Комната за сценой служила складом всякого реквизита. И здесь же музыканты бросили свои вещи — тулупы, шапки и инструменты. На открытом чехле лежала скрипка, а на ее струнах наискосок — смычок.
Те самые взрослые парни, что выгружали у черного хода барабан, внесли в каморку два двадцати пятилитровых бочонка, взгромоздили их на невысокий столик и удалились. За ними вошли девушки — Дина и Леси с башнями из стаканов, явно одолженных в столовой. Девушки поставили стаканы на стол, скинули шубки и весело оглядели меня и братьев — мы присели на деревянные ящики неизвестного назначения.
— Вы тоже играете, близняшки? — свысока, но очень обаятельно улыбнулась ребятам Дина. — Вы же первый курс.
— Первый, мадмуазель. — Эрик скользнул по девушке жадным взглядом. — Но молодость — не порок, а явление временное.
Дина рассмеялась.
В каморку вошел Натан. Он сменил костюм волка на зеленый, зачем-то отрезанный до пояса камзол, узкие черные кожаные штаны и высокие сапоги, раскрашенные на голенищах красными и синими цветками. Камзол был расстегнут, на голой груди музыканта висела толстая цепочка с большим кулоном-солнцем, а темные волнистые волосы, густо намазанные маслом, вздымались петушиным гребнем.
Таких костюмов я не видела даже на ярмарках.
— Нат, — обратилась к скрипачу Дина, — а что здесь делают юные кудряши?
— Это я ребят позвал. Они музыканты. Пусть познакомятся с группой, им полезно. О, а вот и живительная сила искусства! — увидев бочонки, обрадовался Натан.
Он вытащил пробку из одной бочки и наполнил два стакана для взрослых девушек, а третий протянул мне:
— Держи, держи! Не стесняйся. Тебя как зовут?
— Итта. — Я вежливо взяла стакан и переглянулась с братьями. Те только синхронно подняли брови: мол, пей, отказываться невежливо.
— А вы, парни, — сказал им Натан, — вперед, барабаны на сцену перетаскивать. Установим, пока наших нет, а потом тоже накатим.
Ребята поднялись и ушли из каморки вместе со скрипачом, а я осталась с Диной и Леси.
— У тебя красивые волосы, — разглядывая меня, сказала Дина. Наверное, ей казалось, что я совсем маленькая, и меня надо подбодрить и похвалить.
— У тебя тоже, — чуть улыбаясь своим мыслям, ответила я.
Ее темные кудри, длинными локонами спадающие на лицо и плечи, были подобраны заколкой с одной стороны и красиво открывали только половину лица. Платье на Дине было темно-красное, с глубоким, соблазнительным вырезом. Когда-нибудь, года через три, когда мне тоже будет восемнадцать, я обязательно научусь шить и сошью себе такое прекрасное платье и, возможно, тоже буду чувствовать себя уверенной и красивой. Когда-нибудь, да...
— Видела, как ты танцевала с одним из близняшек, — продолжала Дина. — Кто бы мог подумать, что ты с первого курса.
— Просто она высокая, вот и все, — подбирая пышную серебряную юбку и усаживаясь на стул, объяснила блондинка Леси. — А близняшки так вообще ужас какие. Выше Карен. У нас, у харизматиков, их называют «ошибка природы». Но ты им не рассказывай, обидятся. Ты, кстати, с которым из них встречаешься? С серьезным или с веселым?
Не зная, что ответить, я нервно отхлебнула эль. Он оказался одновременно сладким и горьким, и очень душистым. Так что я не заметила, как выпила половину стакана.
— Ну чего ты молчишь? — Дина тоже неторопливо попивала эль. — Мы же не кусаемся. Кто твой парень? Колись! Ну?
От приставаний взрослых девушек меня спас игравший на балу контрабасист — краснощекий юноша с богатым чубом, торчащим из-под высокого цилиндра. Он вошел, неся свой инструмент перед собой и громко декламируя с порога:
— О, где вы, где вы, ветреные музы?! Мне сказали, тут уже наливают, и комната полна чаровницами.
Весельчак пристроил контрабас в углу, скинул с себя тулуп. Вся его рубашка была украшена... звездами из разноцветной фольги. Я чуть не расхохоталась. Ну надо же! Моя похороненная идея со звездами! Хи-хи! Прелесть какая! Ванды на него нет!
Нашитые на рубашку крупные звезды сияли в свете двух керосиновых ламп так празднично, что сам музыкант казался елочной игрушкой. Цилиндр он не снял. Налил себе эля и, усевшись на стул прямо поверх стопки с нотами, обратился ко мне:
— А ты что за солнышко? — Контрабасист дружелюбно мне улыбнулся.
