230,7 тыс подписчиков

Белая Гильдия 2. Часть 19

28 сентября 202428 сен 2024

17 мин

Игра в королевство

Около двух часов пополудни в административный корпус Туонского университета опасливо вступил капитан Тор Кант.

Некогда роскошное трехэтажное здание красного кирпича, с надстройками, мансардами и высокой башней теперь почернело и смердело мокрой гарью. Похоже, тушили не особенно азартно и угли заливали с явным запозданием. Что это за кризис такой, и какими ветрами на этот кризис принесло коллегу Лёнграна, ни ум, ни сердце угадывать не решались... Впрочем, это его стиль. Именно в такие сюжеты он залетает с завидной регулярностью черт знает сколько десятков лет, опер от Б-га опером и останется, хоть ты выбейся в начальники и отвечай вообще за все происходящее на вверенном тебе участке. Натура есть натура.

Оставалось только найти коллегу в этой гуще пепла, прогоревших досок и грязных луж.

— Сюда, Тор! — голос Улена послышался из бокового крыла.

Капитан Кант вошел в небольшую комнатушку, обитую изнутри жестяными листами, очевидно это был архив, потому что огонь сюда не проник, и бумаги тут скопилось немерено. Личные дела студентов и преподавателей, учебные планы, приказы всякого рода, — вся, уложенная по папкам бюрократия, заполняла все шкафы и выплескивалась на пол и подоконник.

Улен сидел за столом в пенсне и, склонив голову чуть набок, старательно что-то писал гусиным пером на большом листе бумаги. Его рапира лежала рядом на столе, острием к посетителю.

— Извините за беспорядок, коллега, — сказал он, не отрываясь от писанины. — Тут вчера играли со спичками. Присядьте в кресло, я сейчас закончу.

— Вижу, что играли, — оглядываясь, заключил капитан. — Вроде заведение для культурных людей, а творят черт знает что... Куда мы катимся?

— Не мы, а вы, — сухо ответил Улен. — Это ваш человек отличился. Гвардии капитан. Я, собственно, потому вас и потревожил.

— Не понимаю... кто отличился? Капитан гвардии Чанов? Вы серьёзно?

— Вполне, — Улен дописал бумагу, окунул в переносную чернильницу свою печать, приложил её внизу листа и встал.

— Но... я не понимаю...

— Допился до свиней. — Улен сделал неопределенный жест королевской печатью. — Произвёл тактическую хитрость, поджёг ректорат. Выманил противника к пожару, атаковал и... победил. Угу! Как по учебнику всё и было.

— Противника? — капитан Кант порывисто встал. — Какого противника? Здесь?

— Студентов. — Начальник смотрел в лицо Канту с болезненным безразличием усталого человека. Капитан Кант застыл с открытым ртом.

— Но... как... почему...

— Первичное дознание, Тор... не делайте мне сложно, пожалуйста! Проблема гроша ломаного не стоит. Надо просто быстро ее расшить. Мне некогда. Я и так тут задержался почти на сутки.

— Но это черт знает что такое, — растерялся Кант.

Выяснились совершенно трагикомические детали в духе «Наломать дров в тылу». В любом другом городке на такое бы закрыли глаза. Но главный в стране, общий для всех сословий Университет находился под пристальным вниманием короля и совета. Инцидент был со всех сторон вопиющий.

Капитан Чанов не справился. Он всегда был в общем на хорошем счету, тянул муштру с огоньком, и его решили приберечь, не посылать на фронт, а оставить на должности воспитателя молодых командиров. Но вот гляди ж ты, сорвался... да как...

— Действительно, коллега, ситуация недопустимая. — Капитан Кант с гневом сжал в кулаке краги. — Дисциплинарное, как минимум, а то и трибунал... если расследование докажет его вину.

— Нет-нет-нет, дружище, ни то, ни другое... — Улен со вздохом измученного решателя помассировал виски. — Расследование — это долго. Это несколько дней. А то и неделя. Пока вы подадите рапорт, пока соберется штабная комиссия... Пока доберется сюда. Я не могу столько ждать. Но оставить Чанова здесь, с детьми, тоже не могу. Да еще роту гвардейцев. Мне пришлось их публично унизить... прилюдным рукоприкладством по лицу командира... эта ситуация... потенциально опасная и неконтролируемая. Ее нужно утилизировать сегодня до заката.

Капитан Кант сник, вернулся в кресло и обреченно отложил краги на подлокотник.

— Ну и как же вы предполагаете её... кхм.. утилизировать, дорогой Лёнгран? Тем более до заката? Вы редкостный оптимист, как я погляжу...

— Да просто убрать его отсюда, Тор. Перевести в кандалах на ближайший опорный пункт. Роту отправить на фронт. Всех, кроме четверых конных, шестерых пеших для караульной службы... Ну и одного капрала, разумеется.

— Да вы меня без ножа режете, дружище. Вы хоть представляете, как всё это объяснять командованию... меня съедят с дерьмом как минимум два штаба.

— Я обо всём позаботился, Тор. — Улен подвинул к капитану пачку исписанных листов. — Вот распоряжение об усилении базы Лесного Конвоя в связи с ожидаемым наступлением противника. Вот представление к капитанскому патенту сержанта... Памфлона. Толковый малый, хоть и дурак. Вот рекомендация Королевского совета отдать ему командование ротой.

Капитан Кант в смятении поскреб затылок под шляпой.

— Да уж... Целый ворох упоительных новостей, — сказал он кисло.

— Эта чертова война уже выявила такие провалы в управлении Королевством, — заметил Улен как бы между прочим, — что рядом с ними этот случай — просто невинный школьный пикник, можете мне поверить. Именно поэтому я так гоню лошадей, старина. Иначе нельзя. Мы просто посыплемся. И мы реально сыпемся, во многих местах. Я не могу уследить за всеми и за всем...

— А что с Чановым? — обреченно спросил Кант.

— Ничего. Просто увезите его отсюда... ради Б-га. Поместите на гауптвахту. Негласно введите в курс дела старшего по званию. Пускай господа офицеры пошушукаются и придут к какому угодно решению. Главное убрать отсюда этого идиота. Оставлять его здесь — преступление.

— Ну что ж, — вздохнул капитан Кант, беря в руки пачку бумаг. — Вижу, вы все продумали.

— Я вообще случайно сюда заехал. Планировал только переменить лошадей и отужинать в Уздоке, а тут этот смелый юноша. Гм... Комарович. Везение прямо как в кино... Теперь докладываю Его Величеству. Вот, послушайте! — Улен вытащил из стола лист побольше, встал и зачитал растерянному Канту вслух:

«Мой венценосный друг!

Как мы и предполагали, гарнизонный режим для учебных заведений оказался вздором, грамотная молодежь склоняется к буйству и неповиновению. Убедился лично. Мое мнение — всю прячущуюся в тыловых гарнизонах ленивую гвардейскую сволочь нужно гнать ссаными тряпками на фронт, а заодно расширять полицию. Здесь, в Туоне, уже есть своя добровольная дружина, способная присмотреть за порядком. Я взял на себя смелость отдать несколько формальных распоряжений. Жалоб по ним поступить не должно. Ситуация на контроле. Остаюсь Ваш чуткий соратник в горе и в радости,

Лёнгран

15 августа 321 года о.в. Туон.»

— Ну как? Звучит? — обратился Улен к капитану.

— ...«в горе и в радости», — Тор Кант мотнул головой и криво улыбнулся. — Да полно Вам, Улен.

— Именно так и надо. Учитесь тонкому амикошонству, дружище. После войны с этим будет гораздо сложнее.

***

Под утро мне приснился густой туман, который тек прямо с неба, медленно пожирая внутренний двор лазарета, укрывая собой сараи, топя беседки, пряча скамейки и живые изгороди, постепенно подбираясь к крыльцу и карабкаясь по стенам, пока не подступил к самым окнам, и те не сделались непроницаемо молочными, отчего сразу стало душно и страшно.

Я шагнула из своего сна в полузабытье — уже не сон, но еще и не явь.

В палате кисло пахло высохшей одеждой, землей с подошв, потом тел и гарью вчерашнего пожара, к утру ставшей особенно тошнотворной.

Кто-то шептался. Левон и Тигиль. Они обсуждали что-то важное, смысл которого туманом ускользал от моего понимания.

После того, как потушили административный корпус, мы явились проведать бесчувственного Колича, и, видимо, выглядели настолько ужасно, что госпожа Шток без разговоров затолкала всех в карантинную палату, выдала каждому по стакану с отваром пустырника и велела немедленно спать.

Вот мы и спали... Все в одном помещении.

Сны друзей причудливо переплетались, как картинки калейдоскопа...

Хотелось открыть окна и дышать туманом, но окончательно просыпаться не хотелось, и я бродила внутри чужих снов, почему-то в короткой, клоунской пижаме с дурацкими помпонами.

Мне было то холодно, то жарко.

Динис и Ванис смотрели один сон на двоих, точно бы одной внутренней парой глаз. Что-то красно-коричневое, немного неприличное, но смешное. Какие-то бочки в бричке, бегущие темные лошадки, фарфоровые куклы с задранными подолами... Ой нет, все, ухожу-ухожу...

К Ванде, к ее мирному лазоревому морю без всяких видений — просто гармония и тишина. Ванда уже просыпалась...

Вот Борей. Ему снится что-то очень неприятное. Не хочу за ним подсматривать... Но меня втягивает в тесное пространство. Борей словно смотрит сон, сидючи в темном мешке... ему душно и тесно, стыдно и страшно. Его руки скованы невидимыми, но тяжелыми колодками, ноги затекли, по спине ползет струйка холодного пота... хорошо, что я не вижу то, что видит Борей, и хорошо то, что, проснувшись, он ничего не вспомнит...

А вот Эмиль и Эрик. Или Эрик и Эмиль...

Спящих братьев я не различала. Они, как и Динис и Ванис, уснув, становились единым существом. Вот только один и тот же сон братья Травинские видели будто бы с разных точек и разного места.

Оба были в лесу. Сумерки. Уходящие кронами в небо тонкоствольные ели, черные, точно нарисованные углем по серой бумаге.

Один из братьев пробирался по густому подлеску, упрямо куда-то стремясь и расталкивая руками царапучие еловые лапы. В его сне лил холодный, шумный дождь... капли текли по лицу и рукам... он мерз.

Второй тоже куда-то упрямо стремился, но еловые лапы рубил мечом, в его сне дождя не было, а был хруст чужих шагов позади... от спешки ему было жарко и хотелось пить.

Но в остальном они находились в одном лесу и делали одно дело...

Надо же... Секретов друг от друга у них, вероятно, вовсе не было... Разве что те, которые человек прячет даже от себя самого...

Я не успела узнать, добрались ли братья до цели и встретились ли во сне, — Ванда проснулась и, со словами «Хоть топор вешай...» — поднялась с кровати, стукнула оконной рамой.

Свежий воздух ворвался в палату.

Сразу стало легче, и я совершенно спокойно соскользнула в свой собственный личный, глубокий и очень долгий сон.

В этом сне было довольно удобно, светло и празднично. Туман исчез, а небесные, чистые занавески облаков вместо того, чтобы стоять колом, как паруса из полотенец, колыхались бязью прямо в синеве небес.

По улицам Туона шагала колонна какого-то низкорослого народца в красных распашонках. Как звался этот народец? «мигуны»? «жевуны»? «прыгуны»? Быть может, «свистуны»? Или «болтуны»?

И эти самые «....-ны» пели почему-то очень обидную песню.

— Звездочеты-ы-ы-ы получили звездюлей,

Звездюлёты-ы-ы-ы-ы, уходите поскорей,

Мы уходи-и-и-им, ну а вы сидите тут...

Пам-парам-паааам, парарам-папам-папам...

Смешных коротышек становилось все больше и больше. Они заполнили собой все улицы, выплеснулись за ворота и хлынули на Южный тракт...

Проснулась я от того, что Эмиль касался моего лба рукой.

— Лучше сразу целуй.... — откуда-то из глубины палаты посоветовал Эрик. — Как спящую красавицу...

— У нее жар... — игнорируя шутку, сказал Эмиль.

Я открыла глаза. Веки тяжелые, глаза горячие.

— Четыре часа уже, Итта... — Эмиль выглядел обеспокоенным и... чистым. Темно-русые сильно отросшие кудри стали пружинками, какими становились после купания.

— Вы уже в бане были? Счастливчики... — Я улыбнулась.

— Мы уже везде были... — сообщил Эрик. — Ты проспала восемнадцать часов! — и добавил приглушенным голосом: — Гвардия уходит. Слышишь?

И правда, слышно. И песню их идиотскую, придуманную буквально на ходу, и расхлябанный стук кованых подошв по брусчатке. Слышно очень хорошо.

— На. Меряй!— Эмиль, который куда-то ненадолго исчез, вернулся и подал мне толстый градусник.

— Как там Колич? — Я послушно пристроила градусник подмышку. — Очнулся? Я его отсюда не слышу.

— С Количом весело. — Эрик уселся на соседнюю кровать, намереваясь рассказывать. — Под утро я пошел... ну, прогуляться... на зов организма...

— Догадываюсь...

— Ну и вот. Встретил госпожу Шток... она мне: а ты куда? Взяли моду! Откуда только вас таких тупоголовых в университет набирают? Я ей: Уважаемая госпожа, острота ума на зов организма не влияет. А она мне...

— Колич исчез... — мрачно перебил брата Эмиль. — Очухался и ушел.

— Не поняла... Как это ушел?

— А вот так вот, — Эрик показал двумя пальцами маленькие идущие куда-то ножки. — Просто поднялся и ушел. И пропал...

— Что ж его, найти не могут? Куда можно в Туоне пропасть? — Я достала градусник, и даже не посмотрев на результат, сразу передала Эмилю.

— В том-то и дело, — подтвердил Эрик. — Злющая наша фельдшерица послала Левона за ним в общагу...

— Тридцать девять, — вставил Эмиль.

— И вот тут началось самое интересное, — продолжил Эрик. — Выяснилось, что никто не знает, в какой комнате Колич обитает. Левон, естественно, — к Пал Палову. Тот руками разводит, мол, Колича Кобзаря в списках нет. Мол, да, знаю, такого, волосы длинные, улыбается все время. Вежливый, услужливый. Но в какой комнате живет — не знаю..

— Проблема в том, что в списках может быть ошибка. Но, чтоб никто из парней не знал, в какой комнате он живет, это реально странно... — Эмиль сел рядом с братом на соседнюю кровать. На обоих было одинаковые свежие коричневые косоворотки, и близнецы точно бы отражали друг друга в зеркале. Мне было холодно и снова клонило в сон. А еще во рту пересохло и хотелось пить...

— Чего вы так всполошились? Он в общаге, наверное, и не живёт... — предположила я. — Это вообще в его привычке — пропадать и появляться. Так всегда было...

— Ну допустим, — неохотно кивнул Эмиль. — А как тебе тот факт, что никто не знает, на каком факультете учится всеми любимый Колич Кобзарь? Полифизики говорят — знаем, музыканты говорят — знаем, даже архивисты говорят знаем. Но все думают, что он художник.

— А вы, художники, что думаете? — точно таким же голосом, тон в тон с братом, спросил Эрик.

— А мы и не думаем, — я улыбнулась. — Мы знаем. Дайте попить, ребята... Чего-нибудь тепленького...

Эмиль встал и вышел из палаты за горячим чаем, а я натянула одеяло чуть ли ни на голову, чтобы ждать Эмиля в позе сидящего в засаде морского чудовища.

— И что вы знаете? — спросил Эрик.

— А вы не догадались в канцелярии поинтересоваться, с какого он факультета? — хитро сказала я, теряя на удивление серьезную физиономию Эрика за пеленой своих ресниц.

— Да какое там... Итта. — Он точно и не замечал, что я засыпаю. — Там же все сгорело еще вчера. Начальники весь день головешки разгребали... Теперь и не узнать. Может, он вообще отчислен.

— Эрик, милый... — прошептала я, с силой вынимая себя из сна, слыша приближающиеся шаги Эмиля в коридоре. — Есть вещи, в которые лучше не совать нос. Тебе кажется, что таких вещей нет, но они есть... Колич пришел в себя, это уже хорошо... Он вернется. Он всегда возвращается. Сказали бы спасибо... и успокоились...

Эрик посмотрел на меня заботливо-мрачно и ещё как-то по особенному тепло, и сказал:

— Гм... Ладно. «Спасибо».

— Пожалуйста... — шепнула я еле шевелящимися губами.

Эмиль вернулся, снова положил мне руку на лоб, а затем поил меня чаем с ложки. Я уже находилась в другой реальности, могла только глотать теплое и просить еще одно одеяло.

Эрик сказал Эмилю:

— Нехорошо как-то. Она уже бредит...

А Эмиль ответил:

— Температура поднимается. Госпожа Шток сейчас принесет жаропонижающее. Я попросил.

Кто-то пришел и влил в меня что-то горькое, и больше я уже ничего не слышала, я упала в колодец снов.

Снов было много: ярких и чёрно-белых, страшных и смешных. Но, чем глубже я погружалась в колодец, тем опаснее и длиннее становились мои видения.

Последний сон длился вечность. Мне приснился покосившийся домик у лесного озера, приземистый и замшелый, с травой на крыше и крошечным огородом во дворе, где росли яркие тыквы и длинные пупырчатые огурцы. От прочего мира дом отрезала стена недвижных деревьев без листьев. К озеру уходила тропинка, заканчивающаяся трухлявыми мостками. На мостках стояло деревянное ведро с водой, в котором даже днем отражалось звёздное небо.

В этом доме мы с Эмилем жили вдвоем. Год, два, три, четыре, десять...

Вода в ведре иногда замерзала, а тыквы в огороде исчезали, а потом появлялись вновь.

На мне всегда было длинное серое платье с вышивкой по подолу, а в черных, разложенных по плечам волосах блестели капли воды.

В доме у меня была большая печка, в которой всегда сам собой горел огонь. Я месила тесто и лепила из него фигурки людей, животных, а также дома, мельницы, корабли и замки.

Эти фигурки пеклись в печи и расставлялись на большом дубовом столе. Но их не ели, с ними играли. Это было наше королевство. На столе разыгрывались битвы, устраивались свадьбы и похороны. Земли завоевывались и делились, чудовища разоряли хутора... И на смену погибшим пеклись новые.

День за днем, год за годом.

Эмиль всегда ходил в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, очень аккуратно причесанный на косой пробор. В свободное от игры в королевство время, он постоянно что-то строгал, пилил и чинил. Однако от его стараний ничего не менялось. Дом по-прежнему был старенький и покосившийся, мостки трухлявыми, а воду в ведре никто не менял...

Мы всегда были рядом, но никогда ни о чем не говорили и никогда не касались друг друга.

Только пекли, строгали, играли и иногда выходили наружу посмотреть на тыквы, чтобы узнать, сколько прошло времени.

Я очень устала от этого сна, и никак не могла проснуться...

Год за годом я пекла фигурки, а потом убивала их, год за годом я смотрела, как вырастают и исчезают на грядках тыквы и пупырчатые огурцы.

Когда я осознала, что заперта в собственном сне, я попыталась поговорить с Эмилем, привлечь его внимание, оторвать от дел. Увы, звуки в этом сне не рождались по моему желанию, и Эмиль только непонимающе улыбался, продолжая спокойно строгать никому не нужные доски.

Попытаться сжечь дом я не могла, потому что в нем был Эмиль. И по той же причине не сразу решилась убежать. Бросить его одного было бы предательством. Но потом я подумала, что если это только мой сон, то Эмилю не будет худа от моего ухода. Он и так меня почти не замечает.

Я уговорила себя его бросить. Доказала себе, что я ему и не нужна вовсе, что это всего лишь картинка Эмиля, пустой отпечаток моего сознания. Я была в таком отчаянии, что рванула прочь даже не оглянувшись.

Лес меня не пустил, сомкнул стволы в высокий крепкий забор и заставил вернуться. Тогда я попыталась нырнуть в озеро, и впервые за много лет выяснилось, что вода в нем твердая, как стекло.

И я смирилась. И прожила во сне еще несколько лет, пока однажды, играя в королевство, не догадалась, что нужно сделать. Я смотрела, как горит в печи мое поверженное войско и внезапно сообразила, что, если вылепить из теста фигурки похожие на нас с Эмилем и сыграть в королевство нами, то к концу кона мы получим и смерть, и избавление...

И я приступила к изготовлению фигурок из теста. Это был как раз такой день, когда на грядках только-только появились тыквенные цветы.

Если бы я могла плакать, то замесила бы тесто на собственных слезах, но плакать во сне мне тоже не разрешили...

Я уже вылепила одну фигурку, очень похожую на себя, как выяснилось, что масло закончилось. Никогда и ничего не заканчивалось в этом странном доме, а тут бутылка оказалась совершенно пустая. Я стала искать масло на полке и достала флакон, которого раньше не видела. Пробка не поддавалась. Никак. Эмиль бросил инструменты и впервые за долгие годы подошел помочь. Я подала флакон Эмилю, он взял, вытащил пробку зубами и этот жест показался мне очень знакомым. Жидкость пролилась ему на рубашку, потом закапала на пол, от нее пошел такой резкий запах, что я тотчас поняла, что не слышала запахов уже много лет и вспомнила, что именно этим жестом Эмиль открывал бутылку рома возле тюрьмы «Арочка»... Вспомнила его сердитое, обеспокоенное лицо и... заплакала...

Я проснулась в палате лазарета так, точно закрыла страшную книгу длинною в жизнь и вернулась в свою, только начатую любимую книгу.

Палата, госпожа Шток и нашатырный спирт.

Эмиль напуган и удивлен, он держит меня за руку. Простое прикосновение... Какое счастье!

Госпожа Шток сообщила, что я проспала всего-то несколько часов, и что у меня очень высокая температура, что громко бредила и звала Эмиля. Она велела мне пока больше не спать, а пить, пить и пить горячую ромашку.

Эмиль остался со мной. Живой и настоящий, не в белой рубашке, а в коричневой косоворотке, лохматый и очень взволнованный моим состоянием.

Сон я ему не рассказала. «Иногда сны — это просто сны, — успокаивала я себя, — и в них нет ничего от яви». Иногда да... Но не с тобой, темная дева, и не с твоими друзьями...

Продолжение следует...