Крытую повозку мотало из стороны в сторону. В ней, кроме меня, Мэмми, Захира Дохара и Кита ехали еще двое мужчин и две женщины. Было тесно.
Всех иттиитов озера Каго везли в эвакуацию в главную общину Като Иттина, куда-то далеко от границы, к соленой воде, в тайное место, спрятанное от тех, от кого стоило прятать представителей древнего народа.
Меня сначала долго тошнило, а потом начало знобить. Колючая жесткая накидка не грела, зато зверски, до зуда колола все тело. Зеленый наркотик из водорослей медленно покидал сознание, а его место занимал страх.
Я слушала разговоры, но не могла ни на чем толком сосредоточиться. Мысли о войне, об оставшихся в Озерье бабушке и маме, о Борее и о братьях, которых, возможно, мне больше не суждено было увидеть, все эти ужасные мысли приводили к одному-единственному решению — во что бы то ни стало, неизвестно как, но обязательно надо сбежать.
Хуже всего, что меня мучило навязчивое, ядовитое, как жало дигиры сомнение. Я же действительно другая. Не такая, как люди. А что, если иттииты правы? Что, если мне не место среди обычных людей? Я гнала эту мысль прочь, как могла. Но она возвращалась и возвращалась. В конце концов я сказала себе: это просто проверить! Надо все рассказать Эмилю. Все как есть... от и до... И если... если чувства его хоть немного тронут сомнения, если он испугается хоть на миг, вот тогда — да, тогда я уйду, вообще уйду. От всех. Брошу университет и уйду к иттиитам. Стану, как они. Как Мэмми. Покорной и скрытной... тогда, да...
Но пока великое Солнце смилостивилось надо мной и не отдало меня этому мерзкому Киту, ныть и предаваться малодушию мне не пристало. Надо рискнуть. Найти возможность сбежать, сообщить о случившемся родным, а потом попробовать отыскать Дом С Золотым Флюгером...
Связанный для Эмиля шарф, мои этюды и подаренная мамой книга про любовь — все осталось в предыдущей жизни вместе с пирогом, который бабушка испекла на день рождения.
На мне не было ничего, кроме накидки. Но зато у меня был компас Эмиля, он по-прежнему висел на шее, указывал стрелкой на север и вселял неправдоподобную, глупую надежду.
Решить сбежать и сбежать на самом деле — две совершенно разные истории. Тем более рядом с теми, кто легко читает твои чувства, и кто охраняет тебя, как полезную общему делу особь.
Захир Дохар и Кит следили за мной в оба. Поначалу мне связали и руки и ноги, но на третьем привале веревки на ногах все-таки немного освободили. Не убежишь, но вполне можно сходить по нужде, только в сопровождении Мэмми. Покрывало на голое тело и больше никаких одежд. Озерная вода вместо питья. Вместо еды — сушеная рыба.
Дикость иттиитов странным образом сочеталась с внешней доброжелательностью.
Все делились со мной скудной едой, помогали на привалах и вообще уважительно относились к матери их будущего потомства.
Бесился только Кит. На правах приписанного мне мужчины он прямо в повозке при всех попытался залезть ко мне под покрывало и облапать бедра.
— Прекрати сейчас же! — одернул его Захир. — Это тебе не игрушки. Береги семя.
Но Кит был так зол, что его обломали перед самым обрядом спаривания. Надкушенный бутерброд не выходил у него из головы, и Кит придумал, как ему поразвлечься.
На очередном привале он вызвался сопроводить меня до ручья, помочь напиться.
И там, недолго думая, стащил с меня покрывало. Ему запретили ко мне прикасаться. Но не запретили смотреть. Вот он и смотрел на меня голую. А потом полез рукой к себе в штаны.
— Сволочь... Тебе же велели беречь семя!
Сначала я почувствовала совершенно естественное отвращение, но вскоре оно сменилось странным, постыдным томлением. Неконтролируемое, животное желание, которое испытывал Кит, передалось и мне.
«Иттиит и иттиит... вот, значит, как это работает, — догадалась я. — Слияние эмоции. Магия, способная дать жизнь далекой спящей икринке...»
