
— Но мне не с чем выступать, — развел руками Эрик. — Я ничего не написал. У меня нет текста, ведьма вас побери... Как выступать без текста?!
На это господин Моро ехидно улыбнулся и похлопал Эрика по груди рукой в белой перчатке.
— Не волнуйтесь, молодой человек. Если вы настоящий поэт, то текст родится у вас здесь. — Палец королевского шута бесцеремонно уткнулся Эрику в ямку между ключицами. — Родится и споет сам себя вашими устами. Так работает настоящая поэзия!
— Да я же пьян как медведь, — сделал последнюю попытку Эрик.
— И когда вам это мешало? Вы ведь все правильно там сказали, за тем столиком, с той молодой особой, — терпеливо, как ребенку, объяснил господин Моро. — Да, именно так. Ощутить мужчину в руках — главное событие в жизни женщины. Это как вылупиться из яйца. Обратного хода не будет. Пусть она потом хоть жонглирует им по утрам и вечерам, но это уже будет не то... ситуация совершенно уникальна, неповторима. Это действительно суть происходящего. Вы поняли это, потому что талантливы. Но чего вы, однако, недопонимаете, так это того, что сие есть модель совершенно всех событий, происходящих в мире. Просто всех. Микрокосм макрокосма, пришедший в руки, по определению непобедим. Слишком многие поняли это до падения Древнего мира, и потому мир пал. Но иного пути, к сожалению, нет. Поэтому кончайте придуриваться, юноша, и идите выступать...
Как в тумане Эрик вышел из трактира. Какие-то лица, знакомые и незнакомые, неспешной лентой потекли назад, шаги господина Моро отбивали похоронный ритм.
Лора... Лора... Лора... Итта...
мост... Аага... площадь, Ричка, площадь,
петухи из ада...
На Дворцовой площади народу было не протолкнуться, горели костры, скакали в исступлении пьяные девки, парни горланили фривольную песню «Эх, не стоит браться...», приезжие устраивались на вечерний отдых прямо на столах и парапетах. Дымились трубки, пищали губные гармоники, визжали волчки, ныли волынки.
Король благодушно подремывал на троне. Ему нравилась забитая народом площадь, как нравятся одиноким наследникам престола большие плебейские семьи из десяти и более человек. Он никуда не спешил, наслаждаясь маревом костров, нехитрыми куплетами простолюдинов, не чурающихся непристойной лексики, и мудрыми пьяницами, ведущими себя скованно под прямым присмотром высшей власти. Но все же праздник явственно подходил к концу как минимум потому, что уют его истончился.
Великого поэта Пастушку встретили всеобщим ликованием и улюлюканьем, пьяными признаниями в любви и готовности отдаться сию секунду. Муть, грусть и смятение в глазах поэта были так сильны, что придворный художник пожалел, что не взял с собой на праздник красок и кистей.
Пастушка остановился у помоста.
Вращая в пальцах серебряный кубок, Кавен внимательно смотрел на мальчика с высокого переносного трона.
Пастушка чуть качнул лохматой головой в сторону его величества, и повернувшись к публике, вгляделся, нашел кого-то взглядом и хриплым голосом воскликнул:
— Отец! Минорную! В темпе сердца!
Шарманщик начал вращать ручку своей шарманки.
Не влезая на помост, Пастушка подошел к нему вплотную и принялся ритмично стучать кулаком по доскам. Он ловил взгляды окружающих и размахивал свободной рукой, показывая: «Делай, как я!», пока не включил в ритм всю площадь.
Король насторожился и перестал вращать кубок.
Пьяная блажь прекратилась, дурь и беготня утихли. Все колотили Пастушкин ритм. Убедившись, что ритм у него есть, Пастушка вспрыгнул на сцену, передвинул гитару со спины на живот и вонзил пальцы в струны тяжелым мужицким боем. Гитара, похожая на разбойничью дубину, тем не менее отлично строила.
Сыграв квадрат вступления, Эрик открыл рот и отдался поэзии. Как такое возможно, он не имел ни малейшего понятия.
ДВА ПАЛЬЦА ВВЕРХ — ЭТО ПОБЕДА
И ЭТО — ДВА ПАЛЬЦА В ГЛАЗА.
МЫ БЬЕМСЯ НАСМЕРТЬ
ВО ВТОРНИК ЗА СРЕДУ,
НО НЕ ПОНИМАЕМ УЖЕ ЧЕТВЕРГА.
В ЭТОМ МИРЕ ТОГО, ЧТО
ХОТЕЛОСЬ БЫ НАМ — НЕТ!!!
МЫ ВЕРИМ, ЧТО В СИЛАХ
ЕГО ИЗМЕНИТЬ — ДА!!!!
НООООООООООООО,
РЕВОЛЮЦИЯ, ТЫ НАУЧИЛА НАС
ВЕРИТЬ В НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ ДОБРА.
СКОЛЬКО МИРОВ
МЫ СЖИГАЕМ В ЧАС
ВО ИМЯ ТВОЕГО
СВЯТОГО КОСТРА?
ЧЕЛОВЕЧЬЕ МЯСО
СЛАДКО НА ВКУС,
ЭТО ЗНАЮТ ИУДЫ
БЛОКАДНЫХ ЗИМ.
ЧТО ВАМ НА ЗАВТРАК?
ОПЯТЬ ИИСУС?
ЕШЬТЕ, НО ЗНАЙТЕ —
МЫ ВАС НЕ ПРОСТИМ!
В ЭТОМ МИРЕ ТОГО, ЧТО
ХОТЕЛОСЬ БЫ НАМ — НЕТ!!!
МЫ ВЕРИМ, ЧТО В СИЛАХ
ЕГО ИЗМЕНИТЬ — ДА!!!!
НООООООООООООО,
РЕВОЛЮЦИЯ, ТЫ НАУЧИЛА НАС
ВЕРИТЬ В
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ ДОБРА.
СКОЛЬКО МИРОВ
МЫ СЖИГАЕМ В ЧАС
ВО ИМЯ ТВОЕГО
СВЯТОГО КОСТРАААААААААААА...*
Горожане продолжали держать ритм, и Эрик продолжал играть и петь следующий куплет. Слова становились все диковиннее… В конце концов ему как-то удалось замедлить удары по струнам и обозначить коду.
Великий поэт Пастушка пропотел до нитки и заодно протрезвел. Король в совершенном замешательстве и даже, кажется, чуточку испуганно наблюдал за своим верным народом, замершим в полной тишине.
Только тяжелое дыхание Эрика разносилось над площадью.
Наконец Кавен вспомнил о королевской чести и совести, собрался с духом, встал, ступил на помост и несколько небрежно, видимо, от смущения, бросил Эрику под ноги увесистый кошель с золотыми монетами. Потом развернулся и, не сказав ни слова, проследовал во дворец. Свита, мрачно покачиваясь, шла за ним. За их спинами ревела и аплодировала толпа горожан, и в этом реве тонул удивленный и ошарашенный рев самого Эрика.
Свершилось!
* Эрик спел «Революцию» Ю. Шевчука, она прилетела к нему сама, из мира коллективного бессознательного. (Прим. авт.)
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58351-belaja-gildija-chast-28.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