— Меня зовут Итта. — Я почувствовала себя легко и раскованно. — Учусь на первом курсе художественного. Меня пригласил скрипач. Вернее, он пригласил моих друзей: того, кто подменил на балу вашего флейтиста, и его брата. А я уже заодно, в довесок.
— Ничего себе довесок! — Улыбающийся парень в цилиндре протянул мне руку. — Я Антоний, в группе — Ант. Натана Рейповича, нашего идейного организатора, все зовут Нат. Гитариста Фарата...
— Все зовут Фар?
— Точно! — Ант улыбнулся, допил эль и добавил уже без улыбки: — А Битого Мая так и зовут Битый Май.
— Он на чем играет?
— На нервах, если быть объективным. Все уже на месте, а он наверняка пьет с харизматиками. Это его любимое занятие — пить с харизматиками за их счет и рассказывать им, какие они придурки.
Девочки засмеялись, я тоже. Видимо, эль оказался крепким. По ногам шло тепло, душе было весело, девушки больше не напрягали, а парень в цилиндре казался добрым волшебником.
Вернулись Нат и братья.
— Май где? — с порога спросил скрипач. — Надо кого-то послать за этим чудовищем!
— Только если девочек, — посоветовал контрабасист. — Возможно, их он услышит.
— Вот еще! — возмутилась Дина. — Ищи дурочек!
Ант пожал близнецам руки, тоже похвалил игру Эмиля, а Нат быстро наполнил три стакана себе и помощникам.
— Срочно пьем и за Битым Маем! Скотина! Ну какая же скотина! — Нат опрокинул в себя эль одним махом. Ему было жарко, пот тек по его голому животу, и на лбу тоже блестели капельки. Я слышала, что скрипач волнуется. И слышала, что кто-то идет по коридору...
Ввалившийся в каморку парень был пьян. Причем пьян крепко. И от этого он не был весел, а напротив очень напряжен и сосредоточен.
Рубашка его выбилась из штанов, а металлическая пряжка на толстом ремне была размером с утюг. В остальном он был одет не так вычурно-празднично, как Натан и Антоний. Кожаная куртка, колом вставшая на морозе, простые сапоги наподобие тех, что носил Тигиль: тяжелые, из грубой кожи, с толстой подошвой.
Только две черты делали из пьяного парня особое явление.
Хмельные глаза были жирно обведены черным карандашом, а собранные в хвост волосы были такими белыми, точно он приходился родственником морриганским альбиносам.
— Где мое все? — ни с кем не здороваясь, спросил он с порога.
— На месте. — Натана сразу отпустило, и он успокоился. — Установили вот с ребятами, как смогли.
— Май, ты придурок! — весело сообщил вошедшему Ант.
Битый Май поморщился, сделал шаг к стоящей на столе пивной бочке и, присев на корточки, вынул затычку и просто подставил под струю эля рот. Никто его не упрекнул. Все молча ждали. Белые волосы музыканта оказались очень длинными, наверное, ниже пятой точки.
Когда длинноволосый напился и утер губы рукавом, Натан подал Битому Маю две длинные деревянные палочки и две короткие металлические, потом взял смычок, свою скрипку и сказал:
— В бой, ребята! Фар уже на сцене. И паства уже греется.
Зал и впрямь уже томился. Некоторые старшекурсники танцевали парочками под гитару, кто-то что-то потягивал из стаканов, кто-то сидел на стульях вдоль стен, ожидая концерта. Света было мало. Свечи на елке давно догорели, а новые выставили вдоль стен и добавили несколько керосиновых ламп по углам. Главное освещение сосредоточилось на сцене. Здесь были большие и маленькие свечи, расставленные вдоль края так, чтобы обозначить музыкантам границу, с потолка свисали керосиновые лампы, прикрученные до минимального уровня, а позади выступающих стояли канделябры. Такой разный и приглушенный свет создавал таинственную атмосферу на сцене. При этом зал терялся в полутьме. Лица слушателей можно было различить только вблизи, и казалось, что зал — бесконечен, и в глубине его прячутся разные привлекательные тайны.
Мы с братьями встали за тяжелой кулисой. Она состояла из нескольких занавесок, так что в щели между ними можно было отлично видеть зал, а сцена и вовсе была перед нами как на ладони.
— Козырные места! — Эрик встал ближе и слегка задел рукой мое плечо. — Гляди, это Фарад. Звезда Туона. Единственный, у кого гитара — официальная специальность. Он такое выделывает! Ну сейчас услышишь.
Стоящий на сцене гитарист неторопливо и негромко сыпал грубые аккорды, действительно мало напоминающие привычную музыку. Какой-то странный салат из звуков. Но залу нравилось. Слушатели незаметно для себя погружались в мягкое состояние эйфории. Сильная вибрация шла от струн прямо по нервам, непривычно и приятно отзываясь в теле. Вскоре я тоже почувствовала необъяснимый восторг. Внезапно обретенный покой, легкость мыслей, просветление разума. Мне было знакомо это состояние, подобное я испытывала в воде, часами плавая в глубинах родного озера.
У гитариста — смуглого парня в белой, выпущенной из брюк расстегнутой рубашке и высоких незашнурованных ботинках, были черные, всклокоченные волосы и острые, тонкие черты густо заросшего волосами лица. Волосы росли на лбу и на висках, и топорщились бакенбардами, мягко перетекали по шее на грудь, на руки и живот и ныряли под ремень брюк. Я видела его в профиль, а когда он повернулся к кулисам лицом, скользнув взглядом по тому месту, где прятались мы, узнала его.
В университете, кроме меня, учились только двое иттиитов. Во всяком случае, я видела только двоих — вот этого взрослого брюнета с музыкального и еще одного — белобрысого, щуплого, очень манерного харизматика, тоже взрослого. Второй меня избегал, то ли не распознал кто я, то ли делал вид. По крайней мере, всякий раз при встрече он демонстративно отходил от меня подальше. А с этим мы однажды встретились взглядом в столовой, смотрели друг на друга с полминуты, а потом он едва кивнул и добродушно подмигнул мне. Мол, да, я тоже, но мы тут держим наши тайны в секрете, крошка, так что будь умницей.
Теперь я знала, что его зовут Фарат, и что он самая настоящая звезда. Тому, кто владеет искусством чуять чужие эмоции и умеет играть на гитаре, благоволит само Солнце, помогая завоевывать сердца.
Кроме гитариста, на сцене находились еще две персоны.
В тени маячил саксофонист, его тяжелый инструмент висел у музыканта на груди, привязанный к шее толстой черной веревкой. Этот субтильный юноша в очках и полосатом костюме расхаживал по квадрату размером два на два метра и что-то бормотал себе под нос.
Третьей персоной была девушка. Она сидела на высоком стуле, широко расставив ноги и устроив между ними виолу. Ее трехцветное платье — яркое, с пышной желто-белой юбкой и черным верхом, обтягивающее плоский торс, — казалось клоунским одеянием. Вся ее фигура, высокая и нелепая, крепкая и при этом костлявая, была очень необычной. Шея ее легко крутилась и склонялась, как пластилиновая, а короткая стрижка-каре, напротив, недвижная, точно шляпка, подчеркивала выразительные черты грубого лица. На щеке у девушки был изображен скрипичный ключ.
Пока зал встречал новых музыкантов, и девочки визжали от их шикарных нарядов, я и братья, высунув носы в проем между пыльными полотнищами, внимательно рассматривали зрителей.
— Ты глянь, — прошептал Эрик. — И Миминор здесь, и Эдвард. Шансов ноль.
— Ну, не факт. — Эмиль чихнул.
— Будь здоров. Что ты задумал?
— Пока ничего. — Эмиль снова чихнул. — Следи лучше за барабанщиком.
— Да я уж смотрю.
На сцене стояли сразу пять разных барабанов. Битый Май подошел к ним, небрежно поправляя штаны, словно он пришел не на сцену, а в уборную, и принялся перетаскивать барабаны и расставлять их полукругом, ругаясь себе под нос так, что его слышали только мы, ну и музыканты на сцене тоже.
Когда барабаны превратились в подобие прилавка, Май придвинул к себе высокий стул, расселся на нем, как на троне, а потом как-то так сделал руками, что в них появились деревянные палочки, и эти палочки прокрутились колесом и ударили по всем барабанам по очереди.
— Ну надо же! — протянул Эрик. — Да он же... октаву себе выстроил, жук!
Эмиль промолчал. Май прошелся по барабанам снова, и замерший на мгновение зал зашелся в радостном вопле:
— Е-е-е-е-е!
Студенты перестали танцевать, разговаривать и целоваться. Музыканты рассредоточились по сцене. Антоний обнял контрабас, саксофонист приложил мундштук к губам, Фарат встал рядом с Натаном, передвинув гитару на волосатый живот.
Натан оглядел приготовившуюся группу, взмахнул смычком, как дирижерской палочкой, и грянула совершенно необычная музыка. Как Эрик мягко выразился на катке, «ведьма знает, что за музыка».
Скрипка отчаянно хулиганила, гитара била грубым боем, низким женским голосом пела виола, гнусавил и взвизгивал саксофон, контрабас крался между этими звуками, как нашкодивший котяра, и неистовым ритмом, от которого совершенно невозможно было усидеть на месте, виртуозно и ловко, аж дух захватывало, перестукивались барабаны. Они стучали, как катящиеся с обрыва камни — все быстрее, быстрее, неся за собой сотню внутренних ритмов и при этом держа общий, нарастающий.
Я растерянно оглянулась на друзей. Эрик замер с открытым ртом, а Эмиль — с крайне сосредоточенным выражением лица. Словно оба они столкнулись с чем-то особенным, необъяснимым, и каждый пытался понять, как к этому относиться. А раз они не знали, то я не знала тем более.
«Будем думать, что мне это нравится, — решила я. — Всегда приятнее думать, что тебе что-то нравится, пока тебя не убедили в обратном».
Инструменты смолкли внезапно, остались только притихшие барабаны, и Натан, сделав шаг навстречу публике и оказавшись почти на самом краю сцены, произнес:
— Добро пожаловать на праздник середины зимы, друзья!
Зал взревел. Натан взмахнул смычком, подождал, пока станет тихо, и продолжил:
— Спасибо, спасибо! Весь вечер на сцене для вас играет группа «Бином Туона». У всех налито?
— Да-а-а! — полетело из зала.
— Отлично! До начала нового, триста двадцать первого года, осталось сорок восемь минут! Надо успеть как следует повеселиться! Готовы?
— Да-а-а! — единым порывом воскликнул погруженный в эйфорию зал.
Нат оглядел группу и снова взмахнул смычком:
— Раз, два, три!
На счет три Битый Май грянул проигрыш, Натан, Антоний и Фарат запели хором: «Катись оно все по широкой реке». А когда куплет отзвучал, снова взяли инструменты и заиграли так весело, что я и братья тоже принялись приплясывать за кулисами.
— Леший меня дери! — счастливо прошипел Эрик. Глаза его горели, и каждый его нерв пел и танцевал вот сейчас, прямо сейчас, в это мгновение. Эрик просто-таки разрывался от упоительной радости.
О чем пели ребята? О веселой жизни студентов, о бессонных ночах за зубрежкой, о тролле из соседнего леса, что ночами приходит к ректору выпить рому, о прекрасных феях, глядящих в окна юношей, о всякой милой ерунде.
Мне запомнился припев. Его пела виолончелистка. Ее виола легко двигалась на небольшом, размером с блюдце, деревянном колесике. Девушка катала инструмент по сцене, энергично распиливая его смычком, и глубоким голосом, «ничего себе контральто», как сказал Эрик, распевала:
А если ведьмы затащили вас в Туон,
Ну что же!
Добро пожаловать в наш гребаный дурдом!
Ты тоже!
При этой фразе она закидывала виолу на высокое квадратное плечо и тыкала смычком в кого-нибудь в зале.
И повторяла припев.
Публика неистово визжала и подпевала, причем многие заменяли слово «гребаный» на другое.
Гитара Фарата подхватывала, скрипка тонко вбирала в себя безумство, и песня снова переходила в русло приличного куплета, а виолончелистка усаживалась на свой стул, вскидывая голову на длинной шее. Скрипичный ключ постепенно сползал с ее щеки. На середине песни он был уже на шее, а в конце перебрался по ключице к декольте.
И снова Битый Май сыграл вступление, отбухав так, что свечи на сцене подпрыгнули и упали, и дежурные бросились их поднимать.
Музыка гремела, стекла звенели, елка качалась, студенты скакали, как помешанные, а потом кто-то выстроил «ручеек», и тот мгновенно разросся, и длинная-предлинная танцующая вереница змеей обхватила елку и потекла вокруг нее, заваливаясь то вправо, то влево. Юноши, девушки и преподаватели — все ухватились друг за друга, стали единым дышащим существом, движущимся по спирали.
А потом все разом рассыпалось. Музыка прибрала громкость, утихло все. И остался только саксофон и его длинное, лирическое, успокаивающее соло, такое пронзительное и красивое, что мурашки побежали по коже.
Эмиль положил руку мне на плечо и, наклонившись сзади, тихо спросил:
— Ты как?
Я не успела ответить. Зал начал хором обратный отсчет:
— Десять... девять... восемь...
Исчезнувший куда-то Эрик вернулся с полными стаканами эля и сунул нам с воплем:
— Хватайте! Ну! Прощай, двадцатый год! Мы тебя не забудем! Да здравствует двадцать первый!
— ... два... один!
Ударил гонг. Мы соприкоснулись стаканами, серьезно, как взрослые.
— С новым годом! — сказал Эмиль.
— С новым годом! — улыбнулась я и пригубила эль.
Потом были еще песни и еще танцы.
В паузе Натан исполнял соло, держа скрипку за спиной, а потом подозвал виолончелистку в этом ярком черно-желто-белом платье. Она была очень высокая, и ей пришлось согнуться перед ним знаком вопроса. Натан попросил ее зажать один конец смычка зубами, другой зажал сам, и так водил скрипкой. Потом повторил то же самое с девушкой из зала, чем сорвал еще море аплодисментов.
Когда музыканты выдохлись и откланялись под неистовые вопли и визги публики, на сцену вышла милая девушка с саксофоном и стала играть неторопливую и приятную музыку. Студенты быстро переняли романтическое настроение и разбились на парочки. Начались медленные танцы.
— Ты только глянь, какая там красота! — Эрик пожирал глазами происходящее в зале. Его, в отличие от меня и Эмиля, нисколько не смущало, что некоторые парочки откровенно целовались, а некоторые вели себя и того распущеннее. — Я не против туда прогуляться.
— Ну, если тебе так приспичило, есть одна идея, — неуверенно начал Эмиль, но озвучить идею не успел.
К нам подлетел разгоряченный и воодушевленный концертом Натан.
— А вы чего здесь стоите? — Он ухватил братьев за плечи. — А ну идем к нам праздновать. Давайте. Все уже там.
Я и близнецы обрадованно переглянулись. Еще бы! Никакие медленные танцы не выдерживали сравнения с обществом группы «Бином Туона».
— Вот! Привел юные таланты! — распахнув дверь, прокричал Нат, весело подталкивая братьев в спины. — Наполните им стаканы!
В комнате за сценой уже сидели музыканты, а также их девушки. Каждый устроился где придется.
Одна керосиновая лампа потухла, да и вторая светила уже еле-еле. Зато в центре комнаты на полу горели несколько толстых свечей. Отблески их дрожащего пламени таинственно прыгали по лицам.
Первой, кого я увидела, была сидящая на коленях у Анта Ричка.
— Ого! Кто к нам пришел! Нелегалы. Давайте свои стаканы! — радостно воскликнула она, но потом смутилась, поднялась с колен контрабасиста и скромно устроилась рядом с ним.
Битый Май, совершенно уже полуживой от выпивки, мрачно поднял голову, распознал сидящий рядом объект противоположного пола и потянул Ричку к себе.
— Уймись, Май, — сказал ему Ант. — Съешь сухарик.
Блондинка Леси сидела рядом с Фаратом прямо на полу, красиво подобрав под себя ножки. А сам Фарат лениво тренькал на гитаре. Увидев меня, он загадочно ухмыльнулся, а потом обратился к братьям:
— Слышал, что кто-то из вас играет на лютне.
— Я. — Эрик сам протянул Фарату ладонь для рукопожатия. — И на гитаре тоже. Как раз пришел поучиться у мастера.
— Да брось, мы же просто играли развлекательную музыку. Такое себе... Ты бы тоже наверняка справился. — Фарат лукавил, он чувствовал, что Эрик ужасно ему завидует, а потому постарался немного приободрить подростка.
Сидящий рядом с бочонком Ант щедро, до краев, наполнил наши стаканы и вручил их нам. Мы перебрались через ноги устроившихся на полу и уселись на тех же ящиках неизвестного назначения. Эмиль подвинулся ко мне и сказал:
— Если ты захочешь уйти, я тебя провожу. Ты только скажи. Ладно?
В его чувствах не было ни йоты заигрывания со мной. Он честно предлагал свою помощь, потому что волновался за меня.
— Спасибо, — ответила я. — Все в порядке. Тут здорово.
Было действительно здорово и очень интересно наблюдать за взрослыми ребятами и слушать их разговоры о музыке и любви. Ант, не снимая цилиндра, исправно работал виночерпием, и к концу второго стакана я уже настолько расслабилась, что прилегла на плечо Эрику.
Все было так увлекательно, будто я оказалась внутри взрослой книжки.
Фар фоном наигрывал какую-то легкую музыку, от которой тоже кружилась голова. Май раскурил трубку, и комнату наполнил вкусный запах сушеной сливы.
— Зря ты! — осудил Нат. — Глаз унюхает и всех прикроет.
— Не ссы, — промямлил Май. — Ему тоже дадим.
Нетрудно было догадаться, что девушкой Ната была красавица Дина. Весь вечер она сидела, обвив руками его шею. Он иногда отвлекался от разговоров, и тогда они целовались.
Но самой интересной фигурой компании была виолончелистка Карен. Только разглядев ее вблизи, я поняла, что ей тоже примерно лет двадцать, и догадалась, что это именно она играла Бабушку — Ангела Смерти. Карен сидела на высоком стуле, так что потолок каморки подпирали сразу три головы — ее и Травинских. У Карен были большие, пластичные мужские руки, умные глаза и тонкие губы сложной формы, которые при улыбке кривились чуть вбок.
Она о чем-то беседовала с Антом, но при этом почему-то держала в поле внимания именно меня, откровенно поглядывая и даже слегка улыбаясь.
Субтильный саксофонист в полосатом костюме пришел последним.
— Как там твоя сестрица? — громко спросила его Карен. От ее бархатного голоса у меня мурашки побежали по коже.
— Справилась. Пару танцев я за нее отыграл. Но губы у меня уже в хлам. Дайте прополоскать горло, ребята.
Ему налили, он изящно поднял стакан и продекламировал голосом Волка-Звездочета:
— Ну что, друзья, товарищи полночных пиршеств! По цвету шкур нас узнают на раз! Итак, за нас!
Все тут же засуетились и стали наполнять стаканы.
Ант потянулся за моим.
— Мне уже хватит. Спасибо... — заплетающимся языком проговорила я.
Но Ант сделал требовательный жест и так игриво сложил брови — мол, и слышать ничего не желаю, — что я взяла стакан и подняла тост за группу и ее феерическое выступление на празднике.
Все, что было потом, кружилось и разваливалось на отдельные фрагменты реальности.
Смех, разговоры и гитарные перезвоны сделались тише, отдалились, зато приблизились мысли окружающих, и я стала слышать так отчетливо, словно и вправду умела их читать.
Смешались лица музыкантов, а лица Эмиля и Эрика соединились и стали одним лицом, очень красивым, любимым и чем-то обеспокоенным.
Я ласково погладила его по щеке, чтобы утешить. Потолок медленно разъехался, точно занавес, и надо мной разверзлось огромное черное небо с яркими, как новенькие свечи, звездами. Северное сияние заворачивалось в нем зелеными улитками, которые вроде бы двигались, а вроде бы никуда не смещались.
Откуда-то сплелись смеющееся лицо Анта и его рука с поднимающимся вверх большим пальцем. Потом Ант исчез, а на его месте появилась огромная скрипка на колесике и тоже уплыла. Большие и очень сильные руки подняли меня и понесли в небо. Щека моя уткнулась в женскую грудь, над которой кокетливо темнел скрипичный ключ. Все вокруг уменьшилось, и я тоже, зато держащая меня виолончелистка Карен выросла величиной с башню главного корпуса Туона. На ее лице белела зубастая маска Ангела Смерти, приятный грудной голос убаюкивал, напевая колыбельную, у которой вовсе не было слов.
Вместо слов где-то внизу, под исполинскими ногами несущей меня девушки, появлялось все то, о чем пелось в песне. Табун эдурских лошадей, туманные поля, руины старого замка на холме, журавли над рекой... Освещенный луной Туон, видимый словно сверху, и бегущие по главной улице студенты. Ант, Фар, Нат, Дина, Леси, Ричка и даже Битый Май. Все без тулупов, все громко смеющиеся. Они уменьшались и уменьшались, а вскоре и весь университетский городок растворился в тумане. Зато шевелящиеся улитки северного сияния приближались, а звезды становились крупнее. Я помнила, что в небесных чертогах должно быть очень холодно, куда холоднее, чем зимой на земле. Но мне было тепло в руках Карен, она гладила меня по голове и все пела, пела... песня уже не добиралась до моих ушей — сразу таяла в бесконечности.
Я проснулась на полу в каморке за сценой совершенно одна, укрытая своей дубленкой. Свечи потухли, а над головой тлела коптилка.
Страшно хотелось пить. Я села. Развал в комнате был немыслимый. Пролитое пиво, грязные стаканы, россыпь бочонков из-под эля... На полу валялся цилиндр и несколько отпавших от рубашки Анта звезд из фольги. Один стул был опрокинут, а его ножку венчал, словно колпак, перевернутый стакан.
Я поднялась, накинула дубленку и вышла из комнаты. Меня слегка качало, и голова была тяжелая, точно кастрюля с супом.
Поплутав в полумраке коридора в поисках хоть какой-нибудь живой души, я наконец нашла выход на сцену и спустилась в зал.
В окнах уже брезжил рассвет. Высокая, темная елка больше не казалась прекрасной. Мрачным исполином стояла она посреди пустынного зала, а под ней, на снежных сугробах, которые успешно заменяла серая вата, укрытый своим тулупом, спал Эмиль. Я знала, что это он, а не Эрик, — на его шее по-прежнему чернел бант, правда уже не нарядный, а кривой и изрядно помятый.
По дороге в общежитие мы оба молчали.
Заснеженные улицы Туона уже золотились от первых лучей солнца. Вокруг не было ни души. Одни мы брели по главной улице мимо библиотеки и канцелярии. Дома глядели на нас темными окнами.
От морозного ветерка покачивались привязанные к деревьям праздничные шары. Но праздник кончился, начался первый день нового года.
Мир встречал его тишиной. И мы ничем не отличались от мира, наверное, потому, что тоже были частью утреннего безмолвия, свойственного переходу ночи в день, старого года в новый. В такие минуты нет разницы между светом и тьмой, и нет различий между хорошим и дурным. Ничего нет. Только тишина.
И в этой всепоглощающей тишине Эмиль Травинский ел себя поедом. Я чувствовала, что он безуспешно сражается с ядовитыми мыслями, и от этого у него тоже раскалывается голова.
Он считал себя виноватым, раз сам все организовал. Назло Эрику, чтобы доказать, кто здесь главный. А теперь переживал, что втянул меня в эту историю. Как будто у меня своей головы на плечах нет. Как будто все, что с нами происходит, вообще как-то связано с выбором. За что он корит себя? За то, что не отобрал стакан с элем? Или за то, что вовремя не увел из компании? Идет рядом с сонной и полупьяной девушкой, стучит зубами от холода и злится. Разве он за меня отвечает? Или он думает, что я упрекну его в чем-то?
Я его не понимала. Все, абсолютно все я сделала сама. Сама танцевала с Эриком у него на глазах, сама пошла с братьями на праздник, сама пила эль...
Мы срезали путь через двор столовой и оказались в переулке рядом с университетской кофейней «Райса и Вилл», в которой, несмотря на ранний час, уже горел уютный и даже приглашающий свет.
Я остановилась перед входом, чтобы поискать в кармане рукавицы. Так и не догадалась их надеть, пока совсем не отморозила руки. Эмиль стоял рядом и ждал. Мы по щиколотку увязли ботинками в снегу. Под нашими ногами лежал прилетевший невесть откуда прошлогодний лист.
Нас обоих колотило от холода.
— Давай зайдем погреемся, — так и не найдя рукавиц, осторожно предложила я. — Пальцев уже не чувствую.
— Так закрыто же, скорее всего. Рано ведь. — Голос у Эмиля был хриплый.
Ну вот. Еще не хватало, чтобы он снова из-за меня простудился.
— А ты проверь, — попросила я.
Эмиль нехотя толкнул украшенную венком из еловых веток дверь. Она легко поддалась, мы шагнули через порог и оказались в ярком и теплом помещении, полном самых соблазнительных ароматов.
Маленькая, проворная Райса в высоком колпаке как раз вынесла из кухни поднос с дымящимися булочками, словно в снегу обваленными в сахарной пудре. Хозяйка внимательно оглядела нас и загадочно улыбнулась. В больших зеленых глазах зажглись хитрые огоньки. Весь ее вид говорил, что она отлично все понимает — парочка загуляла в новогоднюю ночь, замерзла и явно не в духе.
— Первые клиенты в этом году! — Райса не переставала с интересом рассматривать нас. — Проходите скорее. Есть такая примета: если первые клиенты — юная пара, дела пойдут в гору. Так что — выбирайте! Свежие кексы с черникой или вот, булочки с корицей? Остальное все прошлогоднее и вам не подходит.
Я нащупала в кармане четвертак, достала и показала Эмилю.
— Не нужно. У меня есть деньги. — Он снял шапку, провел ладонью по волосам, приглаживая непослушные кудри, и обратился к Райсе: — Мы возьмем булочки с корицей. И чай с мятой. Спасибо.
Мы сели за столик у окна.
Утром нового года, в тепле и уюте совершенно пустой кофейни, наполненной желтым светом, среди чистых, к празднику побеленных стен, на которые еще не успели повесить ни одной картины, Эмиль продолжал мрачно и молча себя грызть.
— Мне очень неловко, что так получилось... — начала я. — Вот честно.
— Не надо было тебя туда тащить... — Эмиль поджал губы и, не зная, что добавить, посмотрел через мое плечо на проворную и милую Райсу.
— Разве ты за меня отвечаешь?
— За тебя — нет. Я отвечаю за себя и свои поступки.
Он снова замолчал, взял горячую чашку с чаем двумя руками и отхлебнул кипяток.
Он пил чай, а я смотрела на него, никак не понимая, что же случилось такого страшного, что даже лежащая перед ним свежая наивкуснейшая булочка с корицей до сих пор оставалась нетронутой.
— Мне очень понравился концерт... — сказала я.
Эмиль молча кивнул и вновь отпил из чашки.
— И ребята понравились, и представление. Жалко, что тебе пришлось спать под елкой. Ты когда-нибудь раньше спал под елкой?
— Нет.
— Спасибо, что ты все это придумал. Мне правда неловко, что я не рассчитала силы...
— Эль у них был крепленый. Но я это понял, только когда Эрика снесло с катушек.
— Серьезно? И что Эрик?
— Понятия не имею. Они все ушли гулять по Туону и петь песни.
— Хорошо, что ты остался...
Эмиль поставил чашку и посмотрел как-то особенно, так, точно впервые меня увидел. В его добрых глазах пряталось то, что я чувствовала своим даром очень отчетливо. Он был искренне удивлен тем, что я не ищу виноватых, а спокойно принимаю неловкую ситуацию, ем булочку и с восхищением на него смотрю. Видимо, он ожидал, что я буду переживать и раскаиваться, а может даже, свалю вину на него, но столкнулся с совершенно другой реакцией. Конечно, мне абсолютно не за что было себя хвалить. Но искать виновных совсем не в моих правилах. Мне хотелось, чтобы Эмиль перестал переживать, выпил горячего и съел вот эту чудесную булочку.
— Тебе правда понравилась музыка? — спросил он уже не хриплым, а чистым голосом.
— Конечно! А тебе нет?
— Строго говоря, это не совсем музыка. — Он взял булочку, понюхал, и кончик его курносого носа стал белым от сахарной пудры. — Просто вариации с разными гармониями. Как тебе объяснить... Вот если, к примеру, наскучило играть гаммы, и ты начинаешь придумывать, как можно было бы сыграть их по-другому. В принципе, эффект получается интересный, но, с точки зрения науки, это, конечно, не музыка.
— Понятно... — неуверенно кивнула я. — И тебе это не нравится?
— Мне это интересно.
Эмиль с аппетитом съел булочку, утер салфеткой рот и продолжил:
— Вот представь, что тебе показали картину, на которой ничего не изображено, кроме пятен цвета. Но цвета красивые и выстроены по законам гармонии. Тебе будет интересно на нее посмотреть?
— Конечно.
— А она тебе понравится?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю.
— Загадочное современное искусство, — улыбнулась я.
Голова уже не болела, а на сердце стало тепло и спокойно.
Мы допили спасительный горячий чай, Эмиль расплатился с Райсой, и мы снова вышли на мороз.
Солнце уже не золотило, а розовило мир. К обеду должен был пойти снег, но пока Туон только просыпался, небо было таким чистым, просто вот «лазурью железной», выбеленной до самого нежного оттенка.
— Лучшее, что можно сейчас сделать — это поспать, — проводив меня до общежития, сказал Эмиль.
Затем он по-доброму посмотрел мне в глаза, вежливо улыбнулся, так, как умел он, и как не умел Эрик — одними уголками губ, и ушел.
А потом были фанты, и был Эрик, счастливый и болтливый, с поцарапанной скулой и историями о том, как пьяная компания музыкантов встретила на мосту через Клячку пьяную компанию харизматиков, и как Ларик полез с ним драться, «из-за тебя, темная дева, да», и как музыканты наваляли Ларику и остальным, от души, с песнями, все, но, в особенности, Битый Май.
А на следующий день уехали тележки со сладостями, потом с елки сняли игрушки, а саму королеву бала с сожалением распилили на дрова.
И снова началась учеба. И все вспомнили о том, ради чего проедают королевскую казну, и принялись зубрить, заниматься, рисовать, репетировать и отсиживать зады на твердых библиотечных лавках.
До самой весны, до первой капели, до ручьев по всем бесчисленным канавам Туона, до регаты бумажных корабликов по только освободившейся ото льда Клячке, до самого конца марта не будет больше нам такого веселья, как праздник середины зимы.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/57812-belaja-gildija-chast-6.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: