Лицо хозяина Костылева хутора украшал рубленый шрам от клинка роанских повстанцев, а стоять за прилавком с дорожными товарами ему приходилось боком, доверяя большую часть своего веса крепкому костылю. При этом Никлас Костыль был не стар, седина только недавно посеребрила его бороду, да и младшему его отпрыску, сидящему в кадке с водой и пускающему мыльные пузыри через соломинку, было от силы года три.
Эмиль впервые подумал, что знакомый ему с детства дядя Костыль воевал с роанцами совсем мальчишкой, а значит, костыль при нем с самой юности, и столько же лет с ним его прозвище. Но ни покалеченная нога, ни шрамы не помешали Никласу стать знаменитым.
Вернувшись с войны, он выкупил у герцога за победное пособие старый, заброшенный хутор, и не просто вдохнул в него жизнь, а сделал из хутора притчу во языцех всей юго-восточной стороны королевства. Любой путешествующий по длиннющему Приморскому тракту от Допля до самого Кивида считал за удовольствие как минимум отобедать на хуторе Никласа Костыля. А заодно поменять лошадей и послушать байки про угрюмых фей, что держали хутор под своей колдовской охраной, помогали, чудили и благоволили хозяину.
Байки байками, а кушанья здесь и впрямь были отменные. Хутор с самой весны до глубокой осени утопал в цветах. На первом этаже гостевого дома располагались и уютный кабак, и богатая лавка, где можно было купить не только сыр и масло, но и всякие необходимые в дороге вещи.
Во дворе стояли жаровни, а за гостевым домом располагалась большая сыроварня, в которую по воскресеньям пускали гостей, и детишки могли посмотреть, как работают механизмы пресса и попробовать свежий козий сыр прямо среди пирамид сырных головок.
Чуть дальше раскинулся скотный двор, откуда уже неприветливо зыркали Костылевы батраки: мол, нечего, мил человек, тут высматривать, и улыбаться тут нечему, в другую сторону улыбайся, а в нашу не нужно.
В саду можно было отдохнуть в гамаках, а в гостевом доме — снять угол или даже комнату с видом на Хвойный лес и ухоженные пастбища.
И всю эту кипучую красоту с утра до ночи поддерживал хромой Никлас Костыль, его работящая жена, пятеро подросших отпрысков и дюжина батраков.
Повозки из Фьюн-Гавани и Долины Зеленых Холмов приезжали сюда за товаром каждый день, кроме праздничных, благо хутор находился почти посередине пути — тридцать верст до Долины и сорок три — до Гавани...
Эмиль пришел на Костылев хутор рано утром, но хозяин уже не спал — укладывал бутылки с яблочным вином в подпол возле прилавка. За столами завтракали постояльцы, а с кухни шел невероятно вкусный аромат свежеиспеченного хлеба.
— Здравствуйте, господин Никлас. — Эмиль вдруг оробел. Он никогда здесь не был один, да и вообще один никогда особо нигде не был. Никлас знал его ребенком — внуком капитана, под началом которого воевал.
— Случилось что? — Увидев внука старого Феодора, одного, да еще явно пришедшего пешком из самой Долины, Никлас разумно предположил недоброе, но Эмиль сразу его успокоил:
— Все в порядке с дедом, не волнуйтесь. По крайней мере, пока все в порядке... Я здесь по своим делам. Мне нужен конь. — Эмиль сглотнул. — На дальнюю дорогу. Оченьнужен... — Эмиль выложил на прилавок кошелек, показывая серьезность своих намерений.
— Ты Эмиль или Эрик? — Никлас бросил ящик с товаром и, отложив костыль, сел на табурет.
— Эмиль.
— Куда ж ты собрался, Эмиль? Дорога дальняя теперь не к спеху. Вести-то слыхал, поди? Неспокойно на южной границе...
— Слышал.
— И что дед?
— На войну поехал...
— Хм… — Никлас запустил руку в бороду, не сводя с Эмиля удивленных глаз. — И ты что же, тоже на войну? С отцовским арбалетом?
— Нет. Я не на войну. Я... я за девушкой... — Эмиль понял, что с секретами придется расстаться, иначе Никлас Костыль коня не продаст...
Хозяин улыбнулся, грустно и с пониманием. Феодор Травинский любил заглядывать на хутор по дороге из Гавани в Долину, и внуков с собой частенько таскал. Никлас видел, как тощенькие кучерявые внучата капитана из малышей превращаются в не менее тощеньких длинных подростков. Прошлым летом Феодор возил внуков в Гавань купить все для университета, а на обратном пути заехал отобедать да похвастать, что пристроил-таки оболтусов к делу и может теперь помирать спокойно.
И вот год прошел – да кто там этот год и заметил? – и уже над губой у мальчика появилась тонкая ниточка темных усиков, плечи будто разошлись в стороны. А где усики, там и девицы...
— А брат твой где? — все еще испытующе глядя на юношу, спросил хозяин.
Эмиль пожал плечами. Если б он знал, где его брат. Пусть бы тот сидел в столице и дальше... Не лез на юг... Но...
— Ладно. — Никлас встал и привычно подставил под мышку костыль. — Вижу, не врешь. Идем, есть для тебя кабыздох. Авось поможет в любовных делах. Он в этом разбирается.
Кабыздоха звали Буба, он оказался крепким конем темной масти с одним лишь длинным белым пятном поперек морды. Эмиль подумал, что издалека такое пятно будет смотреться как бандитская повязка или бинт.
Эмиль Бубе понравился. Конь легко дал себя погладить по холке и одобрительно склонил голову, когда на него надели сбрую.
За Бубу пришлось отдать почти все золотые, да и то Костыль их не очень-то и пересчитывал. За десять кавенов можно было взять только самого паршивого мерина, а Буба был силен и здоров.
В лавке Эмиль купил всякое нужное в дорогу: хлеба, сыру, свежих яблок и мех для воды. Без воды по такой жаре далеко не ускачешь. О том, чтобы расщедриться на новый плащ, не могло быть и речи — кошелек почти опустел.
Добрая хозяйка накормила мальчика горячим обедом, а Никлас Костыль еще раз сурово наказал на войну не ходить.
— Не твоя это война, малой. Лучше не суйся, не то будешь, как я — всю жизнь на костыле скакать...
Эмиль навьючил коня, попрощался с хозяевами и уже к обеду выехал к Купеческой Гавани. Обогнул город по окружной, чтобы не встретиться ненароком с дедом, и оказался на Приморском тракте, ведущем через Южные Чучи, Озерье и Строму в далекий Допль.
Дальше этой развилки Эмиль никогда не бывал. На севере бывал, и на западе, и даже в Роане разок – в детстве, с родителями, – а на юге как-то не довелось. Лесов здесь почти не встречалось, разве что одинокие дубы да регулярные перелески, оставленные подсечниками лет сто назад. Земли были ухоженные, кормящие. Одна беда – среди пастбищ и колосящихся полей солнце палило адски, дорога текла сухой пыльной лентой, не обещая тенька. Эмиль очень пожалел, что не сообразил купить у Костыля какую-нибудь дешевую шляпу. Пришлось замотать голову запасной исподней рубахой. Так и ехал, как древний житель пустыни из иллюстрации в учебнике по истории...
Карту королевства, которую отец повесил над его кроватью в день десятилетия сына, Эмиль помнил наизусть. Он знал каждую деревню, каждый мост. По его расчетам, если проезжать в сутки по пятьдесят верст, то на восьмой день он доберется до Южных Чуч, и потом уже останется три-четыре дня до Озерья...
Что будет после, он не разрешал себе думать. Важно просто увести Итту подальше от южной границы, спрятать от тех, кто наверняка опознает в ней иттиитку. Если он успеет. Если успеет...
Как бы он ни спешил, кратковременный отдых все равно пришлось учитывать в планах. Первый же день пути под палящим солнцем привел Эмиля к решению останавливаться в полдень, чтобы остудить коня и самому вздремнуть часок в тени под каким-нибудь развесистым деревом, а потом скакать до глубокой ночи, и снова давать коню и себе краткий отдых. На час-два. Но с рассветом непременно уже быть в пути, пока жара не примется жечь ему макушку.
Спал он плохо. Его мучили мысли и мучили кошмары. Он натягивал на голову куртку, отвернувшись от луны, к середине июля растолстевшей до крайности, и старался договориться с самим собой. Повторял: «Ни за кого я больше не в ответе. Ни за кого я больше не в ответе...» Только хуже себя распалял. За всех он был в ответе. И за тех, кого любил, и за тех, на кого злился. Одинаково… Ведь война...
Северное королевство не было готово к войне. Старый союз с морриганками против Роана ушел в прошлое. Да и был ли он всерьез, этот союз? Ведьмы воевали на одной стороне с Грегори, потому что его боялись. Боялись, что после Роана Грегори придет завоевывать их по старому праву короля всего континента и очень возможно, что завоюет.
Кавена они не боялись. Королевство при Грегори было военным лагерем, а при Кавене превратилось в театр. Прекрасные выставочные залы, концерты, фестивали, школы и университет — все прогорит в одночасье, если морриганки возьмут под контроль Древние Горы, и прячущаяся там волшебная сила станет работать на них. Раз – и все тут будет кишмя кишеть серными ведьмами, которые запретят и университет, и светиш, и любую, по их мнению, нечистую кровь.
Как Кавен может этого не понимать?
Но вместо того, чтобы вести тонкую политику с соседними странами, очень тонкую, умную политику, иметь подготовленный военный состав, арсенал и действующую разведку, строить флот и разбираться в лабораториях с устройством оружия Древнего мира, вместо этого Кавен бодается стихами с пьяным подростком, в трактире, под чужой личиной, сам будучи пьяным!
«Историю делают смелые...» Да этот ведьмов товарищ Розентуль вообще не туда смотрит. Потому что республика там или вседержавие – пепелища городов всегда выглядят одинаково…
«Историю делают умные!» – вот это было бы правильно. Те, кто способен предугадать и избежать…
Эмилю проще было рассуждать о войне, проще злиться на Кавена и Розентуля, чем думать о своем самонадеянном решении поехать в Озерье. Чем ближе он был к цели, тем страшнее его мучили сомнения. Что он ей скажет? Как объяснит свое внезапное появление? Кто он ей? Разве он сказал ей хоть слово о любви? Нет! На что тогда он надеется? О чем грезит ночами?
Чтобы не дать слабину, не испугаться встречи с возлюбленной, не повернуть назад, не струсить, Эмиль гнал бедного Бубу настолько быстро, насколько позволяла его больная совесть... и уставшая с непривычки спина. Дни проходили в изнурительной дороге, а ночи – в раздумьях и кратковременном, беспокойном сне.
К вечеру восьмого дня до Южных Чуч оставалось верст сорок. Луна уже поднялась над встреченным селом и уселась брюхом на черепичные крыши. Буба устал и шел медленно, сам Эмиль просто валился из седла, спина и зад онемели, а все его тело отчаянно молило прекратить эту мучительную тряску, лечь и лежать очень долго, желательно вечно, ну или хотя бы часа четыре. Так он и поступит, только проедет село.
Еще издалека Эмиль услышал веселые крики, пьяные песни, визги и улюлюканье. Потом увидел костры и вскоре въехал в самую гущу праздника июльского луностояния.
На дорогу высыпали крестьяне – пьяные, разодетые в меховые шапки парни, некоторые в масках лешаков, пара – с приклеенными длинными картонными носами, тут же были девицы с размалеванными лицами и красными щеками. Все смеялись. Компания преградила дорогу, улюлюкая и подтрунивая над Эмилем.
— Эй, городской ... куда навострился? Бросай коня, айда с нами через костер.
— Айда! — Кто-то сунул Эмилю бутыль самогона.
— Пропустите, — спокойно попросил Эмиль.
— Пфф. Ишь! Ишь какой важный! Праздник не для богатеньких?
— Я спешу.
— Да ты просто трусишь. А ну как пожжет колдовской костер тебе подштанники. — Девки покатились со смеху.
Эмиль понял, что сил пререкаться и договариваться у него нет.
— Пш-шли вон!!! — Он резко дернул повод на себя и вонзил пятки Бубе в брюхо. Буба обиженно заржал и вздыбился, как настоящий строевой скакун, отчего Эмиль едва удержался в седле.
Крестьяне рассыпались по сторонам, чтобы не попасть под копыта.
Компания сбавила пыл и притихла. Переодетый в лешака парень с носом изобразил издевательский поклон, мол, как хозяин прикажет. Эмиль не был ни хозяином, ни даже хозяйским холуем – он имел в кошельке всего-то четыре монеты. Но арбалет... арбалет определенно вызывал уважение.
Кто-то вдалеке затянул праздничную побывальщину, другие подхватили, и гуляющие деревенские схлынули с дороги в сторону костров.
Эмиль продолжил путь, стоически игнорируя веселую сельскую молодежь и пьяных гуляк постарше.
Он отъехал от праздника на приличное расстояние, пока не приметил себе и Бубе мягкий луг с блестящей заводью ручья.
Искупался, следя вполглаза за вещами и Бубой — чтобы не умыкнули. Смыл с себя пот и грязь, сел на берегу, обсох и занялся арбалетом. Он все оттягивал этот момент, а оказалось, зря переживал, потому что разобрался с затвором довольно быстро. Не самый высокий полет инженерной мысли, особенно если сравнивать с изобретениями Древнего мира. Выстрелил разок в дерево, не попал, зато потом минут десять искал в траве болт. На том его тренировка и закончилась.
Было уже поздно, закат угасал. Темные облака плыли по небу, еще желтому у горизонта, далекие леса синели, пахло сеном, травами, цветами. Какая-то ночная птица, гордая и одинокая, летела низко над полем, загребая крыльями вечер.
Эмиль лежал в мягком стогу, взбитом и развороченным кем-то до него, кем-то, кто уже кувыркался сегодня здесь. Праздник переместился ближе. А может, просто гонимые ветром звуки вольно гуляли по округе. Слышался смех, девичий визг и песни. Крики то исчезали, точно тонули в тумане, то снова выныривали волной какофонии незамысловатых людских восторгов.
Эмиль лежал и злился на весь белый свет. На глупых людей, что устраивают по таким временам праздник, на деда, на брата, на короля, а больше всего на себя самого, на свое неумение легко радоваться простым вещам, поменьше думать и побольше делать...
Так он и уснул в стогу... под луною.
Во сне все время вертелся. Уставшая от долгой дороги спина была словно каменная, и болел копчик, как ни ляг — неудобно. Потом он, наконец, устроился и уснул крепко, но вскоре снова проснулся оттого, что по его рукам и животу бегали чьи-то лапки с острыми коготками. Десятки лапок, точно пауки или мыши. Он сразу сел, стряхивая с себя лесных мышей.
Но это оказались не мыши.
Колючие клубочки испуганно раскатились по сторонам и спрятались в траве. Пугие ундины. Надо же. И не одна. Дюжина, не меньше.
С этим лесным народцем Эмиль был знаком с детства и привык к их докучливому вниманию. Маленькие, меньше ладошки, девочки с ежиными спинками были пугливы, но любопытны. Оставь только рубашку у речки — сразу залезут шарить по карманам. Вытащат, к примеру, запасной поплавок или складной ножик и разглядывают кукольными глазками будто какое-то дивное диво...
— Слушайте, — раздосадованно сказал Эмиль. — У меня есть хлеб. Но не уверен, что вы едите хлеб. Можете посмотреть в рюкзаке. А мне надо поспать. Лады?
Он снова улегся на плащ и укрылся курткой с головой, чтобы луна не светила в глаза и не проникала в разум. Но спать долго не вышло. Ундины вернулись и ужасно щекотно трогали его лапками. В итоге Эмиль рассердился. Грубо отмахнулся. Видимо, его жест обидел малышек, и они, наконец, оставили его в покое. Эмиль уснул, а когда снова проснулся, то понял, что проспал всего час. Полная луна висела над поляной, как яркая клякса белой краски, а одна смелая пугая ундина забралась ему на живот и дергала за пуговицу рубашки.
— Ну что ты хочешь? — сдался он и сел.
Ловко цепляясь коготками, малышка перебралась с его живота на плечо и свернулась там, не выпуская иголок. Тельце ее дрожало. И тогда Эмиль сообразил, что она боится, а потом услышал близкий перезвон бубенчиков и увидел угрюмых фей.
Сон слетел с него враз.
Угрюмые феи! Мало кто мог похвастаться, что видел их, да еще так близко — прямо под носом.
Феи были невесомые, в пол человеческого роста, в серых балахонах и с бубенчиками в волосах.У них были сморщенные лица, печально свесившиеся крупные носы, грустные стариковские глаза и поджатые губы. Одним словом, угрюмые.
Луг весь блестел, блестел ручей, блестели спины далеких стогов, блестела усталая спина Бубы и блестели бубенчики на шапочках угрюмых фей. Феи медленно кружили над поляной, посыпая ее пыльцой круговой обережни. Эмиль знал про эти круги из поникшей травы, остающиеся после луностояния на полях и лугах. Вот, значит, как они возникают... Скрюченными руками угрюмых фей. Сверкающая в лунном свете пыльца возникала как бы ниоткуда и образовывала серебряное кольцо, которое с каждым новым витком разгоралось все ярче, отчего Эмилю стало казаться, что теперь в мире две луны: малая — далеко наверху, и большая, близкая — на поляне.
А потом легкий перезвон бубенчиков смолк, феи замерли перед сияющим кругом, взялись за руки и запели...
Они запели, и весь ночной мир от далеких лесов до самого моря замер, слушая их нежные, на удивление юные голоса. Ничего земного, знакомого не было в этом восхитительно чистом и слаженном звучании, точно человеческая музыка была лишь бледным, жалким подобием этой песни космоса. Необъяснимые чувства взяли Эмиля за горло. Восхищение, смятение, потрясение, стыд — все разом охватило душу музыканта. Песня угрюмых фей, о которой он столько слышал, оказалась так прекрасна, что ему стало по-настоящему плохо. Да чем он вообще занимается? Что его визгливая железяка может по сравнению с этим небесным звуком, этой трелью, этой тоникой и доминантой... Черт побери! Ему захотелось выбросить к ведьмам свою флейту и никогда, никогда больше к ней не прикасаться. Так он и сделает! Едва вернется! Выбросит свою флейту к ведьмам, да...
Пот или слезы покатились по его лицу. И когда песня смолкла – не то чтобы кончилась, а утекла в туманные травы, украсив луг алмазной росой, – Эмиль еще долго слышал ее внутри себя, в своей голове — дивную, чарующую мелодию, не похожую ни на что...
Феи, не разнимая рук, ступили в кольцо обережни. Поднялись фонтаны лунного света, и Эмиль тотчас позабыл и о песне, и о музыке, и о своем обещании выбросить флейту. Рот его открылся шире прежнего, колючие мурашки побежали по усталой спине... И конечно, ни закрыть глаза, ни отвернуться он был не в силах.
В кольце обережни стояли уже не старушки-полурослики, а семь юных совершенно голых девушек.
Он видел каждую во всех прекрасных подробностях. Девушки были вполне живыми, вполне настоящими, у некоторых даже были веснушки и родинки. Они смеялись, и их белые зубы соблазнительно блестели в свете луны. Две темненькие, три светленькие, одна медная и одна черная, как сама ночь. Нигде и никогда Эмиль не встречал историй о такой удивительной способности угрюмых фей. Знал только, что, заслышав песни угрюмых фей, люди плачут или впадают в необъяснимую тоску...
А тут... Ну просто дриады! Даже лучше. Потому что дриады не умеют летать. А эти умели.
Феи взялись за руки и со смехом принялись кружиться, разглядывая друг друга, иногда касаясь волос или плеча подруги, они двигались плавно, под тихий перезвон вплетенных в волосы бубенчиков.
Какие они были прекрасные! Все до одной. Разглядывать их было совсем не то, что картинки в порнографической брошюре. Фантазии художника оживали и двигались. Феи танцевали, линии их великолепных тел неуловимо менялись. У одной темненькой были округлые бедра и ямочки на ягодицах, ее волосы напомнили Эмилю волосы Итты — длинные и тяжелые, они словно полог летали вслед за владелицей, то укрывая ей плечи, то ускользая за спину. Фея с медными волнистыми волосами — смуглая, крепкая, вся собранная из округлых форм, сверкала в свете луны роскошными грудями с черными большими сосками. Ее движения были сильными, пружинистыми, уверенными.
Светленькие феи все были разного роста. Волосы самой высокой спускались ниже округлых бедер, и она вполне могла завернуться в них, как в шаль. Средняя была роскошной пышкой с розовым всем – щеками, губами и сосками, но танцевала она, на вкус Эмиля, пластичней и легче всех, даже чернокожей.
Третья беленькая фея, самая маленькая, казалась моложе всех. Нежная, с пушистыми волосами, она была стройная, со скромными формами, но именно эти небольшие грудки, плавные покатые плечи и совершенно голая прелесть между изящных ножек приковали взгляд Эмиля.
Он поерзал, утер с раскрасневшегося лица пот. И глупаяпугая ундина на его плече ревниво выпустила иголки.
— Ай! — От неожиданности Эмиль вскрикнул довольно громко.
Феи враз замерли, обратили к нему свои прекрасные лица. Шшшух! Они взлетели и оказались подле Эмиля.
— Смотрите-ка, кто тут прячется! — Медная фея встала, уперев руки в бока, перед сидящим с открытым ртом, покрасневшим мальчиком.
— Я не прячусь, — только и смог выдавить он из себя.
Фея выпучила глаза, нагнулась к нему и склонила голову набок, как сова, увидевшая в ночи мышку. Медная прядь ее волос при этом упала Эмилю на плечо.
— Мальчик! Ты что... нас видишь?! — И она помахала перед его носом ладошкой.
— Прекрасно вижу, — вспыхнул Эмиль и поднялся, выпрямился во весь рост. Не будет он так сидеть и краснеть, да и с чего вдруг дрожать... Просто голые феи.
— Ой, какой высокий! — радостно всплеснула руками медная.
Они закружили вокруг него по воздуху, точно это он был диковинкой, забредшей в их мир, а не наоборот.
— Хорошенький, — сказала маленькая беленькая, которая понравилась Эмилю больше прочих.
— Очень хорошенький! — прошептала медная. — И чистый, как луна!
— И, должно быть, с чистым, как родник, сердцем, — добавила черная, словно сама ночь.
— Наверняка! — горячо воскликнула темненькая с округлыми бедрами и длинными волосами. — Раз цветочные пуслята его облюбовали... Брысь! — прикрикнула она на жавшихся к ногам Эмиля пугих ундин, и те бросились врассыпную. Что-то царапнуло по плечу. Это скользнула в сено окончательно перепуганная и обиженная малышка.
— Хочешь с нами порезвиться, козленочек?! — прозвенела медная.
— Не всякому судьба нас увидеть! — нежно улыбнулась маленькая беленькая.
— Я не...
Но феи не дали ему договорить. Все семеро расхохотались, подхватили его за ноги и за руки, подняли в воздух и закружили.
— Поставьте меня сейчас же! — выпалил он совершенно сбитым с толку, глупым голосом.
Феи с хохотом опустили его на землю, не выпуская из своего хоровода, танцуя вокруг него, резвясь и трогая то за волосы, то за ухо, то за нос. Их яркие губы улыбались, прекрасные глаза блестели, волосы летали, и всякая норовила показать себя Эмилю со всех сторон. Он изо всех сил старался не смотреть феям ниже пупка, у него и так голова пошла кругом. То, что было для фей забавой, вызывало у Эмиля страшный стыд и одновременно легко объяснимое наслаждение. Как тогда в бане, когда Ричка со словами: «Хочешь посмотреть?» сняла лифчик, и он впервые в жизни увидел женскую грудь. Но тогда у него хватило выдержки встать и выйти. Здесь деваться было некуда. Он стоял в заколдованном круге красный, как маринованная свекла и прикрывал руками штаны.
Чьи-то нежные крепкие ладони обняли его со спины за плечи.
— Не робей, — зашептали ему сзади в ухо. — Выбери кого-нибудь из нас. Или двоих? Ты бы справился с двумя?
— Да он справится со всеми! Не видишь? — Темненькая с роскошными бедрами подскочила и заглянула ему в лицо, так, точно там было что-то написано. У нее был милый курносый носик и мягкие щеки. — Надо же, какой! А с виду скромняга. Выбери меня! Со мной, — она покружилась перед Эмилем, показывая себя со всех сторон, — можно все что угодно.
— Тебе повезло, мальчик, — шептавшая ему в ухо медная выскользнула у него из-за спины. — С нами можно все что угодно!
— Ну же! Нецелованный ларец с секретом... Выпусти себя на волю! — Темненькая чуть взлетела, чтобы быть с ним вровень, Эмиль не выдержал и дотронулся до ее волос. Слишком уж они были похожи на волосы Итты, и, если не смотреть фее в лицо, можно было бы представить... У Эмиля перехватило дыхание и заломило в паху. Он понял, что уже держит руки на талии темненькой феи, и что талия эта мягкая и теплая, а кожа нежная, и что его рука сама скользит вниз по бедру, пробуя эту пленительную округлость на ощупь...
— Прости... — Он заставил себя убрать руку. — Я не могу...
— Все ты можешь! — весело пропела темненькая ему в лицо, а глаза ее сузились от нетерпения. — Я вижу твои желания... Подобное можно получить только от таких, как мы — от волшебных. Ни одна человеческая девчонка не справится с тобой. Поверь!
— Сестрица права! — Голос медной снова возник сзади, а крепкие смуглые руки снова обвили его плечи. — Мы такое видим. Мы все-о-о видим. Или ты думаешь, что случайно тут оказался? — Ее пальчики пробрались ему под волосы, и он захлебнулся воздухом:
«Ох...»
— Оставьте его, мои голодные сестрицы! — Маленькая беленькая фея, та тоненькая, с очень юными формами, которая понравилась Эмилю больше других, оттеснила темненькую и медную в сторону. — Совсем засмущали мальчика. Я сама с ним договорюсь.
Беленькая ласково взяла Эмиля за руку. Все остальные феи сразу исчезли, пропали, словно задернули за Эмилем и маленькой феей синие шторы неба. Откуда-то пополз туман, все стало далеко, и только она — рядом.
Росту в ней было едва Эмилю по грудь.
Один нежный взгляд и она опустила длинные ресницы. Эмиль рассматривал ее не дыша. Блестящие, розовые, точно бутоны дикого шиповника губы трогательно приоткрылись, будто желая что-то произнести, но фея молчала...
Ему было неловко высвободить руку и неловко стоять так близко с обнаженной девушкой, пусть даже феей, которой на самом деле бессчетное множество лет. Трудно было в это поверить. Так она была прелестна, ее маленькие грудки, тоже словно бутоны пиона — никем никогда не тронутые, – торчали невыносимо соблазнительно, в детском пупочке горел зеленый драгоценный камешек. Ниже он стеснялся смотреть, вернулся взглядом вверх, к пышным белым волосам, в которых поблескивали кристаллы росы и маленькие бронзовые колокольчики, мелодично позванивающие при каждом движении. Эмиль не знал, как отогнать наваждение.
— Скажи... — проговорил он, не в силах разжать держащие ее руку пальцы. — Чего ты хочешь?
— Тебя, — тихо сказала фея, поднимая ясные глаза. — Ночь луностояния — это всегда судьба... — Она вспорхнула, оказавшись вровень с его глазами, и заглянула в них, почти вплотную приблизив к Эмилю нежное личико. В ее полных лунного света глазах Эмиль увидел свое отражение. — Сколько же в тебе страсти, мальчик...
«На всех вас хватит и еще останется...» — раздосадованно подумал Эмиль.
— После ночи со мной ты никогда ничего не станешь бояться. — Она коснулась его волос и погладила по голове немного по-матерински. — Будешь смелым и с женщинами, и в бою...
Колокольчики в ее волосах зазвенели так, что Эмиль физически ощущал их прикосновения к его ушам, их реальные чары, которые всегда использует музыка для воздействия на чувства людей. Ему ужасно захотелось поцеловать эти нежные губы. Вот обхватить губами и забрать всю ее под себя, маленькую, в половину его роста... Да он же ее сломает, раздавит... Да плевать. Вот плевать. «Смелым и с женщинами, и в бою...» Да! Если бы он себе разрешил быть смелым... Эмиль понял, что уже обхватывает прозрачную тоненькую талию и тянется к губам феи.
Она встрепенулась в его руках, торопливо подставляя губы, словно только этого и ждала, и словно именно это и было для нее по-настоящему важно... Поцелуй... Эмиль это почуял и замер.
«Не думай. Ни о чем не думай. Просто коснись ее губ!»
Но Эмиль не умел не думать...
— Признавайся... — Он отстранился. — Зачем тебе непременно нужен мой поцелуй? – В голосе его прозвучал холодный интерес.
— Ты хорошенький... — пролепетала фея, и все ее тело засветилось изнутри лунным светом. — Такой юный, такой... высокий...
— Нет, — покачал головой Эмиль. — Дело не во мне. А в том, что я девственник. Что для тебя мой поцелуй? Ключ? Сила? Молодость?
Губы феи вдруг искривились и задрожали, голосок сломался от обиды и удивления:
— Ты... Ты... Как ты догадался?
Ее личико начало едва заметно сморщиваться по краям, а из прекрасных, полных страсти и нежности глаз хлынули безмолвные, сияющие лунным светом слезы.
Туман встал между ними, и беленькая фея размылась, как наваждение...
И тотчас Эмиль спохватился, что опять упустил момент. Прекрасная фея исчезла, и он стоял в тумане один — готовый сожрать себя живьем за излишнюю осторожность, за неумение воспользоваться случаем, за то, что опять обидел девушку. Какая разница – зачем ей его поцелуй?
— Где ты? — оглядываясь, прошептал он.
Разгневанная беленькая фея тотчас снова сплелась из тумана прямо перед ним.
— Ах ты... трусливый человечек! — закричала она сразу со всех сторон голосами всех фей одновременно. — Жалко тебе? Жалко несчастного поцелуя?
Ее гнев понесся по спине Эмиля, а нежные руки снова обняли его шею, чуть более настойчиво и властно, и голос, уже только ее — ласковый, как колокольчик голос зашептал ему в левое ухо:
— Умен, да? Ты мне еще попадешься, умник. Играешь со мной? Дразнишь? Ведь ты же меня хочешь! Скажи это! Ну! Помоги мне!
— Я хочу... — хрипло проговорил Эмиль и подумал:
«Светлое же Солнце и Белоликая Луна! Как же я ее хочу... И поцелуя мне мало. Я хочу все. И даже больше, чем все. Но... если я себе разрешу... если... это уже буду не я. Химия моего тела возьмет надо мной верх. Остановись... Вспомни правило. Я... уважаю себя... желания мной не управляют...»
— А-ха-ха! — расхохоталась фея, словно он произнес все эти мысли вслух. — А-ха-ха!
Ее смеху завторили вплетенные в волосы бубенчики. Эмиль ощутил этот смех и эту мелодию кожей головы и тяжело втянул в себя воздух вместе с пьянящим запахом ванили. Фея вспорхнула, чтобы быть повыше и пропела, все еще смеясь:
— Твои желания всегда управляют тобой, мальчик. Другой вопрос — какое из твоих желаний важнее.
«Вот именно, ведьма побери! Да! Всегда вопрос в том, что важнее. Сейчас я ее хочу... и завтра... если не забуду этот сон... тоже буду хотеть. — Он смотрел на ее грудь, буквально вцепившись пальцами в свои локти, думать было все труднее, самообман рушился, как неумело собранный стог от дуновения ветра. — Но если... Если я разрешу себе... Мне станет стыдно... я буду мучиться... сожру себя раскаянием...»
— Я буду это помнить? — пролепетал он почти неслышно.
— Как пожелаешь! — Фея погладила Эмиля ладошками по щекам. — А если забудешь, я подарю тебе бубенчик, ты позвонишь в него и все вспомнишь!
Она высвободила из волос один бубенчик и положила подарок в карман его брюк. Эмиль чуть не взвыл.
«Че-о-орт... Она... специально... специально... так провела рукой. Почти коснулась. О-о-о... Да посмотри ты наконец вниз. Ты же все видел, когда она танцевала. Так посмотри еще раз. Хватит трусить! Сколько всего уже потеряно из-за твоей пресловутой рассудительности, которая на самом деле просто трусость! Эрик прав... Поцеловать ее прозрачный животик, дотронуться языком до вздыбленных бутонов ее сосков, развести ей ножки. Сделать это, наконец, по-настоящему, а не в воображении... Все можно. Здесь. Прямо сейчас. Переспать с феей! Да ты утрешь нос сразу всем. Не то что Эричке, всему университету!»
Он втянул носом туман, коснулся губами кожи на ее шее и поплыл в волнах ванильного дурмана, чувствуя, как внутри него открываются им же самим наглухо замурованные шлюзы, и страсть устремляется наружу неудержимым потоком...
Его спасла пряжка. Железяка, на которой прошлым летом он выгравировал раскаленным гвоздем силуэт орла, громко брякнула, и этот обыденный, привычный звук вернул Эмиля в сознание. Сбил морок.
Он обнаружил себя лежащим в уже отмеченном чьей-то запретной любовью стогу. Вокруг стоял туман, а на нем, оседлав его, как какого-то козлика, сидела хорошенькая голая фея и со сноровкой опытной блудницы расстегивала его брюки...
— Погоди... — с трудом набрав под голосовые связки воздух, проскрипел Эмиль. — Перестань. Как такое вообще возможно? Ты же не настоящая. Ты — угрюмая фея. Старая и сморщенная. А это все только морок... морок луностояния.
Фея замерла, потом злобно оскалилась, черты ее лица стали животными, острыми, как у мышки. Бросив брюки, она подлетела вверх, крича прямо в лицо полураздетому мальчику:
— Не смей... называть меня мороком, трусливая ты человечинка!!
По поляне пошел шепот. Внезапно подул ветер... и сдернул туман. Эмиль снова увидел других фей и услышал музыку, которую перебивал беспокойный, нарастающий гул.
— Мастер рун идет! — испуганно перешептывались феи. — Мастер рун!
Мастер рун пришел из тумана, перекрывая колдовскую музыку громоподобным рычанием. Музыка потухла сама собой, феи сразу образовали вновь освещенный луною круг, посреди которого остались только Эмиль, беленькая фея и огромный, больше дедушки Феодора, медвежич, в зеленом камзоле с кружевными рукавами и такой же кружевной манишкой.
На плече медвежича сидела пугая ундина. Вид у малышки был сердитый: она сложила крохотные ручки на груди и состроила крайне недовольную мордочку.
— Кого это вы нынче сцапали, хозяйки лугов? — прорычал медвежич.
Морда у него была вполне добродушная, хотя клыки не оставляли никаких сомнений в том, что одного движения будет достаточно, чтобы перегрызть Эмилю горло.
— Всего лишь молодой пастушок, — пискнула медная фея и почтительно склонилась перед мастером рун.
— Он проезжий... — Беленькая вышла вперед, будто желая прикрыть своим стройным и крохотным обнаженным телом вскочившего на ноги двухметрового юношу. — Ночевал в полнолуние прямо у нашей обережни. Таких совпадений не бывает. Значит, он наш... Все по правилам, мастер рун.
— Закон соблюден. Тут все верно. Но я должен увидеть, кто он. Посторонись.
Медвежич жестом отстранил фею и поманил Эмиля медвежьими когтями вполне по-человечески. Тот не без труда сделал два шага вперед. И феи, и неприлично расстегнутые штаны начисто вылетели у него из головы. Говорящий медвежич в камзоле — вот о чем Эмиль теперь думал.
Гигантский зверь навис над высоким мальчиком, которому и так-то было не по себе, а теперь он и вовсе перестал дышать.
Могучий лоб медвежича нахмурился, глубоко сидящие в глазницах умные глаза рыскали в глазах гостя, постепенно наполняясь удивлением и даже испугом. Наконец мастер рун чуть отшатнулся от Эмиля и даже будто бы поклонился:
— Прошу прощения за недоразумение, мессир!
Он осторожно опустил в траву пугую ундину, а потом развернулся к собравшимся позади и приплясывающим от любопытства угрюмым феям и рявкнул на них:
— Безумные блудницы! Да вы ослепли? Или вы так наглотались своей пыльцы, что ничего не видите, кроме его красивой мордашки?
Феи в тревоге переглянулись. Беленькая первая подлетела и заглянула Эмилю в глаза так пронизывающе, что ему снова стало не по себе.
— Ой, — сказала она, прикрыв ладошками рот, а потом опустилась в траву и простерлась перед Эмилем ниц. — Простите, мессир, — пролепетала она. — Я вас не узнала. Я вас не узнала... Простите, мессир...
Другие феи, побледневшие и затихшие, не решались больше приблизиться. Они смотрели на Эмиля с ужасом и благоговением.
— Ну! Хватит пялиться! — Медвежич поднял свою медвежью лапу и сделал странный жест. — Он пока только мальчик!
Звуки и свет будто поменялись на мгновение местами.
Медвежич торжественно и сурово уходил прочь... точнее, пятился, оставаясь мордой к Эмилю.
Феи вздрогнули, вернулись в хоровод и снова принялись танцевать... но как-то странно, точно делая все задом наперед. Вернулся туман… Но он больше не наползал, а, напротив, уползал, берясь неведомо откуда. Хвостом вперед пронеслись несколько ночных бабочек. Беленькая, таинственно улыбаясь, застегивала Эмилю ремень на штанах.
Потом она ненадолго оказалась позади, обнимая его со спины и показывая ему свои прозрачные чувственные ладони. Мелькнули прекрасные груди медной и округлые бедра темненькой.
Беленькая фея снова приблизилась и улыбнулась Эмилю, но как-то вяло и неуверенно, и удалилась так же, как и приблизилась, только наоборот, нагота ее вернулась в круг хоровода, фея оделась в хламиду, а прекрасное личико стало кривиться... и стареть...
Осталась только пугая ундина, та самая, что совсем недавно сидела на медвежичьей шее. С торжествующим видом забралась она к Эмилю на ботинок. Он наклонился, чтобы поднять малютку, а когда выпрямился, небесные шторы будто задернулись перед его лицом. Луна пропала, и в мире стало столько звезд, сколько он еще, наверное, никогда не видел. Шелковый ветерок погладил мальчика по щеке, спеленал по рукам и ногам, все вмиг исчезло, все, кроме трав и тихого убаюкивающего перестука далеких, утопающих в тумане сна бубенчиков...
Когда он проснулся, солнце уже вовсю светило. Нос щекотала солома, пахло сеном и медуницей, пели птицы, стрекотали кузнечики, а Буба щипал травку у самого ручья, стоя копытами в воде. Эмиль чувствовал себя совершенно здоровым, отдохнувшим, будто и не было за спиной восьми проведенных в седле почти бессонных суток.
Он вскочил на ноги.
Сон! Сон! Но какой! Необычный! Наколдованный! Ох... Как же его пробрало-то!
Он схватился за свои штаны. Ремень был застегнут, а в правом кармане обнаружился бубенчик. Маленький бубенчик из волос угрюмой феи с бронзовыми шариками внутри.
Эмиль рассеянно потряс бубенчиком. Душистые июльские травы вокруг него чуть зашевелились, и квакнула в ручье лягушка, но и только. Бубенчик молчал.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58462-belaja-gildija-chast-30.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: