Гвардейские розги
Тренировочный зал располагался в парке, поодаль от корпусов и лабораторий. Летом им не пользовались, поэтому на дверях висел огромный амбарный замок, ключ от которого хранился у завхоза.
Вот этот замок гвардейцы сбили дубинками, после чего запинали в темное и сырое помещение зала всю оборзевшую молодежь без разбора.
Подперли лопатой дверь и выставили охрану.
— Хоть звук услышим, пеняйте на себя! — сказал злющий гвардеец, которому выпало охранять драчунов.
— Суки, — прошипел в темноту Левон.
— Не начинай. — Одернул его Тигиль. — И так отличились уже...
Постанываяот боли ипереругиваясьсквозь зубы,шестнадцать студентов выволокли спортивный инвентарь из кладовой в зал, чтобы не мёрзнуть на холодном полу, и устроились, кто на чем придется.
Эмиль и Эрик улеглись на каких-то тряпках, похожих на прошлогодние костюмы, оставшиеся после праздника середины зимы. Прижались для тепла спинами.
— Эй, петушки, вы с какого курса? — спросили из темноты.
— Не трогай их, — ответил другой голос. — Они бешеные.
— Правильно, Божко, не трогай нас. — злобно ответил Эрик. — Неизвестно ещё какой может быть из этого итог... — он покипел ещё вполголоса, вспоминая петушиную историю, а потом слегка повернувшись к брату, спросил: — Думаешь, нас высекут?
— Обязательно высекут. — Эмиль вытер кровь из под носа рукавом. — Это устав. Давай поспим, а?
— А если Итта придет нас искать?
— Считаешь, придет?
— Может. Девчонки, они вообще все могут, когда влюбятся.
— Спи, — хмыкнул Эмиль. — Специалист...
— Сам спи, убежденный девственник.
Эмиль слегка ткнул брата в бок, тот взвыл:
— У меня же ребра сломаны. Ты!
— У тебя вообще остались ещё кости, которые не сломаны?
— Уж поверь, одна точно целая. Тьфу-тьфу.
Эмильулыбнулся. Все болело, но несмотря на это, а может быть именно благодаря тому, Эмилю было хорошо и спокойно.
Серый день походил на все серые дни — такой же потусторонний, безтенный и безучастный... Не летели облака, не дышала листва, и всемилостивое солнце не появлялось.
Плоская фигура капитана Чанова и его гвардейцев казалось вырезкой из картинки о военных сражениях, приклеенной на другую картинку — мирный пряничный университет: желтые корпуса с черепичными крышами, невысокая башенка с часами над административным крылом и памятник философа Имира Фалерса посреди внутреннего двора.
Притихшие, замершие вдоль газонов студенты Туона тоже казались ненастоящими, не теми, чтобы угомонить которых, ректору обычно приходилось стучать в гонг. Теперь они стали безмолвным смазанным пятном — единой композицией из человеческих фигур, выпотрошенных от всех прочих чувств, кроме страха.
Кто там что говорил про чувства? Кажется, Тигиль. Мол, чувства — для девочек. Все эти переживания, волнения, страдания — для девчонок. Любовь — для девчонок, страх — тем более.
Я тогда ничего ему не сказала. Видела — красуется перед Даминой, цену себе набивает. Все они так говорят — настоящие мужчины. Правды в этом ни на йоту. Мальчики любили, волновались, страдали от сомнений, переживали из-за своей внешности не намного меньше чем девочки.
Капитан Чанов держал в руках приказ, им же самим написанный и заверенный штабной печатью. Рядом с капитаном стояли двое гвардейцев в красных мундирах с золотыми алебардами. В руках у обоих были розги. Довольно уже не новые, не раз использованные по назначению гвардейские розги. Привычный порядок вещей...
Эти розги и приковали взгляды столпившихся студентов, они и заставили всех превратиться в немой фон всему гнусному действию.
Привели ребят. Никто их, конечно, не связывал. Нужды такой не было. Но шли они друг за другом в затылок, как пленные или преступники.
Вереницу из шестнадцати студентов под охраной гвардейцев ввели в университетские ворота, и показательно провели мимо остальных, урока ради и науки для.
Первым шел Тигиль, потом Левон, Герт, Рир, толстяк Паул, следом Дрош, Эмиль, Эрик и Борей.
Потом шли семеро вполне себе уже взрослых детин — специально подобранных в дружину то ли из-за склонности верховодить, то ли из-за комплекции. Последним шагал рыжий Ларик, с опухшим от кулаков моего Эмиля рябым лицом.
Им велели встать в линию перед остальными студентами. И они встали.
Их страх входил в меня, шевелился, колючей проволокой царапал всю мою суть, то ли плоть, то ли дух. Хотелось впитать его весь, чтобы им осталось меньше, чтобы было легче.
Я тронула Ванду за руку. Она меня обняла. Мы долго не могли решить, как поступить правильно — встать в первом ряду, чтобы ребята знали, что мы здесь, с одной стороны — поддерживаем их, а с другой стороны — видим их унижение, или затеряться в толпе, спрятать лица, чтобы они не думали о нас, чтобы им было легче...
— Ради кого им тогда страдать? — разумно рассудила Дамина. — По сути и так все из-за нас... Надо идти. Встать в первом ряду и смотреть на них восторженными глазами. Только так.
— Рир не выдержит, — вздохнула Ванда. — Он нежный. Будет орать, а я буду смотреть. Он мне не простит...
— Ну и дурак. Если не простит. Но поддержать все равно надо.
Той ночью мы почти не спали. Сначала ревели, потом ждали, когда все утихнет и слезли по пожарке вчетвером: я, Ванда, Дамина и Ами, и пошли искать ребят. Я сказала девочкам, что найду их и нашла, не сразу, но довольно быстро.
В рассветном тумане мы подобрались потихоньку с торца тренировочного, потоптались, убедились, что они там, спят, что вход подперт лопатой, и никакой охраны. Тогда мы вернулись в общежитие, собрали одеяла, бутылки с водой, и еду — у кого что было, и все принесли ребятам. Охрана в четыре утра где-то уже сонно грелась и гоняла чай. Никто всерьез не думал, что дети будут ночами лазать по стенам. Корпуса же заперты, что ещё нужно?
Лопату отодвинули и вошли.
Ребята спали. И наши, и старшаки. Как две банды, поделившие зал на правую и левую территории. Кто-то храпел, кто-то даже что-то произнес во сне. В тусклом, льющемся из окна утреннем свете все было бледным, даже кровоподтеки на лицах.
Тигиль приподнялся на локте, увидел нас и сел.
— Свобода! — шепотом сказала ему Дамина, вытянув руку вверх. — Охраны нет. В принципе — можно всем по домам расходиться.
— «Мнимая свобода — хуже тюрьмы», — послышался голос Дроша. Избитый аристократ не в силах был ни пошевелиться, ни поднять головы. Тело его к дракам было совершенно непривычно.
— «Она пахнет отхожей ямой из уступок и умалчиваний...» — сонно, а потому хрипло, закончил цитату Эмиль и сел.
— Фалерс? — я подошла и присела перед ним на корточки.
— Он самый... Эрик был уверен, что ты придешь, — Эмиль провел пальцами по моим волосам. Рука его была испачкана высохшей кровью, и под носом тоже запеклась темная юшка.
— Едрен же, девчата! — проснулся Левон. — Вы зачем сюда явились?
— Воды вам принесли. И одеяла. Холод же собачий, — спокойно сказала Дамина. — Мы уже уходим. Эти... — она махнула в сторону старшаков. — Пусть навсегда запомнят, какие мы хорошие девочки... Чтоб ноги их на нашем этаже больше не было! Особенно Ларика! Ами, ну нет, не смей плакать. Идем!
Дамина потянула за руку Ами, обнимающую Дроша и уже всхлипывающую в голос. Больше всего сейчас хотелось быть рядом с ребятами, обнять и никуда не уходить. Но оставаться было опасно. Поэтому я коротко обняла по очереди обоих братьев, и мы с девочками ушли. Подперли лопатой дверь, как было, вернулись и долго еще сидели в темноте у нас, говорили. Обо всем. Я рассказала девочкам свою историю. Коротко. Потому что сон медленно, но верно путал мысли, спасительно уводя за руку туда, где можно было на время обо всем позабыть.
Днём мы снова пошли к тренировочному, но там уже стояла охрана. Гвардейцы велели нам убираться, сказали, что ребят будут держать в зале до вечера.
— Покормите их хотя бы, — попросила гвардейцев Дамина.
— Перед поркой лучше не есть, — ответили ей. — Начнут блевать, только хуже будет.
В голосе мужчины прозвучало сочувствие. Он знал, о чем говорил не понаслышке.
И вот теперь они стояли перед всем университетом. Сонные, злые, опухшие, с разбитыми лицами, полные страха и негодования. Братья торчали над всеми на голову. Гвардейская одежда Эрика смотрелась в этой шеренге как насмешка. Нос Эмиля опух, по подглазицам растеклись симметричные фингалы. Впрочем, здоровый, рыжий Ларик сам выглядел не лучше. Эмиль мог собой гордиться, и он гордился. Смотрел на меня, слегка улыбаясь. Мол, так получилось. «Я не хотел брать в руки меч, но взял». Такой вот привычный мальчикам пафос, который помогал перебороть страх.
Чанов читал приказ в полнейшей тишине. Его резкий и при этом неторопливый голос отлично добирался до ушей каждого.
— За драку, учиненную ночью в помещении женского общежития, за проникновение в общежитие и нападение на дружину, студенты... — Он глянул в бумагу и зачитал, коверкая фамилии: — Тигиль Талески, Левон Погосян, Рир Ключник, Герт Тужик, Паул Гус, Дрош Левич, Эмиль Травинский, Эрик Травинский...
Услышав свое имя, Эрик сделал широкий шаг вперёд и, театрально козырнув капитану, отчеканил ну совершенно по-военному:
— Я! Что прикажете, господин комендант? Могу сам себя высечь!
Я закрыла лицо руками. Идиот. Эричек, ты совершеннейший идиот. Милый, они же теперь тебя изобьют по-взрослому... Такие как Чанов не терпят публичного унижения своей персоны.
Чанов задержал взгляд на Эрике, чуя смешки и то, как сразу и опасно расслабилась вся эта непокорная, избалованная молодежь, никогда не видевшая ничего страшнее отцовского ремня.
Чанов не ответил Эрику, а только кивнул, фиксируя выходку, и продолжил:
— ...и Борей Рет-ви-мов, согласно уставу военного положения получают наказание по десять ударов розог первого образца. За дерзость и неправомерное ношение формы — (он сверил фамилию по списку) Эрик Травинский — двадцать ударов розгами второго образца. Исполняющая свой долг дружина свободна. Вся, кроме руководителя. Илларион Роппель — десять ударов розгами первого образца, за то, что допустил мордобой и приставал к девушкам.
Я услышала торжествующий смешок Дамины. Неужели это она сдала Ларика Чанову? Ради справедливости, разумеется... ради правды...
Били по спине. Не по пятой точке. Я подумала, хорошо, меньше позора, но кто-то понимающий в толпе сказал — сволочи. По спине в сто раз больнее.
Мне казалось, Чанов должен что-то ещё сказать. Как-то объяснить свое решение.
Прочитать мораль, напомнить, что он предупреждал, что сами виноваты, и что рука его правосудия безжалостна.
Но он сказал только:
— Приступайте! — Кивнул, а сам и с места не сдвинулся. Сложил на груди руки, сверля взглядом студентов, наблюдая за их реакцией и дергая щекой при каждом ударе хлыста.
Сначала били Тигиля и Левона. Их заставили снять рубашки, а потом велели встать лицом к памятнику Фалерса и упереть в гранитный постамент руки.
Сложно сказать, как мне было больнее, с закрытыми глазами или смотря. Наверное все же смотреть оказалась легче, по крайней мере боль не накрывала полностью. Я могла бы выключить дар, но мне казалось, что такой трусости с моей стороны ребята не заслужили. Тем более Тигиль и Левон открыли этот кровавый театр красиво. Ни звука не издали оба, словно договорились. Красные змеи, зажигающиеся на их мальчишеских спинах, плавили им нервы огнем. Я чуяла, как сжимает зубы Тигиль, и как ругается про себя Левон, поливая проклятиями и Чанова, и дружину, и серных ведьм заодно. Всех. Так ему было легче.
Порка явно была задумана как показательная. И, возможно, капитан Чанов давно ждал удобного случая преподать урок послушания всем и разом.
Так что он не спешил. Подождал, пока Тигиль и Левон, пошатывающиеся от боли, натянут на исполосованные спины свои рубахи, и как к памятнику Фалерса, какая ирония, выйдут Рир и Герт. Не отдавая приказа начать, капитан подошёл к бледному Левону, тратившиму последние силы на то, чтобы просто стоять на ногах и не падать, и сказал медленно с оттяжечкой:
— Говорят, это ты первый в драку полез.
Это был не вопрос, а утверждение, диалог не предполагался. Поэтому Левон только молча утер с лица пот.
— Следующие, — махнул капитан гвардейцам с розгами.
Ванда закрыла глаза, я ее обнимала. Рир, и вправду, орал и извивался. Наш красивый синеглазый блондин, просто принц из сказки, действительно был нежный. Его белая кожа не выдержала и трёх ударов. Треснула, на спине появились кровавые полосы. Бивший его гвардеец, не дожидаясь приказа, смягчил последние пять ударов.
Герт не кричал. Он был тощий, тщедушный большеглазый мальчик, который в свои пятнадцать выглядел на тринадцать, так что он просто осел на колени, и стонал, зажав зубами собственный кулак. Его били в полсилы. Чанов сам приказал полегче.
Следующими вывели наших полнышей — высокого акселерата Дроша с большой спиной, но покатыми, женскими плечами, и большим родимым пятном на правой лопатке, и низенького Паула, пухлого везде и всюду, такого, что про него можно было сказать — поперек себя шире. Его мягкая как подушка белая спина спокойно повернулась навстречу розгам. Этих Чанов не жалел, наверняка испытывая презрение к людям с избыточным весом, сам будучи подтянутым и спортивным не видел и не понимал, что не всякому дано отжиматься по утрам и вечерам, насыщая свой мозг не философскими или историческими трудами, а доброй порцией серотонина.
Наши полные ребята умыли капитана Чанова так, как смогли. Вся их воля держалась на нечеловеческой гордости образованных юношей. Точно бы все ученые всех времен смотрели на Дроша и Паула из глубины веков. Ребята не посрамили памяти кумиров. Хотя досталось им сурово, до крови. С десятым ударом Дрош чуть не сполз на колени, но ухватился за сандалию каменного Фалерса, повис на ней и так смог устоять. Потом демонстративно благодарно похлопал памятник рукой и, шатаясь, вернулся в шеренгу.
— Умница... — громко крикнула через толпу заплаканная Ами.
Ами вообще рыдала без остановки. Душа ее дрожала от жалости ко всем, но от гордости за возлюбленного она лопнула этой нелепой, одиночной, трогательной репликой, от которой волной пошло по толпе сочувственное роптание. И под это роптание Чанов немедленно велел вывести Эмиля и Борея. Эрика он оставил на финалочку. Самого борзого и наглого второкурсника. Розгами второго образца... что это вообще такое... второй образец...
Эмиль спокойно расстегнул рубашку. Борей протянул майку через голову.
— Черт... — проговорила Ванда. — Без майки он вообще как древний бог ветра. Тот, помнишь в учебнике, сплошные мышцы...
Я вздохнула.
Ну все, Бор, — подумала я. Теперь тебе никуда не деться от университеток. И на этот раз я не смогу прикрыть твою душу собой, потому что мой парень справа.
Эмилю велели встать на колени. Двухметровый рост не позволял гвардейцам удобно дотянуться до его чуть сутулой спины, по которой можно было и позвонки считать, и анатомию мышц срисовывать. Причем, в сравнении с Бореем обоих можно было бы рисовать на плакаты, призывающие к спортивному образу жизни. Мышцы "до" и мышцы «после».
Меня от страха так колотило, что я была очень благодарна своей больной голове за эти отвлекающие идиотские мысли.
— Я так понимаю, что дезинфекция орудия пыток у вас не по уставу, — послушно становясь на колени, произнес Эмиль.
Чанов ему не ответил, махнул рукой начинать.
От боли первого удара, пришедшегося по спине Эмиля, я чуть сама не упала на колени. Эмиль выгнулся колесом, после второго удара он достал из штанов ремень с той пряжкой с орлом и зажал ремень зубами. При каждом взмахе розог, его упирающиеся в памятник руки судорожно сжимались в кулаки и лупили по постаменту.
Бор держался на удивление равнодушно, точно сам стал камнем и розги не приносили ему ровным счётом никаких неудобств. Бор был опытным по части избиений, которые он привык получать от того, кто ему нравился. Сложно придумать более извращенную пытку. По крайней мере, не Чанову точно, чья фантазия явно развивалась в неблагоприятной среде.
— В древнем мире... — вставая с колен и выпрямляясь, проговорил Эмиль, — до изобретения пенициллина... от несоблюдения гигиены умирала треть армии. Совершенно бездумная трата человеческих единиц.
Он буквально цедил реплику по слову. Пафос сказанного не был вызовом или рисовкой на публику. Эмиля действительно беспокоил вопрос гигиены, но в данную секунду он просто отчаянно отвлекал себя от горящей, точно к ней приставили раскаленные рапиры, спины...
Ребята вернулись в шеренгу. Эмиль встретился со мной взглядом. «Молодец...» — послала я ему губами. Он кивнул и вымученно улыбнулся.
Оставался Эрик...
Все время, пока пороли друзей, он стоял в самой вызывающей позе, развязно сунув руки в карманы гвардейских штанов и отчаянно пряча страх. Желваки на его скулах вздулись, нос побелел. Я слышала, как он кипит, как распаляет в себе гнев на совершаемое над друзьями несправедливое бесчинство. Сторожевой пёс, мечтающий отомстить жестоким хозяевам и безрезультатно рвущий сдерживающую его верёвку.
— Непослушных детей наказывают розгами, — оглядывая строй избитых студентов, строго произнес Чанов. — Но к гвардейской форме по уставу прилагается плеть.
По толпе прошелся ветер возмущенного шёпота. Розги второго образца — вот он, оказывается какой — знаменитый гвардейский юморок. Кто не слышал о гвардейской плети? Ей пугали непослушных мальчишек, с которыми матерям было не сладить. Мол, не будешь учиться, пойдешь в армию и там попробуешь гвардейскую плеть...
Эрик побледнел. Я растерянно посмотрела на Эмиля. Тот опустил голову, а потом вскинул. Что-то он хотел сказать, даже подался вперёд, нелепо махнул руками. Боясь, что Эмиль совершит какую-нибудь глупость, Левон и Тигиль схватили его за плечи. Так и держали.
Принесли плеть. Гвардеец подал ее капитану, но тот не взял. Кивнул — сами.
Эрика взяли под руки и вывели к памятнику. Двое мужчин в красной форме и высоченный подросток, не по-военному гривастый в таком же красном кителе, рукава которого были коротки, и тощие руки торчали из них как птичьи лапы...
Эрик повел плечами, стряхивая с себя гвардейцев:
— Я сам. Стриптиз для всех прекрасных дам, почтивших своим присутствием эту драматическую пьесу.
Голос его заметно дрожал.
Эрик принялся расстёгивать медные пуговицы, пальцы его не слушались.
Оставшись в одних широких штанах, поддерживающихся на узких бедрах только ремнем, Эрик изыскано приложил руку к груди точь в точь, как тогда на королевской сцене. На плече темнел шрам от моего укуса...
Один из гвардейцев подтолкнул Эрика в спину, веля заткнуться и вставать на колени.
— А давайте я лучше за стулом сгоняю? — предложил он гвардейцу. — Вы, господин начальник, со стула стопудово достанете. Будет красиво!
— Начинайте, — уже несдержанно махнул рукой Чанов.
Эрика насильно установили на колени. Гвардеец с плетью склонился и что-то сказал ему на ухо, но тот, видимо, не послушался, потому что военный сам оторвал руки Эрика от каменных плит и упер их в пьедестал памятника. Потом гвардеец велел расставить пошире колени, сделал шаг назад и, сказав: «Сожми зубы, парень», — взмахнул кожанной плеткой и ударил Эрика по спине.
От неожиданной жуткой боли Эрик взвыл дурниной, упал с колен на живот, распластался, но тотчас снова поднял себя в прежнее положение.
— Суки! — прошипел он. — Всю красоту мне испортили...
И сразу второй удар обрушился на торчащий колесом позвоночник, мгновенно оставляя на нем длинную пунцовую полосу.
Эрик завопил.
Одна страшная боль накатила на другую, я захлебнулась в них, ноги подкосились, я бессильной куклой повисла на Ванде и Ами, и поймала гневный взгляд Эмиля, который понял, что я принимаю удары, и просто-таки оторопел от этого, не веря в мою отчаянную глупость.
«Закройся сейчас же. Не смей. Это тебе не игра в героев. Дура» — что-то такое прочитала я в полном ужаса взгляде своего Эмиля. И я закрылась. Не посмела ослушаться... Как я потом себя ругала! Как кляла, что трусливо не была с Эриком до конца.
Мир сразу стал пустым. Все тот же пасмурный, глухой к чужой боли мир, в котором избивали моего Эрика и, где он остался один на один со своей болью. Без меня...
Я могла только видеть, как после третьего удара Эрик снова упал на живот и больше уже сам не поднялся. Его подняли и держали гвардейцы. Он извивался, материл всех краснорожих дуболомов военных, дятла Чанова, его садистку мамашу, и даже неженку Кавена.
Если бы Эрик заткнулся, Чанов наверняка скостил бы ему последнюю пятёрочку. Но Эрик не заткнулся. После десятого удара он предложил присутствующим на бесплатном спектакле поставить ему пива, после пятнадцатого провыл, что вместо пива, конечно, уместнее будет грог. К двадцатому он утих... что-то мямлил, бормотал сквозь стоны...
Слезы катились у меня по лицу, не переставая. Так, что я уже плохо видела, как пунцовую от кровоподтеков спину Эрика укрывают пресловутым кителем, но тот сползает и остаётся лежать красным пятном перед памятником, а Эрика под руки уносят в сторону лазарета.
Как капитан Чанов сдержанно говорит онемевшей от ужаса толпе студентов: «Урок окончен», и как он уходит по дорожке в административный корпус, гордо неся свою неестественно прямую, тоже наверняка не раз избитую плетью спину. Как Эмиль бежит вслед за унесшими брата гвардейцами...
Я мало что видела — я рыдала от гнева и безысходности. Оттого, как сильно люблю этого идиота, которого предала уже дважды...
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58724-belaja-gildija-2-gvardeiskie-rozgi-chast-3.html
Содержание:
- Часть 27
Книга 2. Новый порядок капитана Чанова
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
