И вот наступил день рождения. Утром бабушка внесла в мою комнату пирог с горящими свечами. Мама успела надеть нарядное платье, а бабушка так и осталась в своем цветастом халате. Очки ее запотели от кухонного чада, щеки румянились, и вся она была такая милая, такая любящая, что мне тотчас захотелось ее расцеловать.
И я расцеловала, и крепко обняла и маму и бабушку, и приняла поздравления, и поблагодарила, и сказала, как сильно я их люблю.
— Давай, моя красавица! — стесняясь внезапных слез, улыбнулась бабушка. — Загадывай, не спеши!
Я загадала самое сокровенное желание и задула все пятнадцать свечей за раз. Мама подарила мне новенькую, пахнущую типографской краской книгу о любви. А потом все разбрелись по своим делам до вечера, когда было назначено грандиозное застолье в саду.
Полдня я слонялась по дому, делала уборку, помогала бабушке на кухне. Я ждала Борея, вот просто никакого терпения не было, но он не приходил. Чтобы убить время и отвлечься, я засела читать новую книгу. История началась с нудного описания большого богатого дома, где были слуги в ливреях, дамы в неудобных платьях с множеством юбок и ни одного юного повесы. Наверное, он должен был появиться в любой момент, но момент все не наступал. Я заскучала, отложила книгу и, прихватив рюкзак с красками, отправилась на озеро, чтобы совсем не скиснуть от полуденной духоты.
Меня так и подмывало зайти к другу, выяснить, куда он в такой день подевался. Знает ведь, что я жду. Сидит небось со своими магнитами. Ну и пусть сидит. Раньше я бы с легкостью пошла к нему сама и спросила: «Ты что, забыл, что у меня день рождения? А ну, поздравляй!» Ну или что-то в этом роде. А тут вдруг подумала: некрасиво так навязываться. Сам придет, когда сможет. Я постояла у калитки Борея, мысленно рассуждая о его жестокосердии, и пошла к озеру одна.
Наш репей стал еще пышнее, вылез на тропинку, цепляясь гроздьями свежих липышей за юбку сарафана. «Ну-ну, — сказала я ему. — Не грусти. Лето еще не кончилось. Просто созрело. Все еще впереди». Это было, конечно, вранье. Лето заканчивало свое восхождение и медленно, но непреклонно начинало путь к осени.
Я сорвала несколько липких комочков, прилепила их на рюкзак. Пальцы так и остались клейкими.
На небе не было ни облачка, солнце палило и сверкало так, что озеро Каго казалось золотым. Я кинула полотенце и сумку в теньке под ивой, но когда протащила сарафан через голову, то почуяла, что уже на берегу не одна.
Из воды вышел юноша. Не вынырнул, а именно вышел, точно глади озера и не было вовсе. Он направлялся ко мне, нахально скалясь и даже не думая прятать жабры. Узкие плавки, загорелое, поджарое тело. Квадратное лицо с широкими скулами, большой зубастый рот, черные волосы коротко острижены.
Черты лица парнишки были знакомыми. Вот только раньше они были более детские, мягкие. Два года прошло... надо же! Не узнать!
Если я лишь легкими волнами бровей и формой глаз напоминала представителей древнего народа, то Кит Масар выглядел как лучшая учебная модель по ассимилированным иттиитам. Как пособие для всех, кто о них знает или желает узнать...
В зубах он держал плотвичку, крошечную, живую еще плотвичку, трепыхающуюся и поблескивающую на жарком солнце.
Смотрел он весело, точно был рад внезапной встрече.
— Вернулась побултыхаться в родной лужице, большая рыба? — Сплюнув несчастную плотвичку, он тряхнул мокрой челкой и улыбнулся.
— Привет, Кит, — нарочито небрежно поздоровалась я. Мол, не особо-то я и удивлена его появлением.
Я понимала, что иттииту иттиита не обмануть, а значит, смысла казаться смелой немного. Я испугалась, пусть только на секунду, но, испугавшись, мгновенно дала ему повод расплыться в торжествующей улыбочке. Ведьмов Кит! С его вечными попытками выпендриться. Не стану я его бояться! С чего бы!
Но Кит успел почуять мой быстро спрятанный страх и восторжествовал. Я уловила это его торжество и превосходство, и еще я уловила какое-то волнение, странным образом связанное с интересом ко мне.
Мы оба, разом, чтобы покончить с неприятной необходимостью копаться в чувствах друг друга, перешли на диалог.
— Говорят, ты в университете, — сказал он, и я тотчас почувствовала его зависть.
— Говорят, ты ушел на промыслы? — поддела я его, и Кит тотчас почувствовал мое презрение.
— Промыслы... — Он картинно сплюнул в воду. — Так и говорят? Да? Завидуют. Я тут всю золотую форель держу. Но не только форель, конечно... — Кит прикусил язык, но я успела поймать скользнувшую по его чувствам тайну. – Всякие, в общем, важные мужские дела. И вот, занимаюсь я важными делами, и тут вдруг смотрю — русалка новая по моему озеру плавает. Пригляделся – ба, да это ж Элиман! Явилась — не запылилась. Из самого университета... — Он снова выдал волну завистливого презрения и снова сплюнул.
— Что тебе от меня надо, Кит?
— Да ничего особенного. Но это мое озеро. Здесь никто не плавает без моего разрешения.
— Вот как? Король Каго? А управляющий и его полицаи знают, что ты тут король?
— А то. У нас все прикормлены. Так что, Элиман, хочешь плавать, докажи, что умеешь. Что тебе стоит? Ты же иттиитка. Хоть и воротишь нос. А может, у тебя жабр нет?
— Ты же видел.
— А что я там видел? Поплавала у бережка, только раков с насиженного места спугнула. Такое любая городская краля умеет. Мне интересно, какую ты глубину возьмешь?
— Любую! — вспыхнула я и тотчас прокляла свою гордыню.
— Ишь, любую. Хвастать всякий может. Ты хоть знаешь, какая там глубина?
— Знаю. Я тут всю жизнь плаваю. А тебя не видела.
— Меня увидеть не каждому дано... — Кит снова осекся.
Какие у него были странные глаза. Черные и водянистые, Я слышала, что некоторые ныряльщики из иттиитов вставляют в глаза линзы, помогающие видеть под водой четко.
— У тебя линзы?
— Ха, линзы. Линзы для мешаных. Я таким родился.
Врет, поняла я. И он понял, что я поняла и разозлился:
— Ну так как, проверим тебя? Тебе что, жабры для развлечения даны? Села тут на берегу, как особенная, картиночки рисует. Барышня.
Это слово он произнес с особым презрением, вновь цыкнув слюной между зубами.
— Там на глубине — древние развалины. Арматура железная, куски конструкций, колеса, — с вызовом сказала я. — Так что я там бывала.
Настроение Кита переменилось. Простое желание позабавиться с бывшей одноклассницей перетекло прямо-таки в неподдельную радость. Но он, плюнув на то, что я слышу его чувства, сказал совершенно беспечно:
— Ты была в развалинах? Тогда тебе тем более наше испытание все равно что мальков пугать.
— Ваше испытание?
— Ну да. А ты думала?! Для кого жабры — развлечение. А для кого — принадлежность к особому клану. Поплыли! Проверим! Не трусь, большая рыба! Не укушу! — Он перестал улыбаться. На широкой жилистой шее раздулись жабры, глаза совсем помутнели, и зрачков стало не видно.
Разумеется, я понимала, что плыть с Китом — глупо. Ничего хорошего от него ждать не приходилось. Я не забыла, как он издевался надо мной в школе. Обзывал, пинал, пачкал спину мелом, отбирал учебники. Издевался целенаправленно, несмотря на то, что я была своя. И даже скорее потому, что я была своя, но держалась отдельно и виду не подавала. И еще потому, что Кит был тогда мелким, и это его бесило. Сейчас он немного подрос и стал всего на полголовы ниже меня. Метр шестьдесят пять, а, может, и все семьдесят.
Был бы даже симпатичный, если бы не был таким отморозком.
Его гладкое, без единого волоса тело играло мышцами, а улыбка превратилась в недобрую насмешку. И следил ведь за мной, не поленился!
— Плаваем! — сказала я и сама себе удивилась.
Нет, ну а что? Кто-то же должен утереть ему нос. Смыть с его наглой рожи эту хищную ухмылку. Да и потом, чего мне бояться? Не съест же он меня, как плотвичку. И бить не станет. Не маленький ведь уже. Нет, обижать он меня не собирался. Я чувствовала, что нравлюсь ему, такое вот облизывание самца вокруг самки. Мне это и нравилось, и не нравилось. В том мире, который я выбрала, мужчины уважали женщин и вели себя с ними как с равными. Поэтому меня так возмутило уничижающее поведение Кита Масара. Поэтому и сказала: «Плаваем!» Дура!
Я давно не опускалась на такую глубину, где больше нет ни неба, ни дна, где видны только мутные силуэты случайных рыб, а ты движешься по чутью, данному тебе от природы. Чем глубже мы погружались, тем туже озеро обхватывало голову и давило на виски. Словно я двигалась в подсолнечном масле. Мы плыли долго, очень медленно опускаясь в самые черные тайны Каго, в его прошлое. Дышать жабрами так долго с непривычки было трудно, кислорода явно не хватало, силы покидали, азарт иссякал. Я перестала изображать из себя опытную пловчиху и остановилась на отдых...
Кит подплыл. Говорить в воде мы не могли, но отлично чувствовали друг друга. Он выпустил носом тонкую струйку веселых пузырьков, но не стал злорадствовать, а протянул руку, предлагая мне подниматься. Его забота почему-то рассердила меня, я подумала:
«Ну уж нет. Как-нибудь доплыву. Ради Борея!»
И доплыла. Потихоньку, делая частые остановки... Когда-то я здесь уже была. Сплошь заросшие тиной груды древних сооружений, ржавые железные обломки не пойми каких аппаратов, фрагменты домов, которые можно было принять за корабли. Иттиитское зрение помогало видеть в темноте лучше обычного, и все же древние руины покоились на такой глубине, что даже профессиональные ныряльщики-иттииты вынуждены были работать здесь на ощупь.
Развалины мы осматривать не стали. Кит меня пожалел, а может, просто испугался, что я не доплыву обратно. Едва мы передохнули на ровной каменной площадке, оставшейся от пола или потолка какого-то дома, Кит дернул меня за руку и поплыл вверх, оглядываясь и призывая следовать за ним.
Мы поднимались к солнцу долго, чтобы давление менялось постепенно. Кит действительно был хорошим ныряльщиком — знал, как нужно.
Когда над головой замаячило синее небо, подернутое серебряной шалью глади воды, я поклялась, что в ближайшее время ни за что не стану нырять даже на небольшую глубину. Меня мутило, все-таки к таким резким изменениям давления надо готовиться тренировками.
— Молодец! — вынырнув, похвалил Кит. — Для университетской барышни еще не все потеряно.
— Что значит?
— Значит, часть испытания ты прошла.
Мы поднялись на поверхность у незнакомого берега, далеко от дома. Здесь берег подворачивал в заводь, и дома стояли фундаментом у воды. Пять небольших домиков, от дверей которых лестницы опускались прямо в озеро. За домами виднелись хозяйственные постройки и огороды, у берега покачивались три грузовые лодки, пузатые и глубокие, с высокими мачтами и с подвязанными к реям парусами. В одной из них двое мужчин возились с ящиком рыбы.
— Форель ловится сачками, — заметив, куда я смотрю, сказал Кит. — Для этого нужны двое.
— Где мы?
— Я бы сказал — дома. Но для тебя это все-таки не дом. Ты здесь гостья. Я привел тебя к нашим. Показать.
— Показать мне жилища ныряльщиков?
— Показать им тебя.
С чувством глубокой тревоги я забралась на опущенную в воду ступеньку и следом за Китом поднялась по лестнице в один из домов.
Мы вошли в такую низенькую дверь, что Эмилю пришлось бы согнуться в три погибели, чтобы попасть внутрь, и оказались в большой комнате. Дверь на кухню была открыта. Еще два проема прикрывали занавески, сплетенные из озерных ракушек.
На тростниковых циновках кружком сидели трое мужчин и две женщины. Босые, в одинаковых широких зеленых рубашках и таких же широких штанах цвета морской волны. Они чинили какую-то необычную сеть. Толстую, металлическую. Мужчины растянули ее между собой, а женщины ловко орудовали крючками, затягивая порванные сегменты.
— Привел? — спросил один из мужчин, когда мы с Китом вошли, встал и крикнул: — Мэмми!
Из правой комнаты, отодвинув занавеску, вышла маленькая изящная девушка. Ракушки негромко и приятно загремели.
— Подмени, у нас гостья, — приказал мужчина.
Мэмми взглянула на меня, просто обожгла взглядом. Длинные черные ресницы хлопнули, как крылья. Лицо девушки, красивое, иттиитское, казалось уж слишком взрослым. Я сразу почуяла силу ее характера, и еще я почуяла сочувствие. Оно мелькнуло лишь на долю секунды, простое человеческое сочувствие, и сразу спряталось. Видимо, здесь умели прятать чувства за чувства и еще глубже.
Мэмми послушно села на циновку и взялась за сеть.
Поднявшийся мужчина, молодой, крепкий, с таким же безволосым, как у юного Кита, лицом, но уже тронутым тонкими морщинами в уголках черных раскосых глаз, разглядывал меня с явным интересом.
— Мое имя — Захир Дохар, — представился он. — Я здесь главный. Кит сказал, у тебя жабры, и ты плаваешь под водой подолгу.
— Она до места промысла доплыла. Правда, медленно... но...
— Помолчи, Кит! — скривился мужчина и снова обратился ко мне: — Что еще тебе передалось от отца?
— Вы знали моего отца? — Все во мне всколыхнулось от упоминания папы, и Захир это понял.
— Не то чтобы мы дружили... Но... Я буду говорить прямо. Мы стараемся сохранить нашу расу. И любое кровосмешение не одобряем. Поэтому твой отец не был мне другом. Но ты сохранила ген, значит, возможно, сможешь его передать дальше. Я задам несколько вопросов. Знакома ли тебе эмпатия?
— Да, – удивленно кивнула я. – Хорошо знакома.
— Умение предвещать погоду?
— Да.
— Обострение гена во время опасности?
— Слабое.
— Это по неопытности. Ты девственница?
— Какое это имеет отношение? – растерялась я.
— Я не слышу по твоим чувствам «да» или «нет». Обычное девичье смущение. Так девственница?
— Да...
— Вот и хорошо. Твой род требует от тебя дать общине полноценного иттиита. — Онговорил так, словно вопрос решенный.— Если хочешь, выбери себе пару сама. Так у нас принято. Тот же Кит. Его чистая кровь может стать гарантом удачного исхода. Девушки у нас есть. Но они все уже отдали своего первенца главной общине.
Я не произнесла ни слова. Хотя всяких слов вертелось на языке предостаточно. Но все они были неподходящими и грубыми. Первенца общине... Да они сумасшедшие, эти иттииты! Я слышала чувства Захира. Чувства были спокойные, незлые, никаких шуток, все серьезно. Он был совершенно уверен в правильности происходящего.
— Я не предлагаю тебе ничего дурного. Мэмми, моя дочь, уже успела передать общине двоих детей. А ей всего восемнадцать. Ты полукровка и, скорее всего, не способна зачать больше одного иттиита. Но тебе пятнадцать, ты иттиитка и ты девственница. Так что мы обязаны попробовать. Можешь выбрать другого мужчину. Если тебя не устраивает Кит.
— Я готов ее взять, — подал голос парень лет двадцати пяти.
Он не разглядывал меня, не проявлял никакого физического интереса. Я слышала его чувства. Просто чувство долга. И больше ничего.
— Я сам возьму! — сказал Кит. — Я присмотрел ее себе давно. Я привел ее. У меня право.
Ведьмов Кит! Оказывается, он присмотрел меня давно. Значит, эти его издевательства, слежка, хвастовство — просто для того, чтобы заделать мне ребенка. Сволочь!
— Я покусаю тебя! — огрызнулась я.
— Да сколько угодно, — пожал плечами Кит. — Ты среди своих. Здесь никто не желает тебе зла, но всякий умеет заострять улыбку.
И Кит показал мне свои острые зубы.
— Не вздумай бежать, — спокойно предупредил Захир. — Любой из нас плавает быстрее. Ты могла бы стать ныряльщицей и могла бы помогать по хозяйству добровольно. Могла бы усмирить гордыню и понять, что люди никогда нас не примут. Никогда не встанут на защиту от других человечкиных фанатиков истребления древних рас.
— Древней водной расы больше нет, — выдавила я из себя. — Иттииты все мешаные.
— Как мало ты про нас знаешь. Да, мы уже не морелаки, которые тысячу лет назад вышли из океана. Мы приспособились к пресной воде, приспособились к живорождению. Тысяча лет — большой срок. Мы — новый виток эволюции, мы лучше морелаков и лучше людей. Поэтому каждая иттиитка обязана зачинать первенца от иттиита и отдавать его общине.
Я потеряла дар речи. Ужас неведения и предчувствия худшего сковал меня.
— Иттиитка, которая не знает своего предназначения, — покачал головой Захир. — Куда катится этот мир! Иттиитов на земле куда больше, чем ты думаешь. Но недостаточно, чтобы мы могли во всеуслышание заявить о своих правах. Большинство из нас не учится в университете, не гуляет по карнавалам и не носит дорогие платья. Мы преданны идее продолжения рода и работаем на благо своих общин. Наши женщины рожают детей. Они стараются изо всех сил, и все равно процесс идет очень медленно. Чистокровных иттиитских женщин рождается очень мало. Очень мало. Одна на десятерых мужчин. А такие как ты — мешаные могут дать общине только одного полноценного иттиита…
— Я не понимаю...
— Тебе придется напрячь свои избалованные мозги и понять. Моя Мэмми рождена иттииткой. Ты — человеческой женщиной. Но даже рабочий ген твоего отца вряд ли даст тебе зачать больше одного иттиита.
— Но…
— Никаких «но» тут нет. Ты разделишь ложе с иттиитом, пока не зачнешь дитя. Две-три недели активного спаривания в фазу латены, как правило, дают результат. Разумеется, вы с партнером как иттииты почувствуете момент зачатия. После этой процедуры ты выносишь и родишь дитя. И тогда будешь свободна, если, конечно, не захочешь остаться со своими, а решишь вернуться к людям прозябать в их свинячьем бесцельном существовании. Но дать общине ребенка — твой долг.
Наступила тишина. Все иттииты смотрели на меня, ожидая моей реакции. Все они безоговорочно верили словам старейшины. Мне казалось, я вот-вот грохнусь в обморок. Это было какое-то дикое массовое помешательство.
— Я не могу... — Мой голос дрожал. Я больше не чувствовала Эмиля за своим плечом. Сказка оборвалась, толком не начавшись. Ситуация была безвыходная. Патовая, как говорил Эмиль.
Никто не знает, где я. Никто не найдет меня здесь. И эти сумасшедшие фанатики...
— У меня... у меня есть жених... — буквально по звуку выдавила я.
— Врать среди своих бесполезно. Согласись, в этом есть особое превосходство расы. — Глаза Захира раздраженно блеснули, и он повысил голос: — Ты думаешь, мы тут в любовь играем?! Ты думаешь, ты первая особенная? Первая, которая заламывает руки и говорит: «Ах, я не могу расстаться с девственностью, у меня есть парень на примете». В этих случаях мы спрашиваем только одно: «Парень – иттиит?». И знаешь, что мы всегда слышим? «О нет, он белокурый человеческий отпрыск!» Так вот! Знаешь, что мы отвечаем таким девушкам? Мы отвечаем: «Нам плевать! Мы выживаем! Мы ловим рыбу и собираем артефакты, мы трудимся не покладая рук и все отправляем в общину, чтобы она могла жить. Чтобы могли рождаться и жить наши дети. И нам плевать на ваши «не могу, не буду». Община Като Иттина собирает девушек по всему свету. Девственность каждой иттиитки принадлежит ей. Готовили тебя к этому или нет. Истории плевать на твои амбиции. Это же я говорил твоему отцу, это же говорю тебе. Плевать! Забирай ее, Кит. Она твоя. Завтра луностояние. Перестрахуйся и дождись благоприятного времени. А чтобы она успокоилась и не вышло осечки, пусть переночует внизу.
— Без обид, ладно? — провожая меня в заточение, сказал Кит. Он был доволен и не скрывал этого. — Других иттииток у меня на примете нет. Я коплю свое семя для общины. И отдам его тебе завтра, в день луностояния, как требует Маро Катпул.
— Кто?
— Жрец и хранитель общины Като Иттина.
— А ты сам был когда-то в этой общине? Потому что, Кит, это немного похоже на бред.
— Да пойми ты! Иттииты не могут друг другу врать. Собственно, это одно из доказательств того, что наша раса — новый виток эволюции. Мы — лучше людей.
— Вы больные на голову, Кит.
— Считай, как тебе нравится. Захир Дохар велел мне проверить твои жабры, разогнать в тебе ген перед спариванием. Поэтому ночевать ты будешь под водой. Проведем с тобой славный медовый месяц, выносишь, родишь и вернешься к своему хахалю. Мало я ему навалял тогда. – Кит злобно сплюнул. – А может, еще попросишь остаться. Вдруг влюбишься в меня? Ведь я собираюсь пользоваться тобой со всей ответственностью. Пока не почувствую внутри тебя плод.
Спустя три часа я успокоилась. Стало ясно, что Захир Дохар не просто так отправил меня дышать жабрами. Слишком долгое пребывание под водой меняло не только структуру тела, оно меняло мысли.
Как мало, ничтожно мало знала я о жизни. Раса иттиитов не могла врать друг другу, да. Сложно представить, как подобное свойство личности выживет в мире, привыкшем умалчивать и лукавить. В мире, построенном совсем по другим социальным законам. Что это за община, в которой все живут ради цели сохранить ген древней расы? Что это за люди, готовые все свои доходы отдавать сородичам? Как бы мне ни было страшно, я начала думать: если уж иттиитам нужен мой ген, чтобы получить ребенка...
Они ждали, пока я вырасту, ждали, пока мне исполнится пятнадцать. Возраст половой зрелости и права создать пару... это отвратительно, странно, но вдруг именно это и есть мое предназначение?
Защищаясь от холода, тело переменило природу и поменяло мысли. В день своего рождения я уснула совсем не той, кем проснулась утром, я уснула настоящей иттииткой в клетке под домом, на выстланном водорослями дне.
Утром за мной приплыл Кит, выпустил, отвел в дом и там передал Мэмми. Внешне он был спокоен, но внутренне просто изводился от жадного предвкушения.
— Мэмми расскажет тебе об особенностях спаривания иттиитов. Я жду в лагуне, — сказал Кит и ушел.
Хотелось вернуть себе привычное тело, белый цвет кожи и нормальные зубы, но Мэмми посоветовала пока этого не делать. После сна под водой мир стал немного туманным, словно через жабры в меня вошло древнее, дикое умиротворение. Даже мерзкие слова «особенность спаривания иттиитов» не вернули мне мою реальность.
Мэмми привела меня в комнату, где на неуклюжем столике стояла тарелка рыбного супа и чашка, в которой дымился зеленый отвар.
— Поешь и выпей. Когда в последний раз у тебя были женские дни?
— Пару недель назад. Но… Они у меня нерегулярные.
— Это потому, что ты полукровка. Пей все. Кит — чистокровный, он может продержаться под водой больше суток. Но даже ему после такого нужен восстанавливающий напиток. Ну же!
Я взяла чашку. Напиток пах тиной. Мэмми села напротив, ее красивые, темные глаза очень грустно посмотрели в мои.
— Теперь слушай то, что любая девочка общины знает с рождения. Если твое тело готово к зачатию иттиита — оно даст знак. Цветок латены, похожий на медузу, это такой подкожный рисунок на женской чакре. Цветок появляется при спаривании, сразу или через день-другой. Но у тебя процесс может затянуться. Придется ждать. Главное, чтобы ты не зачала до этого человеческого ребенка. Тогда цветок может и вовсе никогда не появиться. Поэтому всегда надежнее сразу начать взрослую жизнь с иттиита. Кит может с тобой спариваться сколько угодно, с тобой ему не зачать человека. Так что оттянуть момент не получится. Кит горяч. И он давно тебя хочет.
Я слушала и пила вонючий отвар, постепенно ощущая приятное головокружение. Точно все происходило отдельно от меня, а я наблюдала за собой и Мэмми со стороны. Я подумала про Эмиля, а потом про Эрика. Тогда, у липы... когда я не пожелала отдать Эрику свою честь, сохранила ее, как впоследствии думала — для Эмиля, как наивно я поступила, решив торговаться со своей судьбой. Гордыня сыграла со мной злую шутку. Я могла бы провести свой первый раз с Эриком, с мальчиком, которого любила. А теперь... А что теперь? Мысли сбивались.
— Захир сказал, ты дала общине уже двоих детей, — чтобы совсем не уплыть в обморок, произнесла я.
— Да. Но они оба — мальчики. Так что мне придется стараться еще и еще.
— Ты видела их после рождения?
Мэмми опустила длинные ресницы.
— Нет. В общине их воспитывают лучшие женщины. Специально обученные, чтобы воспитывать наших детей. Мое дело — собирать драгоценности, продавать их и обеспечивать общину средствами.
— Что было в чашке? Наркотик?
— Просто зеленая водоросль. Успокоительная трава. Все произойдет в воде. Одежда тебе не нужна, но ты можешь надеть ритуальное покрывало, пока спускаешься в заводь любви. Там цветут кувшинки. И очень теплая вода...
«Какой-то розыгрыш, — не верило мое подсознание, пока Мэмми помогала мне избавиться от купальника – того самого, в котором в мае я плавала в озере Фех, сидела с близнецами в бане, а потом принимала первые поцелуи мальчика... – моего любимого купальника. Вместо него Мэмми продела мне через голову полосатый коврик с дырой посередине. Тяжелое, колючее покрывало неприятно легло на кожу, весьма условно прикрывая наготу. — Не может быть, чтобы это по-настоящему происходило со мной...»
— Что это у тебя на шее? — заметив компас, поинтересовалась Мэмми.
Я хотела сказать, что это подарок моего мальчика, но вовремя сообразила, что тогда компас могут отобрать.
— Так... амулет...
Черные глаза Мэмми смотрели в мои, не мигая. Врать ей было бессмысленно.
— Тебе лучше его снять, — по-доброму посоветовала она, — хотя бы на время спаривания. Чтобы не было так противно. Чтобы не выглядело как... как измена... Понимаешь?
Мэмми бросила короткий взгляд на тонкий кожаный браслетик, стягивающий ее запястье. Свои чувства Мэмми надежно держала под контролем, но я все поняла по одному взгляду. Браслет — подарок ее возлюбленного, очень далекого, но не забытого. Тоже не иттиита...
Все, что Мэмми смогла сделать для своей любви — это всякий раз снимать дорогой сердцу браслет, чтобы спаривание не выглядело как измена. А потом опять упрямо надевать на запястье.
Я представила сначала Мэмми, которую насилует чужой ее сердцу мужчина, а потом зубастую высокомерную улыбочку Кита Масара, и как он лапает меня этими же грубыми, жилистыми руками, которыми два года назад избивал Борея… Как лезет этими руками мне между ног… И что это за особые фиксирующие хрящи у иттиитских мужчин, о которых говорила Мэмми...О, Светлое Солнце! Я… я этого не переживу…
Паника подобралась к горлу, колени подкосились. От страха и отвращения мое тело стало возвращать себе человеческий облик.
— Не надо! – Мэмми обняла меня и насильно влила мне в рот остатки отвара. – Контролируй свои мысли. Учись! Не то будет хуже.
— Пожалуйста! — Я зажала компас в кулаке. — Пожалуйста... Можно я его оставлю?
— Как знаешь... — вздохнула Мэмми. — Это не возбраняется.
Я надеялась, что компас даст мне право, зажмурившись, представить на месте Кита Эмиля. Поможет перейти в иное измерение, в пространство фантазии, туда, где не Кит, а Эмиль сделает меня женщиной. Я понимала, что это не изменит главного, но в эту минуту, возможно, спасет меня хоть немного.
— Идем. — Мэмми поднялась.
Я тоже попыталась встать. Ноги были как ватные.
— Не могу... — призналась я. — Кит... отвратительный.
— Понимаю... Но выбора у тебя нет. — Мэмми участливо взяла меня под руку, помогая подняться, и в этот миг в доме старейшины нервно хлопнула дверь.
Мы с Мэмми почувствовали, как мирный дух дома переменился, переглянулись, ватность ног сразу куда-то исчезла, и я выбежала вслед за Мэмми в большую комнату.
Перед Захиром стояли двое. Людей? Нет. Не совсем людей. В темноте их тела можно было бы спутать с человеческими. Но при льющемся из узких окон свете было видно, что их смуглая кожа покрыта чешуей, между пальцами на руках и ногах – перепонки. Гипертрофированные мышцы рук и ног, длинные, гибкие шеи, широкие, как у Кита, скулы и глаза черные, с поволокой от врожденных линз. Зубы острые, носы правильные, ровные, и детородный орган упрятан в чехол из хрящей. Волос на голове не было, поэтому их продолговатые черепа отливали перламутром. Гонцы-морелаки не пользовались голосом. Передавали мысли всем собравшимся в комнате гибридным иттиитам прямо в головы. И мне, и Мэмми, и Захиру, и Киту, примчавшемуся снаружи, и тому взрослому парню, который собирался взять меня себе, и остальным.
«Южный берег озера Каго атакован морриганками. Мы видели наверху убитых людей. И видели внизу трупы русалок. Их синяя кровь смешалась с водой нашего дома. Грядет большая зачистка нечисти. Вам надо уходить. Морриганки не оставят вам ваших женщин. Мы отсидимся на дне, в развалинах. Но вам не продержаться под водой больше суток, вас найдут, едва вы подниметесь на поверхность. Морриганок много. Намерения их ясны. Спешите, но помните – вернуться вам будет некуда.Деревню они сожгут».
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58550-belaja-gildija-chast-36.html
Содержание:
- Часть 27
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: