Он не выдержал. Три дня уговаривал себя. Специально обходил бордель стороной. В итоге мысль о том, что ему куда-то нельзя, так его взбесила, что он пошел назло себе. Чтобы прекратить об этом думать. Почему нельзя? Что, собственно, нельзя? Кто ему указ?
Было около четырех часов дня. Она была свободна и приняла его.
— Денег у меня немного. — Он высыпал из кожаного мешочка на туалетный столик тусклые монеты.
В этот раз он был другой. Трезвый. И даже смущенный.
— Научи меня. — Он стоял посреди комнаты и не знал, куда девать длинные руки. Лютня висела у него на плече.
— Чему я могу тебя научить, милый мальчик? Тебе и так не одна девушка не откажет.
— Да?! Правда? — Он искренне обрадовался похвале, расплылся в улыбке. Потом почесал макушку и пожал плечами. — Ну, всяким штукам научи! Чему-нибудь новенькому. Чтобы девушкам нравилось.
— Обычно юноши пекутся о том, чтобы нравилось им.
— Я — исключение.
Она сидела на просторной, застеленной красным шелковым пледом, кровати. Одна подушка поверх. На подушке — раскрытая книга. Высокий юноша с лютней на плече ждал. Она им любовалась.
— Допустим, кое-что я тебе могу показать. — Она неспешным движением руки поправила прическу. — Денег я с тебя не возьму. У тебя все равно не хватит оплатить мои услуги. Но можешь покупать мне цветы. Это тоже часть обучения.
— Цветы я дарить умею! — Он снова ослепительно улыбнулся.
— Ты, верно, обдираешь городские клумбы, как любой молодой ловелас. А я прошу покупать у цветочника. С лентой.
— Понял. Думаю, на цветы я заработаю.
— Тогда — лютню в угол и мыть руки. В пять ко мне записан господин Моле. Так что ты сегодня будешь на разогреве. У нас есть полчаса. За это время мы успеем немало. В четверг можешь прийти в два. Устроим сиесту.
Она встала, сама сняла с его плеча инструмент, осторожно приставила к туалетному столику. Лютня наклонилась и стукнула об ножку стола.
— Будь с ней поласковее. Это моя первая женщина.
— А вторая?
— А гитару я сдуру оставил в Туоне. Дал поиграть одному обормоту. Теперь приходиться стараться на тринадцати струнах.
— Значит, девушки у тебя нет?
— Как это нет? Отличная девушка. Красотка!
— Хочешь ее порадовать?
— Хочу порадовать тебя.
Он послушно вымыл над тазиком руки. Она поливала ему из кувшина. Пальцы у него были тонкие и длинные — музыкальные.
Потом она развернула его к себе.
— Какой же ты высоченный. Трудно, наверно, пристраиваться к девушкам.
— Да не особо. — Он наклонился, демонстрируя, что ему вовсе нетрудно, а заодно чтобы ее поцеловать.
— Не спеши. — Она положила руку ему на губы. — Начнем с груди. Тебя не надо учить медленно приспускать с плеча блузку. Ты умеешь.
Он послушно опустил с ее плеч обе лямочки, и блуза сама скользнула с большой, полной груди.
— Молодец! Теперь возьми грудь смелее, слегка сожми снизу. Вот так. — Она взяла его руку и показала, как нужно сжать. — А потом целуй... О-о-о! Да, так даме понравится. Можешь даже слегка прикусить. Очень осторожно. И чуть сильнее! Распутная же дева, да ты юный гений!
— Слушай, — он поднял лицо от ее груди, — а этот господин точно придет в пять? Потому что я бы успел и за десять минут.
— Ты же хотел учиться, а не развлекаться?
— Одно другому не мешает. — Он весело улыбался.
— Мешает. Хочешь стать профессионалом — слушай, что тебе говорят профессионалы. Не давай члену взять верх над своим даром. Думай о том, чего хочет женщина. Она хочет, чтобы ты сжал грудь и не отпускал.
И он стал слушать. А она его учить.
Он ходил к ней пару раз в неделю. Исправно носил цветы. Иногда спал в ее мягкой постели. Она его баловала бесплатными услугами, проходившими у остальных по самым высоким ценам. И еще с ней можно было поговорить. Не как с Ричкой — только о сексе. А обо всем. Она интересно рассказывала. Работала она давно, и у нее накопилось много историй. Одна увлекательнее другой. Он рассказывал ей об университете, о брате, о детстве в долине, о своих хулиганствах. О книгах и музыке. В итоге они подружились.
Она была совершенно уверена в его даре. Мальчик играючи осваивал такие тонкости искусства любви, которые некоторые джентльмены не постигали и за долгие годы тренировок. Он старался отрабатывать ее уроки. Ублажал ее с радостью.
— Твоя девушка должна быть довольна! — падая на подушки, восклицала она.
— Она довольна, — улыбался он и переводил разговор на другую тему.
Она звала его Пастушкой. Он ее — Мадам и на «ты».
Из умелых рук Мадам Эрик вылетал вдохновенный, вихрем носил за собой радость и счастье. Город он исходил вдоль и поперек, изучил все кабаки и трактиры, и славу себе сыскал пением и врожденным актерским мастерством. Выплескивал себя на всех окружающих без разбора. Из-за его непосредственной искренности никто будто и не завидовал его успеху.
На него засматривались даже почтенные дамы, ему кидали монеты, ему аплодировали.
Ему писалось так, как никогда прежде. Раз уж у него появилось столько разнообразных слушателей.
Сидя на крыше Башни алъерьских королей или на горе Спасения — он любил высоту — Эрик писал стихи и песни. Остренькое писалось быстрее и лучше оплачивалось. Но когда он вспоминал об Итте, то всякий раз трогал на плече шрам в форме морской ракушки, и тогда его брала в плен лирическая муза, и он писал что-то нежное, что-то на изломе чувств. Он понимал, что новому Эрику все равно ничего не исправить. Двигать Эмиля было нельзя, невозможно. И именно поэтому очень хотелось его подвинуть. Эрик разбирался с этим внутренним конфликтом простым юношеским способом — девушками, выпивкой и творчеством. Толстый блокнот, который он хранил у Рички под умывальником, чтобы не потерять, и чтобы никто, даже Ричка, не мог прочитать то, что там написано, пополнялся все новыми и новыми стихотворениями. Это были не памфлеты и не песенки про короля. Это была настоящая высокая поэзия.
Он и впрямь был очень удачливым парнем. Девушки клеились к нему сами. Эти городские, не то что университетские, не чурались позалипать по углам с красивым музыкантом, отчего у Эрика порой случались проблемы с их кавалерами. Не крупные, и даже по-своему героические.
Он рассказывал о своих подвигах Мадам, и они вместе смеялись.
— Что это такое, Мадам? — спросил он однажды, когда стянул с нее панталоны и увидел красные, длинные как змеи следы на ягодицах. Кровь немного подсохла. Но Эрик оторопел так, что враз потерял боевую форму. — Ты что, с дерева свалилась? Что это? И тут! — Он поднял пеньюар выше и увидел такие же свежие длинные раны на спине.
— Нет, милый, не с дерева. — Она села на кровати, улыбнулась его наивности и поцеловала в висок.
— Погоди! Стоп игра. Что это такое? Откуда? В понедельник не было! Что стряслось?!
— В понедельник не было, в четверг есть, — равнодушно ответила она. — Тебя не заводят раны?
— Не-е-ет. Конечно, нет! А что, кого-то заводят?
— Бывает. Во вторник вернулся из путешествия мой старый знакомый. Господин Брешер. Он очень соскучился. Так что следы от плети теперь будут часто. Привыкай.
Он застегнул штаны, сел на край кровати и затих, уставившись в угол, соображая, в какую часть души уложить это новое знание. Эрику казалось, что он все прочитал о сексе, что ничем таким особенным его уже не удивишь. А вот на тебе. Плеть...
Его юному неопытному уму, взращенному, в основном, книгами, и невдомек было, что падшие женщины вовсе не прекрасные феи, владеющие искусством обольщения. Плотская любовь представлялась Эрику хулиганскими пьесами Прандта, чувственностью высокой поэзии, где все так или иначе происходит по любви и взаимному влечению. Женщины казались ему совершенными созданиями, в коих и наслаждение, и покой, и ласка. Если женщина что-то говорит — она знает. Как знают матери или книги. Как знает природа. Мужчины представлялись Эрику защитниками женщин, не иначе.
Если женщина любит мужчину — значит, он достойный человек. Но если мужчина не бережет, не боготворит женщину — он мразь, попирающая высшие ценности мироздания. Да, мужчинам положено иметь недостатки. Но не по отношению к прекрасному полу. Ударить женщину недопустимо. Так ему казалось в его пятнадцать.
И если бы кто сказал Эрику, что тогда, в парке Туона, он обидел Итту, он бы очень удивился, оскорбился и вознегодовал. Ведь он и не думал ее обижать, напротив, он был в нее горячо влюблен и хотел подарить свою любовь.
— Я его убью! — проговорил он.
Мадам рассмеялась. Так наигранно и громко, что Эрик вздрогнул. Оглянулся. Лицо ее не было веселым. Синие, слегка отекшие от бессонной ночи глаза смотрели с грустью и строгостью, с такой отстраненностью, что Эрик впервые подумал, сколько же ей лет, и как так получилось, что она — куртизанка.
— Тебя посадят, Пастушка. — Мадам моргнула, и тушь с ее ресниц отпечаталась точками под глазами. — И всего-то. А у меня не будет больше счета в банке. Не думаешь же ты, что мне вечно будет тридцать четыре. Еще лет восемь — и никто не заплатит за меня ни гроша. Нужно откладывать деньги сейчас, милый. А Алоиз хорошо платит.
— И что, так и будешь терпеть? Восемь лет? Терпеть это?! — Он показал пальцем на ее широкие ягодицы, потом обвел взглядом всю комнату, точно впервые увидел: помпезные задернутые шторы, вычурный канделябр у изголовья кровати. Туалетный столик на кривых ножках, а на нем керамический кувшин для воды, расписанный розовыми цветочками.
Он пытался внять, принять несправедливость ее ситуации. У него не получалось. Он почесал макушку, потом шмыгнул носом и обнял свою Мадам. Погладил по голове, как маленькую. А потом хлопнул себя по коленям.
— Одевайся! Идем!
— Куда?
— Гулять! Пойдем есть вишню в шоколаде и будем плевать косточками с моста. У тебя выходной.
Он сказал это так уверенно, так легко все за нее решив, что она не смогла отказать и пошла гулять по городу с красивым пятнадцатилетним мальчишкой. Он развлекал ее стихами и дурацкими шутками. Вытряс кошелек и купил большой пакет вишен. Плевать косточками с моста было весело.
Потом он проводил ее до борделя, поцеловал руку и обещал прийти в понедельник.
Он ушел от Мадам бродить по городу. Но люди ему мешали, злили его, отвлекали. Какое-то новое понимание жизни открывалось перед ним. Жизни не книжной, а расчетливой и жестокой.
Он направился к старой колокольне, что высилась напротив королевского замка и была самой высокой башней во всем городе. Когда-то на заре нового мира с Башни алъерьских королей подавали сигналы о наступлении врагов, а теперь колокол оживал только во время пожаров. Двери в башню не запирали, но, опасаясь попасться на глаза стоящим на Дворцовой площади часовым, Эрик предпочитал главному входу окно с тыльной стороны строения. Он привычно отсчитал триста двенадцать ступенек, выбрался на площадку звонаря, а оттуда — стараясь не задеть колокола — на ветхую черепичную крышу.
Сегодня Алъерь не казался ему сверху таким игрушечным и уютным, а розы на клумбах площади — такими прекрасными. Эрик думал про мадам и про то, что натворил перед тем, как забраться сюда впервые.
Пару недель назад, когда Эрик давал деру из элитной «Клотильды», у него в кармане звенело только два полтинника. Оставшиеся от стипендии деньги он потратил на новую рубашку, и теперь, нарядный, но бедный, жил по принципу «что заработаешь, то и полопаешь». Такая жизнь его устраивала более чем. К тому же он всегда мог перекусить у Рички. И не только перекусить, разумеется.
Но в тот вечер ему страсть как хотелось выпить. После скачки по закоулкам от полицейских другого желания ждать от юноши и не приходилось. И Эрик разумно направил свои пыльные ботинки в сторону «Трубочиста».
«Трубочист» был тесен и грязен, полностью оправдывая свое название. Народу набилось в него, как селедок в бочке, и дым от дешевой махорки разъедал глаза. Это было заведение самого низкого пошиба, и полицаи, а уж тем более гвардейцы предусмотрительно обходили его стороной.
Серого Носа прозвали так потому, что он отморозил свой внушительный шнобель во время Лютой зимы — он поведал об этом Эрику в первый же грандиозный заход мальчишки в притон. Серый Нос позвал юного музыканта за стол и стребовал с него выпивку за старый должок. Никакого долга Эрик не припоминал. Память у него была светлая, если не сказать феноменальная, и за последние недели своего пьянства и гулянства он ее растерять еще не успел.
Но спорить с Серым Носом было глупо даже по его, Эриковым, меркам. Так что Эрик купил пинту пива себе и Носу, и остался при одном последнем полтиннике.
Словом, вечер не задался сразу. Эрик еще и на картофельной кожуре поскользнулся, так, что чуть пиво не расплескал.
— Пускают детей в заведение! Потом ложки пропадают! — фыркнула Оглобля Мэри.
Она сегодня работала на раздаче, и это тоже для Эрика удачей назвать было нельзя.
— Осмеяла тебя невестушка. Пора бы привыкнуть... — осклаблился Серый Нос. — Не обижайся на нее. Она баба неплохая. Одинокая только. Потому и злая.
— Злая баба — плохая баба! — пьяно хохотнул кто-то рядом.
Оглобля Мэри была одинокая по совершенно пикантной причине. Росту в ней было столько, что когда Эрик ее увидел, то открыл рот и в душе, очень глубоко, но однозначно, сделал стойку. Этакая тощая, резкая девица, два метра с кепкой. На полголовы выше Эрика, ну или на треть.
Необычно и привлекательно. Эрик уже привык, что на всем белом свете выше него только дед, да и то это вопрос времени. А тут на тебе.
Когда Эрик пришел в «Трубочист» в первый раз, Оглобля Мэри работала в зале, и, подойдя к пацанчику, сказала, уперев руки в бока:
— Шел бы ты отсюда, ребенок. Мамочка волноваться будет.
И Эрик впервые не нашелся с ответом. И даже покраснел. За что страшно на себя разозлился и включил «пастушку» по полной.
Отыграл в зале час бесплатно. Все веселые свои куплеты да памфлеты, да с таким азартом выложился, что хозяин поставил парню пива, а бродяги, утирающие веселые слезы, приняли мальчика за своего, посадили за стол и с ним поручкались. Оно и понятно. Где еще, как не у забулдыг, памфлеты про короля разольются по сердцам долгожданным бальзамом?
Дамы, а у забулдыг тоже водились дамы, пощупали Эричка за щеки и пообещали пощупать еще, где захочет, за пару монет, разумеется. Ну, или за выпивку.
От дам Эрик деликатно отшутился. Его интерес дефилировал мимо столов и триумф юного поэта игнорировал вместе с самим поэтом.
Тогда Эрик предпринял привычное. Стал демонстративно клеиться к хорошенькой официантке. Тем более она была и впрямь ничего. С большими сиськами, пощупать которые парню было совсем не в тягость.
Женщин Эрик любил всех. Но по-разному. В каждой из них что-то было. Особенное, привлекательное. Надо только уметь увидеть. Эрик умел. У Лозины, кроме сисек, имелись ямочки на щечках. И хотя сами щечки были весьма упитанными, а личико рябым, Эрик западал именно на щечки.
Впрочем, флирт с Лозиной ничем не закончился. У нее оказался в наличии жених, так что Эрик и успел разве что слегка помять ее во время танца. Такие танцы, как в «Трубочисте», танцами и назвать было нельзя. Лихие пляски пьяных дикарей. Без стеснения и прочих условностей. С задиранием прилюдно юбок и блевотиной под ботинками. Эрик был рад, что Эмиль его не видит. Он отдыхал от брата, с пониманием, что это ненадолго. От силы две недели, потом три, потом еще одну. Ему нравилась эта изнанка жизни. В которой все было на инстинктах, на удали, на прожигании времени.
Именно это, граничащее с отвратительным, подчеркивало в нем поэта, смотрящего на все со стороны и выискивающего бриллианты в свином помете.
Оглобля Мэри как раз и была таким бриллиантом.
Сильная, высокомерная, кожа да кости, шрам на лице, не уродливый, но говорящий, что у нее есть история жизни, которой ведьмы с две она с кем поделится. И рост. Рост был внушительный для любого обладателя штанов и всего, что к штанам прилагается.
Поэтому Эрик был готов расстаться со вторым полтинником, лишь бы только улучить момент, чтобы подойти к стойке и глянуть Оглобле в пустое, совершенно пустое декольте. Авось чего разглядит.
— Ну что, ребенок? — Она не улыбнулась ему, а только по обыкновению воткнула руки в боки и выпятила плоскую грудь. — Всем сиськи пообгрызал? Мои не хочешь попробовать?
В этом «пообгрызал» Эрик услышал такое дикое, такое первородное возбуждение, что аж скулы свело. Вызов ее, шуточный, наглый, унизительный, выбил из него последние правила приличия, как удар кулаком под дых. Когда заходишься воздухом и не можешь вздохнуть. Раз, два, три.
На счет три Эрик выпрямил спину и ухмыльнулся.
— Что смотришь? — Презрительная улыбка скользнула по узкому, угрюмому лицу. — Слабо тебе?
Это был нокаут. Тот, который Мэри давно для него готовила, подтрунивая над ним целый месяц, игнорируя его игру, его танцы, его выступления, просто игнорируя, уходя на кухню, гремя посудой, размахивая шваброй, спиной к нему, так, что поэт видел только ее плоский, но вполне широкий зад.
Нокаут был приготовлен. Отрепетирован. Презрение к его таланту, только потому, что он юн. И очень высок. Почти с нее ростом.
Кровь хлынула Эрику в лицо, и тотчас устремилась вниз, куда и положено.
Он встрепенулся, как зверь при виде дразнящей его самки, мгновенно обогнул стойку и прямо у всех на глазах схватил Оглоблю за подбородок и поцеловал. Губы у нее были тонкие, но нежные, мягкие и на вкус отдавали сладкой мятной настойкой.
Мэри дернула длинными руками, но не ударила. Не вырвалась. Она приняла поцелуй, никак не сопротивляясь, ничего не предпринимая, ни хорошего, ни дурного. «Трубочист» аплодировал и улюлюкал. Слышались возгласы одобрения, хлопки.
Эрик отпустил Мэри, вернулся на свое место у стойки и, выложив последний полтинник, сказал, демонстративно утирая губы:
— Две пинты пива, госпожа.
— Сучий сын, — прошипела Оглобля Мэри и начала разливать пиво из бочки в кружки. Эрик заметил, что ее тонкие пальцы слегка дрожат.
Он просидел в «Трубочисте» до последнего посетителя. Дождался, пока пьяного бедолагу Зарека выгонят взашей. Сидел и ждал. Она смотрела на него только боковым зрением, не иначе.
Когда кабак опустел и хозяин отправился к себе, велев Эрику выметаться, а Мэри — домыть все и закрыть двери, Оглобля ушла на кухню, словно Эрика и не было тут вовсе. Пустое место. Сучий сын. Ну-ну. А пальцы-то дрожали.
Эрик дождался, когда Мэри перестанет греметь тазом с горячей водой, в котором она мыла посуду, встал и направился на кухню.
Они не сказали друг другу ни слова. Она сделала вид, что против и даже схватила нож. Эрик мягко забрал его у нее из рук. Обнял за талию. Ее лицо находилось выше привычного, плечи выше привычного. Все было иначе. От этого обстоятельства Эрик возбудился уже не просто как зверь, а как молодой волк, ухвативший крупную добычу. Три застежки. Он спустил ее платье с плеч. И маленькие, твердые соски, почти без груди, лишь намек на окружности, предстали перед ним.
Таких он никогда не видел. Да и много ли он видел? Юные груди Итты, круглые булочки Рички и шикарные мягкие дыни Мадам. Ну, а остальное вскользь, по мелочи. Ему нравились груди побольше, их можно было гладить, мять, играть ими как самыми чудесными мячами в мире. Эти можно было только грызть.
Что он и сделал. Вгрызся в них грубо, почувствовал на языке твердый шарик соска. Мэри выгнулась навстречу. Запрокинула голову. Она не обнимала, не трогала Эрика, но и не мешала ему.
И от этого он завелся еще яростнее. По полной почувствовал свободу, грубо перевернул на живот Оглоблю Мэри, уложил на стол. Тогда она дернулась. Махнула руками, но только один раз. Ложки, вилки, поварешки полетели на пол. Разбилась тарелка. Вторая.
Он задрал Мэри юбку и спустил с ее плоского зада панталоны...
Потом он шел по городу, потрясенный, смурной. Злой на себя, на совершенное бесчинство. Посидел на набережной Ааги, смыл кровь с рук и штанов. Тогда ему и пришло в голову влезть на крышу колокольни, — самую высокую, самую опасную крышу во всем городе. Ночь выдалась теплая, звездная, благостная июньская ночь. Он сидел на ветхой черепице с риском свалиться в любой момент и думал. О девственнице Оглобле, очень высокой девушке, на которую не позарился ни один мужчина, кроме него. И о себе, заигравшемся придурке, который, как ни крути, отличный ловелас и вообще ведьмов сукин сын...
С тех пор Башня алъерьских королей стала настоящим убежищем, прячущем Пастушку от пестрой реальности и от себя самого.
Исполосованные прелести Мадам не выходили у него из головы и странным образом связывались с кровью Оглобли Мэри на его рубашке.
Он думал и думал. Обо всем. И чем больше он думал, тем неотвратимее, яснее и больнее вспоминал маму.
У нее были волосы цвета молодой ржи, гибкий, очень тонкий стан и плавные мягкие руки. Она умела взять ленту, махнуть ей, и получался бант. Она хорошо пела. А еще она умела то, чего не следует уметь мамам: копать развалины Древнего мира, стрелять из лука, читать на семи языках. Пять из которых — языки Древности. Вот так... так... читать она любила больше, чем готовить...
Эрику вдруг захотелось немедленно пойти к Мадам, лечь рядом, уткнувшись в ее пышные груди, и плакать. Он не заметил, что слезы уже давно сами катятся по щекам и капают за ворот рубашки. А когда заметил, то разозлился на себя, на свою слабость, велел себе слезть с крыши и обустроить свои дела, как положено мужчине.
Спустя несколько дней (столько понадобилось Эрику, чтобы заработать нужную сумму), он появился в «Трубочисте» с букетом дорогих хризантем, нежно-фиолетовых, каждая размером с блюдце.
Специально пришел пораньше, пока зал еще пуст, а Мэри уже на месте.
Он ожидал, что она будет смеяться и скажет ему: «Ребенок. Ну что, втрескался?» Или что-то в этом роде. Он даже заранее подобрал всякие веселые и колкие ответы.
Но ему не пришлось ничего говорить.
Увидев его с цветами, Мэри ему улыбнулась. Эрик постарался вернуть свою челюсть на место и улыбнуться в ответ.
Он положил хризантемы перед ней на стойку. Она кинула на них взгляд. В этом взгляде было столько скрытой радости, нежности, столько благожелательности, что Эрик мысленно подпрыгнул и сделал в воздухе хук правой.
Потом Мэри взяла чистую кружку и наполнила ее лучшем портером.
— За счет заведения. — В голосе ее прозвучали только едва уловимые нотки свойственного ей сарказма.
Эрик выпил портер, глядя, как Мэри ставит хризантемы в вазу, а вазу — на стойку, так, чтобы всякий входящий увидел бы сначала цветы, а уж потом стойку, Мэри и все остальное.
— Спасибо, — сказала она.
— Тебе спасибо. — Он кивнул ей: мол, со всем уважением, и она кивнула ему: мол, я не в обиде.
Он ушел и больше в «Трубочист» не заглядывал.
Цветы для Мадам он купил розовые, эдакие трогательные звездочки. Эрик не знал их названия, но ему понравилось, что их много, и они со вкусом украшены веточкой хвои.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58200-belaja-gildija-chast-21.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
