Мертвый поэт
Спустя полчаса у костра сохла мокрая одежда, а сам виновник всех хулиганств, в одних мокрых подштанниках и с по-бараньему кудрявой после купания головой, достал, наконец, из чехла свою лютню и уселся поудобнее.
На первые звуки, извлеченные Эриком из “верной подруги”, слетелись даже те, кто уже собирался уединиться у озера.
Комарович велел приготовить грог.
Зашуршали рюкзаки, зазвенели стаканы и застучали деревянные кубки. Братья-роанцы ловко вскрыли бочонок, и все расселись, и всем налили. Смелым — самогон. Осторожным — грог. И выпилиза «наше всё» Фалерса, не чокаясь и стоя. А потом за Комаровича, чокаясь и с похвальбой.
Все уже было готовы начать слушать, аЭрик никак не мог выбрать с чего начать.
Перебирая струны и глядя сквозь дым костра на что-то невидимое, он думал о том, что вряд ли в ближайшее время ему захочется исполнять Пранда. В свете обрушившейся на королевство войны и прочих гнусных событий Пранд со своим однозначным заигрыванием с публикой казался теперь плоским, как некоторые зады. Видимо всё-таки они доросли до Фалерса.И видимо всё-таки из этого яйца можно было вылупиться только один раз.
Проделав несколько секвенций, пальцы Эрика определились, настроились на серьезное и взяли напряженный минорный ритм на шесть восьмых.
Повеяло стариной, замаячили на темной ширме окружающей ночи длинные платья дев, силуэты шутов и менестрелей, рыцарские турниры, корабли и дальние страны.
В воображении хмельных студентов ожил мертвый Графский Зуб, вокруг него вырос ухоженный сад, у главного входа остановились кареты, а в окнах зажегся свет. Танцы! Танцы!
И кто-то будто бы выбежал из потайной двери и, подобрав юбки, скрылся во тьме. И другая крошечная человеческая фигура словно бы отделилась от замковой стены. Тайны! Тайны!
Девочки, одна за другой, поднялись и закружились у костра, ребята хлопали и пели, Эрик играл. И Комарович тоже вышел и, заложив одну руку за голову, а другой обняв каждую из танцующих девочек по очереди, прошелся по кругу, притоптывая золу, вокруг компании и снова расселся - румяный, довольный, искренне радующийся этим замечательным, умным, развитым юнцам, как радовался бы, наверное, собственным детям.
А Эрик, поймав сияющий взгляд Лоры, переключился с нервного алегретто на веселое лирическое анданте. Кружки, стаканы и кубки вновь пошли наполняться.
Надо было взбодрить публику. Спеть что-нибудь из мирных времен, когда гвардейская сволочь не мешала жить...
Тогда, уже на нисходящей ноте от драмы к беспечной игре в жизнь, парни хором затянули песню, которую не раз распевали в «Чернильнице» во времена мира и личной свободы. Звучало это уже немного иначе, не так беспечно, а потому особенно сердечно и дружно.
Пошто умолкли хвалоспевы?
Зачем протухло всё вино?
Очнёмтесь полногруды девы,
Споём упевы и припевы,
Мотнём судьбы веретено
Зачем утихли все фанфары?
Отцы годятся в сыновья...
На шумный зов моей гитары
Беги влюблённою отарой
Медведь, индюшка и свинья!
Пора бы закусить и выпить
Вонзить клыки в холёный плод,
Светись, мой параллелепипед,
Дымись, мой параллелепипед,
Как новогодний антрекот!
Ума тоскливая лучина
Погасни утром января,
Когда Причина всем Причинам
Взойдёт на небо шагом чинным,
Зарёй холодною горя!
И повторили, уже обнявшись и соприкоснувшись лбами:
Светись, мой параллелепипед,
Дымись, мой параллелепипед,
Как новогодний антрекот!
— Красавчик! — Василь похлопал Эрика по плечу. — Я слышал эту песню, давно, когда был на первом курсе. Но ее с тех пор совсем не пели... Помню, на выпускном ее исполнял такой Лозя Эшер, выдающийся отморозок...
- Лозя???!!!! – изумился Эрик и расхохотался, заразив всех нездоровым весельем. – Лозя????
- Лозя, да, - покивал Василь с коварной ухмылкой. – Это был талисман курса, совсем как ты сейчас. Правда, не такой... не такой отмороженный, как ты, в колодки не лез. Но однажды... хахаха... однажды на новогоднем балу исполнил... такое исполнил... впрочем, я же помню, я же эту песню подобрал... хм... разрешишь?
Василь протянул руку за лютней.
- Хм... изволь, - согласился Эрик.
Василь быстро нашел все известные ему нотки и без затей осторожным боем затянул бесхитростный вальсок.
- И вот представьте, - проговорил Василь, не переставая в темпе играть, - сидит весь синклит, тогдашний ректор, Шармшпельт, седобородый, как пророк, с ним все преподы, четыре инспектора из столицы, иностранные гости, «общество лучших выпускников», почти сто человек. Все, короче. Слушают скрипачей, лютнистов, духовиков, танцевальные номера смотрят. Благосклонно воспринимают миниатюру из Прандта, вообрази! Ту самую, где «Сарай и воробей»....
Тут уж хохот грянул во все двадцать глоток Кто же не знал «Сарай и Воробей»? Впрочем, ее мало кто понимал, но знали все, звучала она хоть и невинно, но изысканно скабрезно.
Эрик, оперевшись глазом на ладонь, нервно подхихикивал. Ему-то грешным делом казалось, что он тут первый хулиган на деревне. А истина оказалась где-то совсем посередине.
Василь продолжал держать вальсовые качели:
- И вот выходит Лозя в краденой сутане, в колпаке, со жреческим золотым шаром на груди. Едва на ногах держится. С ним его вечная Шорбэ, такая оторва с виолончелью. Одетая в черт знает что. Впрочем, красивая девица. И вот... она берет эту свою виолончель, как лютню, играет на ней вот так, как я сейчас на лютне... а он поет... красиво так....
Ночью стою на балконе
и курю сигарету,
а надо мной пролетает
космическая комета.
я тоже хочу как комета!
по небу ночному кружиться...
и в космоса черную жопу
блестящей иголкой вонзиться!..
- Лааааай лаааааай лалаааааай, все совершенно в осадок выпали, представь. Что об этом думать? Зачем такое делать? А он продолжает...
Ночью стоял на балконе,
ну, а теперь я комета!
меж ягодиц свищет пламя
жгучего красного цвета.
ну, а вокруг меня звезды,
звезды мерцают игриво,
и крутят мне дули и фиги;
фу, звезды, как некрасивооооо!...
- И вот он протягивает это «иво» и смотрит на всех с таким видом, что они уже переглядываются на тему, как бы его со сцены спровадить... И тут Шорбэ дает двойной темп и начинается следующее:
Зачем я не стал астрономом?
зачем я не слушался маму?
зачем не мечтал о красивом?
не выставил приоритеты?
сейчас бы смотрел на звезды
в круглый видоискатель!
а так я стою на балконе
и пальцы мне жжет сигарета!
Собравшаяся у костра компания разразилась аплодисментами и смехом.
- Лозя... – шептал Эрик, нервно всхохатывая. – Лозя! Подумать только....
- Затем Шорбочка начинает на своей виолончели снова «лааааай лааааай лалааааай», делает квадратик, вроде как все успокаиваются, пронесло, эксцесс, конечно, но все мы люди и так далее. Ему бы тут номер и закончить. Но этот придурок все-таки выходит на последний куплет:
А звезды пугающе ярки,
звезды мерцают игриво,
и крутят мне дули да фиги;
фу, звезды, как некрасиво!
идите вы, звезды, нахрен!
лети ты нахрен, комета!
я ночью стою на балконе,
Пальцы мне жжет сигарета…
Эриксидел совершенно сраженный,улыбка его плыла...
Постепенно веселье у костра распалось на отдельные фрагменты, Рир и братья-роанцы пели что-то роанское, чему Динис и Ванис научили Рира. Комарович со всеми приличиями беседовал с девушками. Дрош и Ами исчезли по направлению к озеру. Итта ела яблоко, положив голову на плечо Ванды, а Эмиль говорил с Тигилем. Остальные их слушали.
Эрик, наконец, оделся в свое гвардейское краденое, подсел к Лоре и приобнял ее за талию. На этот раз она не убрала его руку, но попросила не дышать в лицо алкоголем.
Лора Шафран наблюдала за происходящим с осторожностью и интересом. Все так или иначе были ей знакомы, все, кроме Комаровича и братьев-роанцев.
Комарович Лоре понравился сразу. Своим мудрым женским взглядом она мгновенно распознала в этом симпатичном молодом мужчине все лучшее человеческие качества, которые ее приучили ценить. Он был прост и честен. Открыто смотрел в глаза и открыто улыбался, без самодовольства, а с неподдельным интересом к тому, кому была адресована улыбка.
И если Василь Комарович с первого взгляда был приятен Лоре Шафран, то новенькие близнецы ее пугали.Они вели себя так, точно вечно тут были и всех давно знали, всех сразу, и никого конкретно. Лора понаблюдала за ними и поняла, что эти ребята, чем-то похожие на обезьянок, с этими большими ртами, и широкими лицами заняты только друг другом. Точно ведут постоянный никому неслышный диалог о чем-то своем. Некая сила одушевляет их обоих одновременно, собираясь то в одного, то в другого, по необходимости.
Она наблюдала, как они вскрывали бочку с грогом. Ни слова не произнесли при этом. Но работали так, точно держали придорожную таверну, и вскрывали бочки ежедневно год за годом.
- Что ты думаешь про этих ребят? – спросила Лора, указывая на роанцев.
- Про Диниса и Ваниса? Ха. Ну. – Эрик выпил грог и почесал макушку. – помнишь часы на ратуше в Алъере? Там каждый час открывается окошко и с двух сторон выезжают одинаковые деревянные ребята в красных цилиндрах и стучат молоточками. Вот они.
Лора рассмеялась, а потом заботливо спросила:
- Как твоя спина?
- Жаждет твоих рук.
- А серьезно?
- Болит. Наверное. Я еще не понял. У меня вообще много чего болит после второго раунда с нашим драконом.
- И ты рассчитываешь на третий?
- Само собой. Это неизбежно. Даже если бы я не хотел этого. Таковы драконы, моя хорошая. И потом, Я не люблю проигрывать. Поэтому не проигрываю. Да же, Эм?
Последняя фраза была обращена к подошедшему Эмилю.
- Имеешь ввиду манат? - Эмиль расплылся в хитрой улыбке. - О, да. Ты должна знать, Лора. Позавчера Эрик выиграл у меня в кости. И эта победа так вскружила ему голову, что теперь он думает, не отжать ли у Кавена трон.
- Об этом я думаю с самого рождения, братишка. Ну, лет с пяти, если быть точным.
Лора притворно замахнулась, чтобы шлепнуть его пальцами по губам, Эрик, отклоняясь так же притворно махнул пятерней, точно выпуская кошачьи когти с целью поймать лорины пальцы...
И Рир играл на лютне веселые частушки о трех хлеборобах, и все подпевали, а потом девушки осмелели и стали расспрашивать Комаровича о морриганках. И он, закатив к небу честные и уже порядком хмельные глаза, горько вздохнул.
- Что сказать? Встречаются среди них девы пленительной красоты, встречаются могучие воительницы, иные морриганки черны, как угли нашего костра, иные белы, как вон эта скала, иные серы, как береговые камни. Нрав у них крутой, свободный. Иной раз скажут что, да в глаза глянут - так растеряешься, точно юный отрок перед куртизанкой. Онемеешь и похолодеешь со страху, а глаз отвести не посмеешь. Иной раз журчит их речь ручейком, и опьянеешь от нее и сомлеешь… Однако, милые девушки, это все обман. Проку нам, юношам, от их пленительной красоты никакого. Морриганки дарят свою любовь лишь друг другу, а с мужчинами обращаются как с низшей расой - снисходительно и равнодушно. Потому сердцу моему было одиноко на чужбине. Здесь я дома, с вами мне хорошо.
И хмельной Комарович с некоторым актерским усердием подсел к подружкам Тиане и Мэррит, чем сразу же вызвал всеобщее веселье.
Обняв за талии Тиану и Мэррит, сидящих по обе стороны от него, привлек к себе и крепко поцеловал сначала одну, а потом другую.
- Да вы романтик, господин Комарович! - с восторгом произнес Рир.
- Я кое-что понимаю в женщинах и знаю, что без них жизнь была бы уныла и бессмысленна. Любовь может вылечить любые раны.
Вдохновленные поцелуями, подружки Тиана и Мэррит тотчас пожалели Василя Комаровича и чмокнули его в обе щеки одновременно. А Эрик забрал у друга свою лютню, нежно обнял ее и сыграл грустный проигрыш.
- Порой… - произнес он тихо, точно бы сам себе, но под музыку, поэтому все притихли и все его услышали. - …любовь убивает… она как яд, травит душу, расползается по всему телу, и мучает, мучает… днем и ночью. Это отравляющая разум болезнь, которая заставляет человека совершать преступления! Ваша эта любовь. Та, которая настоящая.
- Оох… - осторожно выдавил потрясенный Комарович. - А не слишком ли ты молод, друг мой, для таких речей?
- Как говорил один поэт: Любви все возрасты склоняют голову… - Эрик грустно улыбнулся и начал петь:
Ты мне сказала "Уплыву я прочь из этих мест"
Я сел тихонько на траву и посмотрел окрест…
Рир, Эмиль и Левон тихо вступили:
Куда же ты, мой друг, плывёшь? В каких теперь морях?
Я без тебя тут ни за грош качаюсь на волнах…
Дрош обнял Ами и, поцеловав ее в кудрявый висок, затянул следующий куплет низким от табака голосом:
Мне куртизан суёт пшено
Мне кастелян скоблит окно
Несут вино, чтоб я продолжил радостно тонуть…
Дальше все притихли, потому что Эрик увлекся проигрышем, и какое-то время все слушали только музыку - лирическую и такую печальную, что у многих девочек на глазах навернулись слезы.
Окончание Эрик спел один, очень тихо и очень проникновенно…
Оно и к лучшему, поди...
Чтобы тебя прижав к груди,
На быстрой лодочке твоей с тобой продолжить путь…
- И это тоже Фалерс, - прошептал Эмиль на ухо Итте. - Но наш малыш переложил его на свою мелодию… Поэтому все и пели фальшиво.
- Какая разница, как они пели, Эм?! Песня… прекрасная…
- Спасибо, Итта… - услышав последнюю фразу, ухмыльнулся Эрик.
Он выплыл из черного леса по пояс в скользком, сизом тумане. Призрак, мертвец, дух подземелий.
Кто-то сдавленно вскрикнул, кто-то громко икнул, кто-то промямлил: "Гляньте… Там..."
Эмиль и Тигиль потянулись за приготовленными факелами, чтобы поджечь их от костра. Лора, прижавшись к Эрику, уцепилась в красный лацкан его тужурки. Комарович настороженно привстал с трубкой в зубах.
Призрак медленно ковылял к костру, крехтя и раскачиваясь, как куцая березка на ветру.
Его встретил свет вспыхнувших факелов.
Старик, высушенный временем так, что напоминал кладбищенский скелет, поднял единственную руку, чтобы прикрыть глаза. Вместо второй руки у него болтался пустой рукав грязной рубахи, заправленный под ремень в мешковатые гвардейские штаны.
- А свет… свет... приберите... пострелята… - весело зашамкал призрак. - Хе-хе… старым глазам… оно не на пользу… совсем не на пользу...
- Вы кто? - спросил смелый Комарович.
- Хто... хто… А нихто...- снова захихикал призрак, оперся на свободное на бревне местечко между Ванисом и Риром, и присел, вытягивая тощие ноженки в старых сапожищах. - Не откажите во временной прописке, хлопчики. Земелька-то эта и так, считай, моя. Кладбище… замок… Служба… хе, хе… Сторож я. Хто ещё?
Эрик продолжал тихонько перебирать струны, но остальные слушали старикашку молча, ежились от скрипучего голоса, что говорил вроде бы всем, и вроде бы дело, но по сути - никому и, если вдуматься, непонятно о чем… Кому нужно сторожить старое кладбище? И тем более мертвый замок? Пустые развалины… чушь…
- Песни… хорошо… нравятцца… хехе… Гости сюда нечасто..., ночами одна только горюн-птица и поет. А тут, ну кто бы ждал? Прямо вертеп с концертой. Наперво подумал, дриады. Наманили себе пастушков да балуются. Я и полюбопытствовал… А тут - гляди ж - молодежь! - Его жидкая длинная бородка тряслась от нервного смеха, а тонкий, черный от старости нос уже гулял направо-налево в поисках чего-нибудь интересного.
Оправившийся от первого впечатления Комарович сообразил, налил старику в ближайший пустой стакан, да не грогу, а сразу самогона. Выказал гостеприимство и уважение по чести.
Старик принял стакан костлявой птичьей рукой, крепко сжал. Глаза его бесцветные и слезящиеся будто бы заискрились, ожили.
Он выпил залпом, сухие губы обхватили край стакана, острый кадык нервно дернулся. Всем, кто смотрел, а смотрели все, кто был у костра, и вернувшиеся с озёрной прогулки Дрош и Ами, и Левон, отучившиеся по нужде в ельник, а теперь пришедший и с удивлением пялящийся на призрака, - всем было видно, как горло старика с усилием протолкнуло живительный сок прямиком в душу.
- Кхек! - старик кашлянул, улыбнулся беззубым ртом. - Не дрянная штука! Совсем нет! - И протянул стакан Комаровичу за добавкой.
Налили снова. Гостю, а заодно и себе. Эрик, уставший ждать и измучивший возбужденные струны, прибавил звук и сказал, весело, специально с вызовом ради нового слушателя:
- Так что, ребята, дальше поем? Много Фалерса, как говорится, не бывает!
- Не надо Фалерса! - неожиданно бодро возразил старик. - Не к костру. Давай-ка, кудрявый, нашу, мажорную… Анданте, тоника-тоника-тоника-субдоминанта-доминанта-тоника. Сможешь?
С трудом пряча ухмылку, Эрик уважительно поднял брови, переглянулся сначала с братом, а потом с Риром, мол, ну ничо се старичок, грамотный, и тут же выдал требуемое. А старик, обождав вступление, запел совершенно подростковым, ломающимся голосом, не притоптывая, но как-то задорно, по-молодому пританцовывая коленями:
«Расскажу я вам о том,
Как мы сели во чужом,
Во чужом пиру вина
Выпить ни за гроооош...»
И дальше одно и то же по кругу, все быстрее, быстрее, - Эрик постарался, - все веселее и все безумнее.
На втором круге ему уже подпевали, а когда отпели пятый и устали, хмельной Рир, чуть не в соплях от восторга, полез обнимать старика, а девочки со смехом его оттащили и поднесли призраку Графского Зуба ещё самогона. Тот немедленно выпил и снова глянул на Эрика с надеждой, что тот будет и дальше лабать частушки, но музыкант добродушно и ласково произнес.
- Ты отец - молодец. Частушки, они да, и строить и жить… как говорится... ага… Однако с Имиром Фалерсом, увы, эта народная поэзия рядом не поется. Тот был великий, конечно. Мы тут весь вечер за него пьем!
Все бросились искать оставленные в самых неожиданных местах стаканы, потянулись к бочонку, где во славу Василя Комаровича ещё плескалась добрая треть, но старик вдруг нахмурился и зло рассмеялся.
- Хто великий? Хто? Фалерс? Вот тот, чья жопа посреди университета выставлена? Ха! Видали мы таких "великих"... - он нервно почесал пустой рукав и добавил громко, с какой-то уж очень искренней и детской обидой. - Самый обычный человечишко, ваш Фалерс. Помирать ему совсем не хотелось!
- Так и что ж что не хотелось, - настороженно удивился Василь Комарович. - А кому бы хотелось?
- Никому-да никому, - ворчливо заерзал старикашка. - Но этому уж больно жизнь была мила… Цеплялся за нее ваш великий, как дитя малое… чуть не на коленях умолял его не вешать… унижался как вошь последняя… - старик сплюнул и примолк.
Примолкли и остальные, глядели удивленно, ждали продолжения. Но старик по всему продолжать не собирался, поглядывал на кувшинчик самогона да ерзал.
- Ты, старик, чего это там бормочешь? - озорная веселость и хмель исчезли с лица Эрика Травинского. Он отдал Лоре лютню, а сам наклонился вперед, сверля старикашку взглядом, и щелкая костяшками сплетенных между собой пальцев. - А ну, говори, какая вошь? Как унижался? Откуда ты это взял?
- Оттуда и взял, - капризно, с вызовом заскрипел старик. - Собственными ушами слышал, хе-хе-хе... Тут, недалеко... Графский Зуб... Вот там... в каземате на втором этаже... его туда из Алъеря привезли, и там же его разъясняли. А я у двери на часах стоял... молодой ишшо тогда был, ноги были здоровые... Здоровенной алебардой умел махать, да так умел, что меня даже роанские кони обходили стороной, а всадники и подавно...
- Не надо о конях... - Голос Эрика стал холодный и твердый. - Давай про Фалерса!
- А, ну Фалерс, да... - старик нехотя пожал тоненькими плечами, мол, сдался вам этот Фалерс. - Тряпка человек. Вроде учёный, хрен мочёный, а перед нами, быдлами лямочными, пресмыкался, пощады просил... Как будто мы решаем, кого вешать, а кого пороть... Так и повис, как тряпка... Нет бы сбежать попытаться, мы б его подрезали, всё смерть славная. А так - тряпка и тряпка, висит и висит, хе-хе-хе...
- Ну ты даешь, старик… - Эрик раздул ноздри и расцепил пальцы. - Врешь и не краснеешь!
- Да, я стар, но что помню, то помню. Да и не врут о таком. Мал ты еще, кудряш, простых вещей не понимаешь…
Тишина вокруг костра стояла кладбищенская. В этой тишине Василь потихоньку налил самогона себе и Эмилю - тот тоже сидел столбом, точно кол осиновый проглотил.
- Время такое было, - продолжал старик, видимо понимая, что так просто студенты от него не отстанут. - У нас тут многие петушками раскукарекались в те годы. И Фалерс ваш в крытой карете приехал к нам, на цепи сидючи. На него некоторые отцы гильдейские показали под воздействием, мол де-наш человек.
- Какие-какие отцы? – перебил Эрик.
- Гильдейские. Тут, в Туоне, была какая-то Гильдия. А в Алъере, помнится, Фратрия. Или наоборот? Здесь фратрия, а там гильдия? Не помню уже, давно дело было. Ну так, собачились оне страшно меж собою. Жгли целые города. Татуировки делали своим особые, и те и другие, и кого схватят, сразу их смотрят, и ежели чужой, то сразу в расход.
- Ну, а вы за кого были?
- Не помню. Наше дело маленькое, знай врагов короля за задницу бери. Покажет на фратрию – возьмем фратриев, покажет на гильдию –возьмем гильдийцев. Все людишки, а значит и жопа у каждого, хе-хе-хе... Фалерс сам виноват, что с этими скорешился... Но тогда феласофам особо жизни не было, жрать-то надо каждый день. Вот он ихние деньги взял и вляпался. Привезли, очную с отцами сделали, рубаху с него содрали, татухи увидели – что-то типа крылатой девки под мышкой у него набито было, а на плече - роза ветров запрещённая. Ну и делов. «Повесить». Ух, он, бедняга, извивался, аж пришлось по голове приложить, пока к виселице волочили. - Старик снова сплюнул, закашлялся. - Ладно, черт с ним! Налейте ещё, сынки, уж очень хороший у вас самогон…
Ему налили и передали стакан. Он снова выпил, и снова острый кадык протолкнул жидкость в усталую от воспоминаний душу.
Потом незваный гость поднялся, неровно качнулся и сказал:
- Надо же! А ноги то... Ноги то и не болят будто. Хороший, очень хороший самогон. Не дрянь! Ну, ребятки, бывайте! Пора мне честь знать…
И пошел, поднялся вверх по скале, и уже на склоне снова наполовину утонул в тумане, а потом и исчез в непроглядной черноте леса.
- Твою ж мать… - раздосадованно и даже зло проговорил Эрик. - Ходят всякие, настроение портят. Никуда от них не спрячешься…
Озеро укуталось туманом, перезвон лютневых аккордов сменили «уо-уо-уо» лесных птиц. Ночь еще оставалась темна, но уже шла на убыль - праздник закончился.
Эрик, Эмиль, Тигиль, Левон и Дрош, последние не отрубившиеся от усталости, отошли по малой нужде чуть дальше по берегу озера. Разговора уже не было, звучали только междометия и тихие, дурацкие смешки.
Не без труда разобравшись с пуговицами на ширинке, Эрик с наслаждением опорожнился на кусты и пыхнул эмилевой трубкой, которую держал в зубах.
- Вот жеж сука..., - сказал он в сердцах. – Старый подонок, испортил все веселье...
Парни рассмеялись.
- Дааа, у народа долгая память, - кисло промолвил Левон. – Привыкай. То ли еще выяснится.
- Ты что, поверил в этот старческий бред? – хрипло спросил Эмиль из-за своего дерева. – Старик пришел дерябнуть на халяву, и рассказал вздор... расплатился, так сказать... А ты ведешься.
- Ну не знаю, не знаю... уж очень складно, как по мне...
Дрош, которому вся стариковская история с самого начала не давала покоя, окаменело стоял, оперевшись на скрюченный древесный ствол.
Сказать или не сказать?
«Гильдия»
Солнце Пресвятое...
Ведь он же читал... Он же помнил...
Он вспомнил до запятой целую страницу. Да что страница. Целая книга «Специальные эдикты Двора покойного во святых ЕВ Улиссуса Минора», 275 г. от В. в личной библиотеке отца, с печатью «закрытый фонд»...
Страница.... хм... Страница... 115!
Специальный эдикт...от 8 мая 267 года...
«Лиц образованного сословия, злоумышляющих против Королевства Нашего в рядах преступной пустосвятной Гильдии, объявленных при дознании а также иными средствами, помимо общих вольностей уголовного права ставить пред закрытый суд Королевского Совета с привилегией Двора применять к таковым лицам по усмотрению высшую меру воздействия с полной конфискацией имущества,
До особого распоряжения.
Рыцарь Правого Кубка ЕВ Фратрии - ДжанФранко Соль
Рыцарь Левого Кубка ЕВ Фратрии - Джалаледдин Фродо
Верховный Магистр ЕВ Фратрии - ЕВ.... Улиссус Минор.
Подписи
Печать
Издательская сноска:
Особого распоряжения на момент подготовки настоящего издания не поступало.»
Мать моя женщина...
Дрошу на мгновение стало так страшно, как еще не было никогда. Невероятный, неведомо откуда взявшийся старик, сам того не зная, прояснил весь этот ребус с ужасающей ясностью.
Почти половину этой книги занимали эдикты с шестьдесят седьмого по шестьдесят девятый годы, последние годы жизни Улиссуса... Престарелый король самым безобразным образом зачищал страну для своего наследника, великого короля Грегори. В компании «Рыцарей кубка» той самой Фратрии, о которой теперь тоже ни слова ни в одном учебнике, ни в одной хрестоматии... Ковровая политическая зачистка.
Это была настоящая бомба, и Дроша бросило в пот. К горлу подступила давно напрашивающаяся тошнота. Благоразумие просило, настаивало, умоляло промолчать...
Но Дрош был тепличный интеллигент без чувства юмора. А алкоголь раскрепостил его.
Он даже зажмурился от того, какой безумный анекдот можно из этого заварить. Анекдот, достойный отдельной библиотечной полки.
- Ээ.... рызо.. разочарую тебя, дррруг мой. Всё это... скорея всиво... чистая пррравда, - сказал он в затянувшуюся паузу.
Напряженное молчание было ему ответом.
Когда он не без труда зашнуровался и выступил из-за своего дерева, четверо уже стояли перед ним полукругом с добрыми улыбками.
Двое из ларца, одинаковы с лица, хехехе. Левончик по щщам схлопончик...
Ну и конечно же, Тигиль, друг краснокожих, темная лошадка, черт бы его побрал...
А плевать...
- Была... была Гильдия, - сказал Дрош, выставив указательный палец. – Была. Читал. Не могу сказать где, книга не моя и не отцовская. Официально… Ик... официально её вообще нет... уже нет.
- И что там? – сурово спросил Тигиль.
- Полити-че-ски-е тёрки. Очень давние. Так что старик... Ик... вполне реальный.
- Ну ты подробнее, - качнулся Эмиль, слегка наваливаясь на Эрика. – Подробнее давай...
- Подробнее я и не помню.... Я бы и это не вспомнил, но... знак мне тоже встречался. В публичной брошюре министерства внутренней службы, 306 год, «Знаки и символы субкультур», раздел... Особое внимание.
Эмиль присвистнул.
Компания слегка поскучнела. Всё-таки благоразумие никому из них не было чуждо. Никому, кроме.... разумеется...
Сам того не вполне осознавая, Дрош все рассчитал правильно...
В глазах Эрика загорелись тусклые, почти что болотные огни. Азарт опасной тайны мгновенно сдернул с него пьяное оцепенение, как внезапный порыв ветра сдернул туман со спящей глади Черного озера…
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58890-belaja-gildija-2-chast-11.html
Содержание:
- Часть 27
Книга 2. Новый порядок капитана Чанова
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: