Утро праздника середины зимы началось с того, что Ванда влетела в комнату с раскаленными щипцами для волос, подскочила к зеркалу и начала закручивать падающую на лицо серую челку.
— Итта, вставай! Я выпросила щипцы у Дины всего на полчаса. Накрутимся.
— Крутись, — зевнула я, взбивая подушку. — Мне нет смысла. Все равно больше пяти минут не продержатся. Я свои волосы знаю.
— Вставай сейчас же! — Ванда разжала щипцы, и красивый локон упал ей на щеку. Затем она брызнула на щипцы водой из стакана, те лениво зашипели. — Уже остыли... Я пошла греть. Вставай и причешись. Я тебе такую красоту наведу, твои Травинские в обморок попадают!
Ванда выскочила в коридор, но тут же вернулась, просунула хорошенькую головку в дверь:
— Рир сказал, Эмиля поставили в оркестр на замену, у них флейтист заболел. То ли живот, то ли похмелье. Так что учти — ставки повышаются!
— На какую замену? — Я села на кровати. — Эй!
Но Ванда уже убежала. Я нехотя встала, оделась и пошла умываться.
Полночи я ломала голову, как бы превратить свое единственное синее платье в бальное. В итоге решила пришить к юбке звезды из фольги, с тем и уснула. Теперь идея показалась мне просто ничтожной. Если я правильно поняла Ванду, то Эмиль будет играть на сцене в оркестре старшекурсников, а я стоять в зале с пришитыми к юбке звездами...
В последний раз мы с Эмилем очень натянуто поговорили. Я пришла в мальчишеский корпус, чтобы отдать конспекты Борею и, как бы невзначай, заглянуть к братьям. Эмиль мыл на кухне посуду.
— Привет! — сказала я.
Он обернулся, чашка выскользнула у него из рук, упала на пол и разбилась.
Я сразу бросилась помогать — собирать осколки в мусорное ведро.
— Не трогай руками, порежешься, — раздосадованно сказал Эмиль.
Ему почему-то стало очень неловко. То ли из-за дурацкой чашки, то ли из-за своей неуклюжести.
Вообще, после первого нашего сидения у костра я больше не путала близнецов. Палитры их чувств почти всегда разительно отличались друг от друга. Стал бы Эрик переживать из-за чашки? Да ни в жизнь!
— Погоди, говорю! — строже, даже с раздражением повторил Эмиль. — Ничего не трогай! Сейчас веник принесу.
Он ушел в подсобку, вернулся с веником. К тому моменту я уже собрала все крупные осколки в ведро и ждала его. Он посмотрел на осколки в ведре, потом на меня, поджал губы и начал молча подметать мелкие остатки несчастной чашки.
— Это чья чашка? — спросила я.
— Моя, — ответил Эмиль.
— Любимая?
— Нет. Просто чашка. — Он выпрямился, и я почуяла его внезапное беспокойство. — Я тебя задерживаю? Ты, наверное, по делу пришла. А я тут с этой чашкой...
Конечно, мне нужно было ответить: я пришла к вам... или, еще лучше: я пришла к тебе, узнать, как дела. Но я совершенно по инерции сказала правду:
— Я пришла к Борею. Конспект по пигментам принесла. Не так и много у нас общих предметов, но вот с этими пигментами он меня просто выручил.
— Ясно, — кивнул Эмиль и стряхнул осколки с совка в мусорное ведро так энергично, что некоторые из них просыпались мимо, и ему пришлось заметать их на совок заново. Он с трудом держал себя в руках. От него шло сильное волнение, природу которого я не могла определить.
— Кроме пигментов, тебе еще, вероятно, растворы понадобятся. Их физики на втором курсе проходят. — Эмиль сглотнул, отчаянно стараясь вернуть голосу спокойствие. — Если хочешь... Ну, вдруг у него не будет... Я могу взять для тебя книгу по растворам. Как раз попадалась недавно в библиотеке. Вполне хорошее пособие. Если нужно...
— Спасибо. Будет здорово заранее познакомиться с растворами...
— Тогда я в следующий раз возьму. — Эмиль примирительно улыбнулся.
— А ты что вообще сейчас делать собирался?
— Вообще я занимаюсь. Просто в перерыве чай пил. Зимой сухо. И если долго играть, то горло дерет.
— А сколько ты сегодня уже занимался?
— На флейте? Четыре часа. Надо еще хотя бы часик.
Я сначала замерла с открытым ртом, а потом сообразила, что сама порой просиживаю за мольбертом четыре часа, не замечая времени. С той лишь разницей, что дуть в инструмент физически труднее, чем смешивать краски и накладывать их кисточкой на холст.
Делать было нечего. Раз он собирался заниматься, не стоило ему мешать.
— Тогда занимайся, — начала прощаться я. — Приходите сегодня вечером с Эриком к нам.
— Если успеем. — Эмиль снова вежливо улыбнулся, так и продолжая держать в руках уже ненужные совок и веник.
И я ушла.
Вечером они с Эриком не пришли, но я вовсю была занята росписью зеленой двери и не успела расстроиться.
Это было позавчера, а сегодня выяснилось, что Эмиля взяли на замену в оркестр. Не зря, значит, занимался. И ведь не сказал ничего...
— Стой спокойно, не то обожгу! — приказала Ванда. — Погоди, сейчас мы все сделаем.
Такая азартная решительность все вокруг организовать и сделать красиво была очень в духе Ванды.
Зажав в зубах шпильки, она принялась принуждать к покорности мои тяжелые и густые волосы. В итоге волосы сдались, деваться им было некуда. Ванда собрала их в высокий хвост и туго-туго завила концы, сбрызнув прическу для надежности сахарной водой.
Про звезды из фольги на подоле Ванда запретила мне даже думать.
— Фу-фу-фу! — решительно заявила она, приколола мне свою серебряную брошку-луну и накрасила мне веки блестками.
— Достаточно! — Оценив свою работу и придирчиво оглядев меня со всех сторон, заключила подруга. — С твоим ростом и с твоим лицом все остальное будет просто лишнее. Моя тетушка, тоже высокая, в таких случаях говорит: «Будем брать натурой».
Сама Ванда, вовсе не маленькая, а выше среднего роста, спортивная и милая, тоже по-своему брала натурой: она носила одежду по фигуре и лишь слегка подкрашивала глаза серым, а губы розовым. Со вкусом у нее все было хорошо.
В полпятого уже совсем стемнело, и, когда мы, девочки, бежали от общежития к главному корпусу, над нашими головами уже распахнулось черное, усыпанное звездами январское небо, а мороз кусал щеки, щекотал носы, бесцеремонно забирался нам под юбки и щипал коленки через чулки.
Мы все казались себе принцессами, спешащими через тьму к свету.
В просторном холле ламп было не сосчитать. Здесь установили вешалки для верхней одежды, и румяные, нарядные и возбужденные студенты шумно и весело толкались, снимали куртки, пальто и дубленки и строили планы на продолжение веселья.
Прежде всего должен был состояться бал. По традиции бал открывал ректор. Он читал послание короля Кавена к студентам университета. Потом ожидались танцы под выступление Туонского оркестра, затем ряженые раздавали конфеты и фанты, розыгрыш которых планировался только на следующий день.
А после танцев всем надлежало отправляться в столовую на щедро оплаченное из королевской казны пиршество. И уж ближе к полуночи старшие курсы собирались танцевать в зале без младших. Первокурсникам, многим из которых не было и пятнадцати, ночью положено было спать.
— Ну уж дудки! — узнав о такой вопиющей несправедливости, вознегодовал Эрик. — Со мной такое не пройдет!
— И что ты собираешься делать? — осторожно поинтересовалась я.
— Уж поверь, найду что! — самодовольно ухмыльнулся он.
— Ставлю полтинник, что тебя выведут с танцев под белые руки, — проворчал Эмиль. — А жаль. В такой день взрослые могли бы и не жлобствовать.
В зал впустили ровно в пять. Ударил гонг, распахнулись двустворчатые двери, и все, кто, приплясывая от нетерпения, толпился в холле, увидели елку и притихли. Кураторы факультетов споро разобрали своих подопечных, как курочки цыплят — в стайки, и мы вошли в зал чинно и встали вокруг елки.
Я нашла глазами музыкантов и увидела на противоположной стороне зала торчащую лохматую голову одного из Травинских.
А потом зеленый занавес разъехался в обе стороны сцены, предъявив публике полный состав университетского оркестра.
Стоящий позади виол Эмиль оглядывал зал, словно кого-то искал. Он, как и другие ребята на сцене, был в черном фраке и белой рубашке с бантом, отчего казался кем-то другим, не Эмилем, а незнакомым мне человеком.
Оркестранты поклонились публике, а очень взволнованный скрипач повернулся к оркестру и взмахнул смычком.
Грянул гимн королевства, и под него на сцену торопливо вышел ректор Фельц. Даже споткнулся, но быстро вернул себе торжественный вид, поправил праздничный камзол и поднес к глазам пенсне, чтобы разглядеть на свитке послание короля к студентам университета.
Музыка смолкла, и мы стали слушать назидания и советы короля Кавена, сложенные в слегка пафосную поэму.
— Надо было тебе еще волосы блестками присыпать, — прошептала мне на ухо Ванда. — Переливались бы в свете свечей на загляденье.
— Не надо. Одной праздничной елки вполне достаточно.
— Очень красивая елка. Но, честно говоря, я бы синие гирлянды убрала. Они явно тут лишние.
Я сразу согласилась с Вандой, хотя, пока она не сказала про синие гирлянды, мне и так все нравилось.
Когда ректор закончил читать, и зал исправно похлопал в ладоши, оркестр снова заиграл, но на этот раз быструю и легкую музыку, от которой немедленно захотелось двигаться.
Первыми к елке вышли старшекурсники. Они не стеснялись приглашать девушек, да и сложившихся пар в университете было немало. Танцевали недавно помолвленные лопоухий Гордей и его очень белокожая тоненькая Суле. Танцевали нарядный Дрош и пампушка Ами. Дрош очень манерно держал девушку на некотором расстоянии от себя. В этой чопорной позе пряталась особая обаятельная двусмысленность. Разумеется, для тех, кому доводилось заставать парочку целующейся по всем коридорам общежитий, столовой и в закоулках главного корпуса. Роман Дроша и Ами разгорался так стремительно, что Ванда однажды выразила осторожное подозрение, что они уже начали заниматься «тем самым».
— Да ну, она же не Ричка, — удивилась я. — Не станет вот так вот...
— Еще как станет, — заверила Ванда. — Она влюблена, а ума это не прибавляет.
Неподалеку терся Луку. Тот Луку, который сидел на шкафу на лекции по физике. Он учился на первом курсе полифизического и слыл отчаянным юмористом. И вот он терся около нас, хотя физики стояли на другом конце зала, и посматривал на Ванду только боковым зрением, делая вид, что просто болтает с ребятами с сельскохозяйственного, на котором училась Ванда, и которые стояли рядом с художниками.
— Луку хочет тебя пригласить, — шепотом сообщила я подруге.
— Шутишь? Он же клоун. И маленький к тому же, ребенок совсем.
— Не шучу. А то, что клоун, ну, мало ли... Эрик тоже, вон, клоун.
— Эрик клоун совершенно определенный. Ему нужно внимание и девчонок. А Луку...
— Вот и Луку то же самое нужно.
— Фу, нет... — фыркнула Ванда.
Я решила не спорить, хотя почему-то стало обидно за Луку и, вообще, за всех мальчиков и девочек, кому досталась невыразительная внешность.
Луку так и не решился пригласить Ванду. Дождался, когда к ней подойдет ослепительный Рир в модной рубашке с широкими рукавами, и гордо удалился на другую половину зала, к физикам.
Рир с Вандой умчались вальсировать, а я осталась стоять и слушать играющих на сцене музыкантов, среди которых Эмиль был самым высоким, юным и тоненьким.
Мне очень нравилось на него смотреть, но все же я горячо желала, чтобы танцы побыстрее закончились, мы получили фанты и отправились в столовую общаться. Мне было неуютно от этой несправедливой женской роли, когда тебя выбирают на танец, как товар на рынке, а ты стоишь и волнуешься: выберут — не выберут, не зная, хочешь ты на самом деле этого или нет.
Впрочем, то, чего я не хотела, случилось совершенно неожиданно.
Рыжий Ларик — Илларион Роппель, знатный болван и задира с четвертого курса харизматиков, крепкий, как племенной бычок, болтался между девушками, посмеиваясь и подшучивая над их одиноким видом. Он присматривал себе пару. Но делал это из рук вон отталкивающе. И чему их только учат — будущих дипломатов? Я с трудом могла представить, как этот богатенький, разодетый в дорогой камзол хлыщ с напомаженными рыжими волосами и закрученными бакенбардами ведет умную, полную церемониальных тонкостей беседу с представителями иностранной делегации.
Здесь, на балу праздника середины зимы, он вел себя как конь в посудной лавке.
Дамина отшила его сразу. Выставила руку вперед и сказала:
— Мимо иди, Ларик. Прямо и не сворачивая. — Дамина умела послать четко и внятно. У нее на лице было написано: «Не подходи!» И к ней не подходили, хотя хотели многие.
Ларик добрался до меня совершенно незаметно. Я сначала следила за тем, как его отшивают, и тем, как он пытается хватать девушек за руки, а потом отвлеклась на Эрика. Вновь заметила его голову на противоположной стороне зала. Он шел через толпу танцующих вроде бы по направлению ко мне, но при этом на каждом шагу останавливаясь и перекидываясь со знакомыми короткими фразами.
Ларик его опередил.
Рыжий был со мной одного роста, и это его удивило и весьма подзадорило.
— Первый курс? — кривовато улыбаясь, спросил он. — Художка? Слыхал про тебя. Ты вроде бы краля Борея?
— Вроде бы... — с вызовом ответила я. Слава победителя прошлогоднего турнира и впечатляющие физические данные моего друга не раз уже спасали меня от докучливых подкатов старшекурсников. Но, видимо, не сегодня, и не с Лариком.
— И где же он? — Детина демонстративно покрутил головой. — Что-то я не наблюдаю тихоню-чемпиона на горизонте.
«Да, кстати, где Борей? — спохватилась я. — В холле я его не видела. Небось, в уборной отсиживается, прячется от поклонниц. Но, скорее всего, вообще не пришел на бал, он может».
— А раз я его не вижу... то, значит, его и нет. Верно? Пойдем потанцуем, малышка?
И Ларик крепко взял меня за руку, потянул на себя, чтобы обнять. От него повеяло слабым, но все же явным запахом алкоголя. Принял, видать, для храбрости, козлина.
Я попыталась выдернуть руку, но рыжий держал меня крепко.
— Ну, не ломайся. Ты же большая девочка. Пора попробовать танец с настоящим мужчиной.
— Не помешаю? — Эрик вырос рядом тощей и очень решительной каланчой. — Илларион Роппель, вас там Глаз обыскался.
— Чи-и-во?
— Картофельный Глаз обыскался, говорю, — повторил Эрик, боком оттесняя Ларика и втискивая между нами свое длинное тело.
— Чего ему от меня надо? — Дурень Ларик мгновенно повелся на разводку.
— Как чего? Картофелину тебе в одно место хочет вставить. Чтоб ты к чужим девушкам не приставал.
— Ах ты говнюк! — взревел Ларик.
— Какой уж есть. Но это моя девушка. Так что иди поищи другую.
Ларик, конечно, немедленно захотел Эрику врезать, не из-за меня, а из-за оскорбления достоинства. Он отпустил мою руку, раздул ноздри и угрожающе хрюкнул. Но наглый подросток дружелюбно похлопал взрослого Ларика по плечу, а потом многозначительно обвел рукой вокруг себя, очень эффектно, как в театре. Мол, напоминаю, болван ты эдакий, мы — на балу праздника середины зимы, драться здесь — вообще не вариант, а если после, так я готов.
Так вот жестами все сразу объяснил, Ларик понял и отстал, растворился среди танцующих, предварительно грязно выругавшись и назвав нас борзыми малолетками.
— Ну вот и все! — Эрик повернулся ко мне с широкой, самодовольной улыбкой. — Ни на секунду вас, красоток, нельзя без присмотра оставить. Танцуем?
— Спасибо, Эр... — Я смутилась, даже покраснела. — И за комплимент, и за спасение, и за предложение... но я плохо умею танцевать вальс. На коньках хорошо умею, а танцевать не очень.
— Ты правда считаешь, что я поведусь на такую чушь? — Он перестал улыбаться, взял меня за руку и чуть наклонился. От него пахло выглаженной рубашкой и сладким дыханием. — Не тяни театральную паузу, темная дева. Все же смотрят. Я пока шел тебя приглашать, еле от желающих отбился.
Под всеми он наверняка имел в виду девушек. А я подумала об Эмиле и бросила взгляд на сцену. Эмиль не смотрел на нас, он глядел в расставленные перед ним на пюпитре ноты и дул в свою серебристую флейту, чье хрустальное звучание слышалось в мелодии вальса словно бы отдельно. Словно ухо мое специально выхватывало только Эмиля.
Я снова посмотрела на Эрика. Тот стоял передо мной и ждал. Все его внутренние чувства были совсем не такими беззаботными и веселыми, как внешние. Он очень боялся, что я ему откажу, что опозорю его перед всеми. Глупый, да если бы ты меня звал прыгать в водопад Бушующий или в адскую бездну Подтемья, я бы и тогда пошла, не раздумывая...
Мы вышли на свободное пространство, поближе к сверкающей елке.
— Ну, погнали? — Эрик положил левую руку мне на талию и, все еще держа в правой мою ладошку, вдруг вздрогнул, легко оторвал меня от пола и закружил, понес среди белых мальчишеских рубашек и красивых девичьих платьев.
Мы буквально летели, легко и свободно, подхваченные общим движением танцующих пар. То ли прекрасная музыка помогла, то ли ловкие руки Эрика, то ли то доверие, с которым я отдала себя во власть любимого мальчика, но танцевали мы здорово. Даже, пожалуй, немного нагло. Потому что на нас оборачивались, кто с раздражением, кто с восхищением и завистью. Душу мою укачало от чувств, от любви и восторга, вызванного тем, что вот прямо в эту секунду сбываются сокровенные мечты, и тот, кто мне так нравится, крепко держит меня за талию и уверенно кружит в танце.
Скрипки главенствовали, виолы, виолончели и контрабас служили скрипкам верой и правдой, и только флейта да еще саксофон призывали слегка унять пыл, добавить немного лиричной, грустной темы в эту искрометную радость. Но их не слушали. Мелькала сверкающая елка, мелькали фигуры танцующих, плечи и волосы, сцена, кудрявая голова далекого Эмиля, близкое лицо Эрика, его шея и бьющаяся на ней жилка.
Я вдруг подумала: кто его научил танцевать? Отец или, может быть, мама?.. И какие они — родители близнецов? Серьезные и строгие как Эмиль, или веселые и общительные как Эрик? И почему ребята никогда не говорили о них? Надо будет спросить, осторожно... Вот эти глаза... чьи они? А курносый нос? Губы и волосы... Чье все это? Да еще в двух экземплярах. А родители... они не путают своих сыновей?
Мысль мелькнула и растаяла, как часто бывает со случайными мыслями.
Музыка смолкла, все остановились. Эрик обнял мою талию второй рукой, приблизился почти вплотную, склонился к моему выпущенному на щеку локону и сказал:
— У тебя над губой маленькая родинка. Только сейчас заметил. — Он выпрямился и сверху вниз посмотрел мне в глаза, внешне — весело и задорно, а внутренне — ужасно волнуясь. — Я наврал Ларику, что ты моя девушка. Ты же не обиделась? Как считаешь, некоторая доля правды в этом есть?
Эрик, ну как же ты умеешь... сразу и в лоб... Я покраснела и так разволновалась, что мои ладони на его плечах тотчас вспотели, талия почти расплавилась под его руками, и внезапно оказалось, что свободно дышать вовсе нелегко.
Ужасно хотелось сказать: «Доля правды? Да в мечтах я твоя девушка с первой нашей встречи...» Хотелось сказать так, да. Но тогда пришлось бы добавить: «Твоя и его...»
И поэтому я молчала.
— Да ладно тебе... — начал он в своей манере, но тут зал взорвался аплодисментами.
Мы с Эриком повернулись к освещенной прожектором сцене. Музыканты вышли кланяться.
Эмиль тоже сдержанно поклонился, а когда выпрямился, то нашел нас с Эриком взглядом и замер, просто обомлел. Музыканты поклонились снова, но Эмиль так и стоял истуканом, продолжая смотреть на нас. На его вытянутом лице плясали мрачные тени, но глаза сверкали как звезды...
Кто-то, тот кто управлял зеркальным прожектором, перевел свет со сцены в зал, луч порыскал между танцующими, выхватил медное солнце на верхушке елки и упал на растерянное лицо Эрика, скользнул по колечкам волос, блеснул капельками пота на его висках, а когда вернулся на сцену, аплодисменты уже смолкли, Эмиль больше не смотрел на нас, а одним из первых направился за кулисы.
Затем в зал внесли горящие в канделябрах свечи, а следом вбежали клоуны и ведьмы в потешных масках, несущие подносы с горками разноцветных конфет и фантов. Ряженые стали разбрасывать круглые конфеты и фанты в виде разноцветных бабочек, и началась такая неразбериха, шум и гам, что нас с Эриком враз оттеснили друг от друга, и мы бросились подбирать с пола бумажных бабочек с таким ребячьим азартом, будто примерили взрослые проблемы только на время, а теперь с радостью снова стали детьми.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/57658-belaja-gildija-chast-4.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