Кит мгновенно уловил это мое томление, довольно ощерился, продолжая смотреть и продолжая делать то, что он делал внутри своих широких традиционных штанов.
— Мне... шестнадцать... лет... — Голос его срывался от частого дыхания. — У меня... этого... семени...
— Ну-ну! — опомнилась я, чуя, как горят мои щеки, и как все внутри дрожит от негодования и возбуждения. — Я ведь могу и зарядить ногой тебе по самому дорогому...
— Тогда... я... тебя... убью... большая... рыба... — не сводя глаз с моей груди и продолжая свое дело, нагло протянул Кит.
На поясе у него действительно висел белый кинжал из зуба какого-то морского чудовища. Мог и убить...
— Это вряд ли! — злобно процедила я. — Скорее убьют тебя, когда узнают, что ты творишь. А я — женщина иттиитка, я — дорогой товар и достанусь другому иттииту.
Кит поджал губы, лицо его дернулось, нос сильно втянул, а потом резко выдохнул воздух. Он вытащил руку из штанов и вытер ее об штанину.
— Полегчало? — злорадно спросила я.
— Зря ты так... — Судя по мягкому тону, Киту действительно полегчало. — Я мог бы быть с тобой ласков.
— Ты мог бы сначала спросить, хочу ли этого я.
— Ну конечно же, хочешь. Я же чую, как ты потекла. И потом, я — самый красивый парень общины. Мышцам моим любой позавидует.
— При чем тут мышцы?
Мне было страшно стыдно за свое неожиданное возбуждение, и еще за то, что я и не подумала отвернуться. Ужасно хотелось если не ударить, то хотя бы подразнить эту скотину, сказать: «Знаешь, какой рост у моего парня?» Но я решила не бить мелкого дурака по больному. Не то чтобы мне стало жаль эту сволочь, но я вдруг увидела всю сцену со стороны...
Кит был жалок. Жизнь, которая ему досталась, не предполагала широкого выбора.
Впрочем, моя жизнь тоже стремительно неслась под откос. Еще вчера я была студенткой королевского университета, которую все любили и которая любила всех. А сегодня меня везут от войны в общину диких фанатиков на расплод, а главный подонок Озерья мастурбирует на меня прямо у обочины Дубилова тракта. И неизвестно, что там с моими родными...
— В этот раз я никому не скажу, — снисходительно сказала я Киту. — Но больше так не делай. Не то пожалуюсь Захиру. Не думаю, что он обрадуется. Тем, кто мастурбирует на связанную девушку — не место в высшей расе.
Мои слова задели Кита. Высшая раса — сверхидея его нехитрого мировоззрения. Он мнил себя избранным и хотел, чтобы я считала его таковым. Так что с того момента Кит больше не приставал. Ждал своего часа молча. Ждал недолго, всего лишь до полуночи...
Я проснулась от криков и оттого, что кто-то заехал мне ногой в плечо. Повозка дернулась и встала так резко, что спящие иттииты повалились друг на друга и, конечно, проснулись.
Все, в том числе и я, не только услышали крики и лязги снаружи, но и мгновенно почуяли чужих людей и животных, почуяли ярость, боль, азарт, страх... Все одним махом.
Испуганный Захир Дохар вытащил из-за пояса белый иттиитский кинжал и хотел было распахнуть дверь, но та уже открылась.
Всунувшаяся в повозку женщина была совершенно серой и очень толстой. Пот тек по ее оскаленному в пьяной улыбке немолодому лицу. Из-под железной шапки, похожей на перевернутую кастрюлю, торчали пряди коротких волос. Ее большие груди, руки и живот тряслись от жира под широкой гремящей кольчугой. В одной руке женщина держала короткий и толстый окровавленный меч, а другой делала Захиру Дохару приглашающий жест. Всем были ясны ее намерения. Захир выставил нож, но морриганка сгребла иттиита пухлой рукой. За грудки. Точно он был провинившимся учеником, а она — злющей училкой. Захир дернулся, отталкивая от себя толстуху, и, неловко взмахнув ножом, поцарапал ей и без того исполосованную шрамами щеку. Та расхохоталась басом, выволокла Захира Дохара из повозки на черный, освещенный чужими факелами клочок лесной дороги и там широко размахнулась мечом. Я видела. Меч прошелся по шее старейшины, как по маслу. Голова его... Я отвернулась. Но и я, и все иттииты услышали резкую боль и оглушающую пустоту чужой смерти тоже... Все замерли и онемели.
Держа в руке нож, Кит затравленно огляделся. Его страх не был безумным, просто он не знал, что делать. Совершенно не знал.
Толстуха снова заглянула в повозку, сверкнула щелочками пьяных глаз на оцепеневших людей.
— Мужло-о-о, на-а-а вы-ы-ыход! — по-южному растягивая гласные, скомандовала она. — Цыпочки едут с нами!
Появились еще две ведьмы. Выросли за спиной у серой. Такие же дородные квашни в полной экипировке. Черная была здоровее всех и будто бы крепче всех. Нижнюю челюсть ее пересекал крестообразный шрам. Она всунулась в повозку и принюхалась, точно пес. Привыкла, видимо, к волколачьим повадкам. Белая, приземистая и одутловатая, с опухшими от пьянства глазами, тем не менее радостно улыбалась нам с Мэмми, скалясь ровными белыми зубами. Мол, радуйтесь, цыпочки, теперь мамочки о вас позаботятся. Что-то такое она, кажется, и произнесла. Но нам было не до их шуточек. В отношении представителей древних народов морриганки имели совершенно определенные планы.
Втроем они выволокли из повозки по очереди почти всех мужчин, убивая их быстро и просто. Скалясь и похохатывая между собой над их уродской одежонкой.
Последним серая толстуха ухватила Кита. Он визжал и ругался, выкручиваясь у нее из рук, метеля кулаками, норовя воткнуть нож ей в шею. Сподручнее было бы в бок, но кольчуга и жир не дали бы Киту нанести достойного урона воительнице.
Та хохотала, отбиваясь от брыкающегося Кита, а тот только шипел. А потом ведьма взяла Кита за горло и, видимо, нажала на что-то важное, потому что Кит пару раз дернулся, быстро обмяк и выронил кинжал на пол повозки.
— Ах-ха-ха! — От смеха тряслась ее необъятная грудь, а с ней и вся повозка. — Смелый маленький карасенок. Хочешь пойти с нами? — И она сжала двумя пальцами Киту щеки. — Или лучше прокатишься? А? Прока-а-атишься! — И кинула кому-то: — На привязь его. А? Возьму, да.
Кита выволокли из повозки и связали.
— Держитесь крепко, лапули! — Ведьма подмигнула нам. — Поедем с ветерком!
И дверь захлопнулась.
Мэмми придвинулась ко мне. Другие женщины-иттиитки тоже сдвинулись, в ужасе переглядываясь. Говорить было не нужно. Куда бы нас ни привезли, ничего хорошего это не сулило.
Морриганки заорали, волколаки залаяли, лошади испугались и понесли по дороге, да так, что вздумай мы выпрыгнуть на пути, переломали бы себе шеи сразу.
Мы ехали назад, на юго-запад. Сначала по лесу, а потом полями. Все оцепенели от страха. Очумелые лошади несли. Морриганки скакали рядом на волколаках, орали и пугали лошадей еще сильнее.
В маленькое окошко было видно, как волокли на аркане Кита. Он сначала бежал позади, привязанный к повозке. Потом выдохся, упал на землю коленями, мгновенно ободрав их в мясо. Боли он не чувствовал. Только шок. Этот шок и заставил его собраться, догнать повозку на повороте и под смех и улюлюканье морриганок забраться на задок. Так он и ехал, вцепившись в деревянные доски, изо всех сил стараясь не свалиться снова.
Мы с Мэмми чуяли не только его ужас и догнавшую его боль, мы слышали, что вот теперь Кита разобрал настоящий страх. Он догадывался, что его ждет. Лучше бы его убили, как прочих оставшихся на дороге обезглавленных мужчин-иттиитов...
Возможно, если я выберусь из этого переплета, то через много лет возьму в привычку шутить: «Такое уж выдалось лето — всем нужна была моя девственность». Но сейчас, в ожидании «свидания» с потной жирной ведьмой, убийцей и извращенкой, я снова, уже в сотый, наверное, раз, пожалела, что не отдалась тогда Эрику. Это наверняка было бы очень приятно, а заодно решило бы все свалившиеся на меня проблемы. Как надежная защита от домогательств всевозможных любителей непочатых бутылок.
Вот так она и сказала, эта жирная тварь:
«Тепленький, неразрезанный еще пирожочек, непочатая бутылка молодого вина. Я чую... чую твою девственность носом, куколка. О да! Мамочка очень довольна».
А сказав, прижала меня спиной к своей желеобразной груди, окатила волной многодневного пота и свежей крови и облизала мне слюнявым языком шею, пообещав прийти за вкусняшкой как можно скорее.
После чего нас с Мэмми заперли в узком темном помещении оккупированного ведьмами Дасницкого форта.
И мы сидели, не зная своей судьбы. Мэмми молча пялилась в угол тем же затравленным черным взглядом, которым смотрела на все в мире. Говорить было нечего, а чувства друг друга мы и так слышали. В ее душе было столько сдерживаемого гнева, столько горячего, страстного намерения освободиться, причем как от чужих, так и от своих, что я вместо того, чтобы жалеть себя, начала беспокоиться за нее. Не вытворила бы чего дурного эта скрытная иттиитка. А то с ведьмами разговор короток. Головы они рубили мечами, как пшеницу серпом...
Ведьма пришла, когда я уже дремала. Как чудовище, ворвавшееся в мой больной полубредовый сон.
Ее большие толстые ноги, которым было явно тесно внутри кожаных сапог, выросли передо мной, лежащей на полу, точно колонны врат в само Подтемье, а лампа, покачивающаяся у нее в руке, ослепила.
— Э-э-э… милая... Вставай, пирожочек. Не то простудишь тут на камне все свое повидло...
Толстая ведьма была серой. Ее пепельные от природы седые волосы были выбриты только на правом виске, где на коже виднелась синяя татуировка, изображающая хищную птицу. Одно кольцо в ухе, и еще одно — в пухлой нижней губе. Серая кожа и серые глаза, спрятанные под мощные надбровные дуги, широкая переносица. Я никогда не видела так близко чистокровных морриганок — самых древних, спустившихся пару столетий назад с гор и завоевавших сначала чернокожий юг, а потом острова альбиносов. Эмиль отлично поднатаскал меня по истории нашего континента... Вот теперь его уроки мне пригодились...
— Идем прогуляемся! — Ведьма помогла мне подняться и подтолкнула к выходу. — Я же обещала.
Старый форт сотрясался от грубого, пьяного смеха и ругани. Орали, акая по-южному, всякую блажь и гнусность, командовали, спорили. Пахло дымом, кислотой и какой-то горелой едой. Пахло въедливым, отвратительно сладким женским потом. Снаружи стояла жара, а здесь, в каменном мешке, было затхло и сыро.
Я чуяла плохо, шла как во сне, хорошо видя себя со стороны. Человеческая дева, попавшая в плен к иттиитам — пусть и не нечисти, но древней, нечистой расе. Связанная веревками, белокожая, с каштановыми, сбившимися в неопрятные пряди волосами, босая, в одной только полосатой циновке, надетой на голое тело.
Во что бы то ни стало нужно было сохранить этот облик, а потому ни страха, ни гнева я не могла себе позволить. Я сдерживала их, копила и прятала, призывая равнодушие себе в защиту. Не получалось...
Пока ведьма вела меня темными коридорами, я ловила даром пленных гвардейцев, сидящих по камерам подвала, там, где положено было сидеть вовсе не им, а, напротив, ведьмам — врагам нашего королевства. Я чуяла ведьм и их наемников — пьющих и занимающихся с пленницами всяческим постыдным. Наверняка среди этих несчастных были и иттиитки озера Каго. А может, там уже и бедная Мэмми, которую во имя сверхидеи насиловали сначала свои, а теперь во имя другой сверхидеи будут насиловать чужие. В голове не укладывалось. Такое, вот это вот все и все подобное, я читала только в книжках, да и то не в тех, которые одобряла мама.
Форт был частью старого, разрушенного замка. Раньше крестьяне использовали его под склады, но идущая с заболоченного озера сырость изгнала из просторных помещений и зерно, и картофель. Теперь форт пустовал. Неудивительно, что ведьмы обосновались здесь. После Роанской войны граница охранялись весьма условно, кто бы им помешал разведать тут всю местность вдоль и поперек? Вот только зачем? Зачем?! Этого я никак не могла взять в толк.
Мы шли широкими и низкими сводчатыми коридорами, ведьма мотала лампой, останавливаясь у каждой развилки, и я поняла, что она сама заблудилась в этой паутине ходов.
Форт давил. Кое-где можно было даже задеть головой кирпичный свод перекрытия, да и просторные помещения по бокам коридоров тоже не отличались высокими потолками.
Нам встретился коренастый черноусый наемник, ведущий по коридору раненого волколака в кожаном наморднике. Волколак был как маленькая лошадка и доставал человеку до груди.
Прямо перед нами из приоткрытой тяжелой двери выбежала веселая растрепанная девушка, подбирая широкие юбки. А следом за ней, шатаясь и ругаясь, — мужик. Штаны его были приспущены, и я отвела взгляд...
Слышалась музыка. Звуки какого-то незнакомого инструмента. Струнного, но по тембру совсем не похожего на гитару, ему вторила дудочка. Мелодия была танцевальная, задорная. Ведьмы явно праздновали военную удачу. Убийства людей...
Как так-то? Неужели все эти разговоры о войне, которые, сколько я себя помнила, то разгорались на вечеринках маминых и бабушкиных друзей, то надолго потухали и забывались, все эти домыслы имели под собой реальную почву? Неужели правда, что Кавен ни в какую не хотел предоставить морриганкам найденные в Запретной Земле чертежи? Не то кораблей, не то летательных пузырей. Испугался, что они построят флот. Так говорили взрослые. А ведьмы... обиделись. Они считали, что Кавен обязан их армии победой над радикальным Роаном. Считали, что Кавен должен делиться знаниями...
«Тебе все равно... — говорила я себе. — Ты не знаешь причины. И не смыслишь в политике!»
Мне нельзя было сейчас разрешать себе гневаться, плакать, бояться. Иначе иттиитская природа разбудила бы во мне древние силы. И я бы себя выдала. Тело и разум мои были заняты контролем над чувствами.
Только раз я дрогнула, когда, проходя под лестничным изломом, внезапно почувствовала чужую нежность. Не похоть, коей тут было густо и избыточно, а именно любовь, такую занятость друг другом, что весь мир пусть катится к ведьмам. Я мельком увидела их, пока проходила мимо. Это были две женщины. Одна белая, как снег, другая — чернокожая. У белой на поясе висел меч. Свет от лампы моей конвоирши упал на рукоять с круглым набалдашником и закрученной спиралью резьбой на гарде. Странной резьбой — неудобно же так держать... Только если в перчатках. Молодые морриганки горячо целовались. Их длинные, черные и белые волосы переплелись на плечах.
— Не завидуй, пирожочек! — весело гыкнула моя конвоирша. — Сладенького тебе еще обломится. Сейчас покажем тебя главной, а там поглядим.
И она игриво шлепнула меня по ягодице.
Главная ведьма восседала за столом в трапезной. Тарелка с жареным мясом и кубок были отодвинуты в сторону, а перед ведьмой лежали какие-то бумаги. Рядом валялись лупа и перо, от которого по поверхности дубового стола растекалась клякса, уже окрасившая карту нашего края где-то в области Южных Чуч.
Главная устало перелистывала бумаги, время от времени чихая в рукав тужурки, но, увидев нас, оживилась и даже просияла. Она была совершенно человеческой породы, будто бы ее наняли вот прямо в соседнем селе и одели в строгую военною форму. Живая такая, веселая дамочка, невысокая и вполне стройная, с темными волнистыми прядями, выбивающимися из прически, с большой лошадиной нижней челюстью и такими же большими лошадиными глазами. Вот только на лбу у ведьмы были целых три татуировки. Стрелы, обозначающие очень крупную шишку. Я, конечно, не разбиралась в военных рангах, однако знала, что и за одну красную стрелу на лбу морриганки выслуживаются годами.
«Лошадь» рассматривала меня внимательно и практично — решала, куда пристроить трофей.
— Ничего такая, крепенькая. А почему связана? — спросила она и, снова чихнув в рукав, выругалась: — Чертова сырость! Эти гении древних новаций построили форт прямо на болоте. Идиоты. Так почему она связана? Сопротивлялась? Буйная?
— Они везли ее связанную, — ответила толстуха.
— Кто? Иттииты? — удивилась главная. — Интересненько... С чего бы им вязать человечью деву? Ты же человечья?
Я хотела кивнуть, но вовремя сообразила, что тогда придется отвечать и на другие вопросы, и молча перевела взгляд в угол каменного помещения.
— Она вообще говорить умеет?
— Не знаю. Молчит все время.
— Траванули они ее, что ли, дикари эти? И что за балахон? Вот люди! Никакого вкуса... И еще мы у них ведьмы необразованные... — Главная осуждающе поджала губы и стала похожа на нашу консьержку мадам Минчеву. — Вот что, Ханка. Отмой и накорми кралю. С виду она очень даже. Если оклемается, заберу к своим... перевоспитаем... знатная будет куре кому-то... Пойдешь в ведьмы? А, дурочка? — И главная улыбнулась мне как-то очень по-простому и даже по-доброму.
Я продолжала сверлить взглядом угол каменной комнаты. Нельзя было купиться на этот запростецкий тон. Отрубленные, глухо падающие на дорогу головы иттиитских мужчин отрезвляли от любого ведьминского подхалимства. Надо было ждать, терпеть, не показывать черных глаз, не темнеть кожей. Ни в коем случае нельзя было, чтобы ведьмы признали во мне иттиитку. Пусть и дальше считают, что я всего лишь иттиитская пленница, белая человечинка, да еще и стукнутая пыльным мешком по голове...
Ханка вывела меня из трапезной и снова куда-то повела коридорами, довольно нетерпеливо подталкивая в спину.
– Вот так, лапушка, – приговаривала она. – Главная велела тебя помыть. Очень, очень правильное решение...
Мы вышли за ворота форта под звездное небо. Здесь маялись в дозоре четверо одетых в кожу карнаонцев с широкими тесаками за поясами. Завидев морриганку, они выпрямились по стойке смирно. При этом зажатые в зубах самокрутки чуть не подпалили их густые обвислые усы.
— Вольно, — кинула им ведьма. — Мы до озера. Пленницу помыть...
Один из стражников понимающе кивнул и, выронив изо рта папиросу, плотоядно осклабился.
Была одна из трех ночей июльского луностояния. Яркая, круглая луна висела над лесом, купалась в тухлом озерце и освещала дорожку к воде.
Ведьма явно жаждала уединения. Обещанное мне свидание приближалось. Яслышала ее пьяное, томливое желание, совершенно непохожее ни на одно мужское желание. По крайней мере, ни на одно из тех, что мне доводилось чуять за свою недолгую жизнь. Ее желание было скользкое, неопределенное, оно напоминало текущие слюни ребенка, увидевшего на прилавке сладкое пирожное с кремом.
Сумасшедший мир, родиться в котором желательно сразу страшным мужиком в доспехах в далеком никому не нужном селении, где нет ни книг, ни жрецов. Тогда, возможно, никто не поведет тебя неизвестно куда неизвестно с какой целью.
Кинжал Кита Масара, который он выронил во время пленения на пол повозки, прятался под жесткой накидкой, привязанный к цепочке компаса. И хотя он был выточен из зуба древнего морского чудовища, а потому весил немного, все равно давил на шею. Ведьму следовало убить, как только она развяжет мне руки. Что случится, если она обнаружит кинжал раньше, я не догадалась подумать.
У озера росли густые кусты кулиягоды. Здесь был спуск к воде, и на старых мостках стояло ведро с привязанной к ручке веревкой.
Надежда, что ведьма отпустит меня умыться и этим даст шанс нырнуть в воду и уплыть прочь, оказалась наивной. Она не отпустила меня, а, напротив, резко дернула на себя, прижала спиной к своим желеобразным грудям и собрала мои волосы набок, чтобы поцеловать в шею. Ощущение было такое отвратительное, что меня передернуло. Я рванулась из ее рук.
— Тихо-тихо, – засмеялась ведьма, прижала еще сильнее и торопливо зашептала мне в ухо: – Будет немного больно, пирожочек, но и приятно тоже... Несправедливо, если такая целочка достанется главной. Ты — моя добыча. Я отдам ей твою подружку, она тоже хорошенькая. Главная любит таких маленьких пугливых козочек с большими титечками. А я люблю телочек покрупнее... и посветлее... — Рука ее сунулась мне под накидку и принялась жадно облапывать бедра, живот, грудь, и, конечно, тут же наткнулась на кинжал. — О-о-о! — Она радостно схватилась за цепочку. — И с маленькими секретами между пухленьких грудок! Так ведь?!
И ведьма сдернула с шеи кинжал вместе с компасом. Я вскрикнула. Цепочка обожгла шею, глубоко разрезала кожу, рану защипало. Крепко держа меня поперек туловища, толстуха вышвырнула кинжал и компас Эмиля в озеро и принялась жадно слизывать с моей шеи кровь.
— Тепленькая, чистенькая мерзавка с кинжалом за пазухой. Смелая, подлая. Ты очень мне нравишься. Очень-очень. Я испорчу тебя, а потом заберу себе. Я буду о тебе заботиться, баловать. Научу играть с дигирами. О, что они умеют вытворять, эти хитрые колбаски. Тебе небось и не говорили, какая она — настоящая женская ласка? Вот я тебе все и покажу.
Она развернула меня к себе лицом. Тени от густой кулиягоды падали на ее подрагивающие от похоти жирные щеки. Она ухватила меня, как Кита — одной рукой за лицо, и двумя сосисками-пальцами сжала скулы.
— Скажи мамочке «мяу». Я люблю, когда девули говорят «мяу». Ну, скажи, пирожочек! Или ты и впрямь немая?
Вот он — самый нужный момент. Идеальные обстоятельства, последняя капля в чан моего бережно собранного гнева, готового в любую секунду лопнуть, вырваться и ударить... Но было нельзя, а вот теперь стало можно.
«Я не немая... — хладнокровно подумала я. — Просто я — рыба. А рыбам положено молчать».
В свете полной луны, благоволящей ко всей нечисти этого мира, морриганка увидела, как лицо белой человечинки стало смуглым, как почернели ее и без того темные глаза, и как белые ровные зубки стали острыми, точно у щуки. Очень большой и очень разгневанной щуки...
Никогда еще я не превращалась в иттиитку так быстро. Впрочем, никогда еще я не была попавшим в беду животным, пускающим в ход зубы и когти без малейшего раздумья и сожаления...
Позже, сидя под корягой, где я умудрилась запутаться в крепких стеблях кувшинок, я понемногу пришла в себя и поняла, что покусала ведьму чересчур кровожадно.
Чуть не откусила ей палец, вгрызлась глубоко в жирную шею. Еще и еще. Я все сделала правильно. Животное во мне действовало наверняка. Так, чтобы от боли ведьма выпустила, а не убила добычу.
Толстуха не успела достать из ножен меч, который планировала использовать совсем с другой целью, она вскрикнула только раз, увидев произошедшие со мной перемены, а потом рухнула мне под ноги, истекая кровью. Она хрипела, катаясь по земле, выла от боли, но кричать и звать на помощь жирная ведьма уже не могла.
Дальнейшая судьба ведьмы Ханки меня не интересовала. Освободившись от ее потных рук, я тотчас нырнула в озеро.Во что бы то ни стало нужно было вернуть компас Эмиля!
Луна мне помогла. В ее ярком свете кинжал иттиитов белел среди черных водорослей, как самая настоящая звезда. К нему была привязана цепочка с моим сокровищем.
Не перерезая веревок, чтобы не терять времени, я схватила кинжал и компас, и уплыла как можно дальше, к другому берегу, где спряталась под корягами среди кувшинок, не помня себя и глотая слезы.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58615-belaja-gildija-chast-37.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: