— Начинается... — Эмиль обреченно наблюдал, как дедушка Феодор, курсируя между танцующими, точно грузовой корабль среди легких лодчонок, тащил от стойки разливщика сразу четыре кружки с темным пивом. Пена выплескивалась и текла по бокам кружек, капала на пол, попадала на одежду. Но дедушка и внимания на это не обращал. Красная рубаха его была расстегнута на три пуговицы, открывая поросшую седыми кучеряшками широкую грудь. Веселые морщинки вокруг голубых глаз лучились, бакенбарды топорщились, как усы довольного кота.
— Вот! — Он водрузил пиво на стол, подтолкнул мне и Эмилю наши кружки. — Отменный портер, местный разлив! — Дедушка плюхнулся на стул, поднял кружку, ткнул ею в мою, а потом в кружку Эмиля. — За тебя и твою флейту, парень! Ты молодец. На верном пути. Да не кривись так, скрипач не в теме. — (Скрипка в зале играла крикливо и фальшиво. Приглашенный музыкант честно отрабатывал свой кусок хлеба с маслом. Отрабатывал, как умел.) — Есть Музыка, — жестикулируя пивом, продолжал великан, — а есть музыка. Надо понимать разницу. И вообще, чего вы такие кислые? А ну, пейте и плясать. Расселись... — Сам он с удовольствием развалился на стуле. — Я тоже, может, пойду. Утащу вон ту, с кухни. Гляди-ка, какая горячая. Ух! Кашеварит и кашеварит.
В открытую кухонную дверь было видно пухленькую, румяную работницу. Немолодую, но и не старую, в розовом чепчике, из-под которого выбивались на лицо золотые пряди. Она бойко крутилась у плиты, полненькие руки споро выполняли привычную работу.
— Дед! — закатил глаза Эмиль. — Я тебя прошу...
— Ишь! Просит он... Гуляем сегодня. Я сказал! — Дед вдруг рубанул кулаком по столу, да так, что все кружки испуганно подпрыгнули. Поднялся, влил в себя целую пинту за один вздох, развернулся и нетвердым шагом направился к кухне.
— Вот об этом я и говорил, — покачал головой Эмиль. — Начинается...
Эрик и Ричка подлетели к столу красные, веселые. Они отплясали уже третий танец, а потому спешили допить свои кружки до дна.
Эрик на меня не смотрел, будто бы перестал обижаться и перестал ревновать. Мол, проехали, живем дальше. Тост за Эмиля он сказал душевный, пафосный, и Эмиль его тоже поздравил горячо и искренне. Словно они не грызлись полдня из-за меня, словно все у нас опять стало по-старому.
Но на меня Эрик не глядел. Вот не глядел и все.
— Посиди, — сказал он Ричке. — Я мигом!
Ричка присела к нам, а Эрик пошел за пивом. Он двигался в точности как дед — уверенно проталкиваясь сквозь танцующих, пошатываясь и покачивая плечами так, словно греб руками в толпе.
— Только гляньте! — Открыв блестящий от поцелуев ротик, Ричка указала рукой на кухонную дверь. — Дед у вас — огонь! Чую незабываемый вечер!
— Вот и я чую, — мрачно произнес Эмиль и отхлебнул из кружки.
Дедушка вывел кухарку на середину зала. Впечатленные размерами и удалью великана, студенты образовали круг и замерли в ожидании. Всем хотелось посмотреть, что будет дальше.
— Скрипач! А сделай-ка весело! — скомандовал дедушка Феодор.
И скрипач сделал весело. Седой великан с внушительным животом и заметной одышкой вдруг встрепенулся, как воробей, и пошел гоголем вкруг смущенной кухарки, завышагивал боком, откинув в сторону могучую руку и притопывая сапогами в такт.
Совершив таким образом должный ритуал учтивости, он подхватил толстушку за талию и закружил в «бочарочке», известном народном танце. Оба большие, грузные, они запорхали неожиданно легко, закружились, как падающий липовый цветок или как бумажный журавлик на ветру. Студенты отступили, давая больше места, дивясь и хлопая двухметровому толстяку, который, точно дитя, наслаждался жизнью.
И мы смотрели и дивились. И Эрик замер с двумя кружками в руках, расплывшись в улыбке до ушей, с обожанием пожирая деда хмельными глазами, и Эмиль тепло улыбался, несмотря на не гаснущую в сердце тревогу.
— Вот это ты имел в виду, когда сказал «начинается»? — с восторгом спросила я. — Это же просто здорово!
Я забралась с ногами на приземистую скамью, чтобы лучше видеть танец, отчего стоящий на полу Эмиль оказался почти наравне со мной и даже, пожалуй, капельку ниже.
— Это пока здорово... — В голосе его звучала железная уверенность. — Пиво в трактире еще не закончилось!
Когда дедушка устал, то потребовал медленный танец. Скрипач послушался, и пары вновь принялись топтаться и обниматься. А дед с кухаркой оказались в центре.
— Расцвела гуляночка! Эх! — Совершенно счастливый Эрик плюхнул полные кружки на стол. — Идем, Маричка! — Он дернул Ричку за руку. — Ну же! Нельзя просто так просиживать юность!
И они вновь убежали, а мы с Эмилем сели рядышком.
Он повозил кружкой по столу, откашлялся и, наконец, честно сказал:
— Я бы с удовольствием тебя пригласил, но я не умею танцевать. Вот совсем.
О светлое Солнце! Сколько же сил ему это стоило. Сколько воли! Признаться, что он чего-то не умеет...
Конечно, он понимал, что я жду, а заодно понимал, что молчанием роняет себя куда серьезнее, чем тем, что не приглашает меня на танец. О, Эмиль...
Надо было немедленно спасать ситуацию.
— Это несложно, — повернувшись к нему, произнесла я. Волосы мои посыпались с плеча за спину, и Эмиль непроизвольно проводил их взглядом. — Мама показала мне несколько движений перед школьным балом. Хочешь, покажу?
Я решила не уточнять, что мамины уроки мне пригодились только однажды. Потанцевать на школьном балу мне так и не довелось. Борей к девочкам был равнодушен. А все остальные ребята в четырнадцать лет ещё не успели вырасти и были заметно ниже меня. Так что наш с Эриком танец на празднике середины зимы был для меня первым и единственным.
Я по-дружески открыто смотрела Эмилю в глаза, изо всех сил стараясь не смущаться. Они были немного грустные, немного влюбленные и немного озабоченные. Глядя в них, всегда казалось, что Эмиль чего-то недоговаривает.
— Покажи... — Он моргнул, улыбнулся, встал и подал мне руку. Мы вышли в круг.
Он страшно стеснялся. Когда мальчик такого роста стесняется, это не может не вызвать улыбку. Но я сдержалась, очень тактично показала ему движения. Потом сама положила руку ему на плечо, и мы попытались повторить все па вместе. Он наступил мне на ногу раз десять. Он краснел. Он старался. А потом как-то само собой все наладилось, но тут медленная музыка кончилась, скрипач опять начал быструю мелодию, и мы вернулись за стол. Многое изменилось за семь минут. Я побывала в роли учителя Эмиля! И к тому же он держал мою руку в своей. Мы чувствовали себя неловко и счастливо одновременно, оба молчали как дураки, ожидая и опасаясь следующего медленного танца.
А потом вернулся Эрик. Я боялась, что он поднимет нас на смех, но он ничего не сказал, не отпустил ни одной шутки. Вот только и радоваться он больше не радовался. Желваки на скулах напряглись, нос побелел. А белый нос Эрика — это плохой, очень плохой знак. Вся его веселость оказалась только бравадой. Он видел наш с Эмилем неловкий танец, тихий островок зарождающейся настоящей любви среди разгульного веселья. И сколько бы Эрик ни изображал легкомыслие, я знала его разным, и понимала — Эрик умеет отличать настоящее от фальшивого.
Он молча допил все свое пиво, стукнул по столу пустой кружкой, прямо как дед, и молча сходил за новым. А когда снова заиграла медленная музыка, опять сгреб Ричку и выбрал место поближе, специально, чтобы я видела, как ловко он танцует и как по-взрослому прижимает девушку к себе, не стесняясь ее гладить и целовать где вздумается. Он дразнил нас, как мог. Из штанов лез. Хорошо, что он так и не узнал, что я умею читать чужие чувства. Знай он об этом, он бы меня убил!
Мне очень хотелось вытащить Эмиля на танец, вот назло, как можно скорее перестать прятать глаза от Эрика, но я хорошо понимала, что именно сейчас Эмиль должен сделать это сам.
Своими выкрутасами Эрик только распалил и разозлил брата. Вынудил его принять вызов, вынудил действовать.
— Идем! — Эмиль решительно взял меня за руку. — Закрепим пройденный материал.
Мы танцевали ужасно, но это было совсем неважно. Трогательный неумелый Эмиль нравился мне гораздо больше Эмиля-всезнайки.
Он вел меня осторожно, его ладонь в моей вспотела от волнения.
Чтобы удобнее было вести, он заставил себя перебороть неловкость и приблизился ко мне, и я по глупости тоже подалась вперед, дотронулась грудью до его концертной рубашки. Возбуждение, внезапное, как упавшая на берег волна, окатило все его длинное тело от макушки до пяток. Его рука в моей дернулась, он отпустил мою талию и остановился. Уши его стали просто пунцовыми.
— Извини, пожалуйста, — хрипло произнес он и сглотнул. — Мне надо в уборную.
— Мне тоже не помешает, — как можно беспечнее поддержала я его. — Это все пиво!
— Оно! — обрадовался достойному аргументу Эмиль. Он успокоился, поверил, что я ничего не заметила.
И мы пошли по уборным. Мужская располагалась справа от стойки разливщика, а женская слева.
Когда мы вернулись, скрипка стихла, а Эрик Травинский стоял прямо на стойке.
Он стоял, слегка пошатываясь, нагло и весело скалясь всем, кто замер посреди зала.
Ванда и Рир, Ричка и Майлис, другие студенты музыкального факультета Туона и их группа поддержки. Дедушка и кухарка, официанты, скрипач, пятеро забредших в «Сестру Куки» мужиков. Все ждали, что скажет Эрик.
— Жги! Давай! — весело выкрикнул Рир.
— Друзья! — обратился Эрик ко всем. — Мне тут внезапно вспомнилась прекрасная пьеса о любви! Да все вы ее читали. Тайно передавали друг другу залитые слезами самопальные рукописи.
— Прандт! – выкрикнул кто-то из студентов.
— Ага-ага! Он самый! Все в курсе! Ну, а кто не читал, тому самое время будет послушать. Так вот! Мы с Риром приготовили вам сюрприз. Маленький театр. Давай лезь уже сюда, придурок! — Эрик подал Риру руку, и красавчик тоже оказался на стойке. — Я зачитаю за пастушку. А Рир за рыцаря. Желаете повеселиться?
— Да-а! — возликовали несколько пьяных голосов.
— Тогда погнали!
— Жорж Прандт, — объявил Рир. — «Пастушка и рыцарь».
Голос у Рира был уже взрослый, низкий, с красивой бархатной хрипотцой.
Я не знала такого писателя, но чуяла, что Эрик и Рир задумали какую-то скверную выходку. Тем более Эмиль просто застыл в тихом бешенстве.
— Что-то не так? — осторожно спросила я.
— Ты же не читала Прандта?
— Нет, к сожалению. А ты?
— Я? — Он даже как будто растерялся. — Скажем так... я просматривал...
—Откуда ты, прелестное создание, здесь, у реки, одна и так юна?— нарочитым басом начал Рир и артистично приобнял за талию Эрика, который был на голову выше него.
— А-ха-ха! — Эрик согнулся в приступе смеха, а потом обратился к толпе: — Дайте кто-нибудь фартук и чепчик!
Ему дали. Эрик водрузил на кудри розовый чепчик, любезно предоставленный дедушкиной пассией, смешно подвязал под подбородком, затем трижды обмотал вокруг тощего тела ее просторный кружевной фартук, после чего опустил в сторону взгляд, изображая скромницу, и тоненьким голоском продекламировал:
—Ах, господин, я очень смущена.
Я коз пасу, такое вот задание получено от мужа моего.
Все покатились со смеху, а Эмиль выругался. Весь его вид говорил, что он готов немедленно уйти, и только мое существование удерживает его от этого разумного поступка.
—Глупец твой муж!— забасил Рир и снова обнял Эрика за талию. —Была бы ты моею,
Не отпустил бы с ложа ни за что.
Любил бы пуще солнца самого
И баловал, ну будто королеву.
— Не смею глаз поднять.— Эрик принялся кокетливо наматывать ленты фартука на указательный палец. —Сладки твои слова,
Но муж мой крепко спит, когда напьется эля.
И ночь тепла, и в поле много хмеля,
И от него кружится голова.
— О милая, как ты права!— Рир взял руку Эрика и прижал ее к своей груди.– Коль по сердцу тебе случайный рыцарь,
Твоею красотой навек плененный,
Я буду ждать на этой стороне
Всю ночь, как мальчик трепетный и в первый раз влюбленный.
Приди.
Но прежде поцелуй мне подари
В залог любви!
Тут Рир с Эриком обнялись и сделали вид, что целуются. Это выглядело так комично, что гоготал даже разливщик. Все, кто работали на кухне, бросили дела и тоже пришли посмотреть на это захватывающее представление.Окна в трактире были распахнуты, и в некоторых уже появились любопытные лица прохожих.
— Я так понимаю, сегодня за деда отдувается Эрик? — спросила я. Мне хотелось, чтобы Эмиль перестал так злиться, хотелось, чтобы тоже смеялся.
— Лучше бы нам отсюда уйти, — мрачно ответил он.
— Почему, Эм? — удивилась я.
— Вот поэтому! — Эмиль злобно указал на стойку.
То, что в пьесе происходило дальше, заставило залиться стыдливой краской всех присутствующих женщин. А меня вдвойне. Потому что только последняя дура не разобрала бы в этом представлении непрозрачного намека.
—Горьки и приторны твои уста, — артистично выводил Рир, потрясая белоснежной челкой, –а груди налиты зарею нежной.
Они, как дюны на прекрасном побережье,
А кожа твоя мраморно-чиста.
— Мой рыцарь, — с придыханием пищал Эрик, —ты большой могучий зверь.
От губ твоих я таю и дрожу,
От рук спасения уже не нахожу,
От чресл твоих теку, словно ручей.
Рир прижал Эрика к себе и сделал вид, что лезет рукой под фартук:
—Плут остроносый месяц, посвети!
Тугой корсет! Он весь в сплошных застежках.
Ночь коротка, блесни в ее сережках,
Там, где стирает кожу мой язык,
Там, где у девушек родник,
Волшебный код, вскрывающий все двери—
За ушко! И на локон на виске,
На жилку синюю у трепетной ключицы.
Свети в ее глаза и не забудь
На грудь ее молочным сном пролиться.
—За поясок тяни! – советовал Эрик. —Вот так, мой славный воин,
Твой меч не ляжет в ножны. Не теперь.
Сегодня он не будет успокоен.
Живот твой бел, как мел, а бедра хороши, как волны...
Ночь коротка, и мир сияньем полон...
— Нежнее, крошка, глубже и нежней.
Невыносимо сладко, неизбывно взметается по венам звездный дождь.
Твои уста ласкаются на члене.
О, в чреслах мед и дрожь.
Рир изобразил на лице такое удовольствие, что я не решилась посмотреть на Ванду.
— Возьми меня!— Эрик просительно заломил к потолку руки. Голос его срывался с фальцета на баритон и обратно. —Пронзи тугой стрелою,
Я эту боль желаю испытать.
Не стану никогда тебе женою,
Чтоб страсть горячую вовек не расплескать.
— Раздвинь же ножки!— С трудом сдерживая смех, Рир пал перед Эриком на колени и обнял его за ноги. —Розою раскройся!
Эрик вскинул передник и накрыл им голову «рыцаря».
Меня повело. Слова пьесы уже не веселили, они хлестали меня по лицу. Воспоминания вновь поплыли перед глазами. Надо было уйти! Надо было... да!
Чем скабрезнее становилось содержание пьесы, тем меньше она радовала публику. Мало-помалу беспечную веселость сменило недовольство. Было ясно, что Эрик заблуждался, считая, что пошлая пьеса знакома всем. Ванда стояла бледная и гордая, как статуя на городском мосту. Ее праведный гнев тоже хлестал мне душу.
Сидящие за дальним столом гости трактира — судя по одежде, люди не бедные, какие-нибудь лавочники, торговцы, забредшие послушать скрипку да выпить по чарочке в воскресный вечер, принялись неодобрительно кашлять.
Один из них, с которым дедушка Феодор успел выпить на брудершафт, громко выкрикнул:
— Вот она — грамота! Университет... искусство... Тьфу! Пацан в бабьем — вот и все ваши науки! Если бы мои внуки отмочили такой конфуз, я бы с них три шкуры спустил. Со всех пятерых скопом!
Стоящий среди студентов великан крякнул и как будто даже обрадовался поводу побузить. И хотя он уже нетвердо держался на ногах, но живо повернулся к говорившему. Рука его зашарила по чужому столу.
И тут за первым взрывом недовольства последовал второй:
— Гнать сопляков взашей! Пущай на свежем воздухе паясничают! «Кука» — приличное заведение! Слышь, разливщик?
— Ну все... — побледневший Эмиль бессильно наблюдал, как дедушка Феодор прихватил чужую недопитую кружку, повел плечом, гаркнул: «Кто это там пищит?» и прицельно швырнул кружку в угол. Звон стекла смешался с руганью. В деда полетела суповая тарелка. Великан увернулся. Да так ловко, словно всю жизнь уворачивался от летящих предметов, будучи в стельку пьяным.
Проводив мутным взглядом хлопнувшуюся об пол и разлетевшуюся вдребезги глиняную посуду, дедушка вознегодовал и возликовал одновременно:
— Хорошая была тарелочка! А ну как я заткну тебе глотку чем потяжелее?
Он огляделся, выбрал большую темно-зеленую бутылку, полную вина, недолго думая, схватил ее за горлышко и метнул в обидчиков. Звон разлетевшейся о стену бутылки резанул по ушам.
Загремела грязная брань. Застучали отброшенные стулья. Обозленные, залитые вином пьяные мужики поднялись с мест.
— Все как обычно... — В голосе Эмиля слышалось едкое, тонкое злорадство. Он был даже доволен, что не ошибся в прогнозах. Словно гнев, который он не в силах был выпустить сам, вышел через вторые руки.
— Э-э-э! Парни, парни! Успокоились! — Разливщик больше не смеялся. — Сели все! Пьем и танцуем! Пока я не послал за городовым!
— Да погодь, командир! — Дедушка добродушно выставил руку перед собой: мол, все нормально. — Дай размяться служивому! Так, слегка, для настроения. Да и ребята вроде не против?!
И великан посмотрел на злющих мужиков, точно на детишек.
Студенты замерли ни живы ни мертвы. Девочки давно прижались к стенам. К нам осторожно пробралась Ричка, которую театр Эрика и Рира застал на другом конце зала.
— Эм! — Она была бледной, испуганной. Хмель и веселость ее враз куда-то пропали. — Почему ты стоишь? Сними хотя бы Эрика со стойки. Он же в хлам!
— Сам слезет! — злобно процедил Эмиль. — Хотел накидаться по-взрослому — пусть разгребает!
Ребята на стойке ожидали исхода перепалки. Оробевший Рир переминался с ноги на ногу. Его красивое лицо подурнело от глупой растерянной улыбки. Эрик, напротив, вовсе не удивлялся происходящему. Он весело продолжал заполнять паузу эротической пантомимой. То прижимал тыльную сторону одной ладони ко лбу и к сердцу, то присаживался в реверансе, то делал вид, что поправляет несуществующий лифчик.
— Хочешь, уйдем? — осторожно спросила я Эмиля.
— Я бы давно ушел. Если бы не дед... — Лицо у Эмиля было каменное.
Великан вышел навстречу троим обидчикам с большой охотой навалять каждому. Он уже аккуратно закатал рукава красной рубахи, как вдруг с грохотомраспахнулись входные двери, и в зал вошли не меньше дюжины гвардейских офицеров.
Громко стучасапогами и гремя рапирами, прибывшие гвардейцы рассыпались по трактиру, пропуская вперед невысокого, щуплого человека в широкополой шляпе.
— Вот ведьма! — тихо выругался Эмиль. — Рапиры!
— Рапиры? — переспросила я.
— Да. Очень дорогое оружие... и к тому же парадные мундиры... Это шишки, Итта! Высший офицерский состав. Что они вообще здесь делают?
Человек в шляпе двигался важно и осторожно, изо всех сил стараясь держать равновесие. Прикрывающая глаза шляпа бросала тень на лицо. Виден был только благородный точеный подбородок. Из-под мундира торчали кружевные воротник и манжеты, а тонкие пальцы были усыпаны перстнями.
— Что за бардак?! Кто позволил читать здесь похабщину?! Попирать высокую нравственность?! Институт семьи! Кто? Дал? Добро? — Голос важного человека звучал властно, но при этом в нем чувствовался веселый, даже удалой вызов.
Эрик не ошибся в главном — вечером четырнадцатого мая в Алъере не осталось ни одного трезвого... слово «студента» можно было смело вычеркнуть. Я мало понимала, чем нам грозит появление гвардейцев, но что-то мне подсказывало — забавы у них не детские.
— Ты кто такой? — раздосадованно поинтересовался у важного человека дедушка Феодор, которого, к его искреннему расстройству, лишили и театра, и драки.
— Кто я? Кто... я? — Человек в шляпе надменно засмеялся, и по офицерской компании эхом прокатился смешок. — Я.... хм... капитан... капитан Тибул!
Представившись, капитан Тибул гордо дернул головой, отчего мгновенно качнулся всем телом вправо.
— Чего тебе здесь надобно, капитан? — опознав в капитане пьяного, а значит — своего, по-доброму спросил дедушка. — Не мешай отдыхать, будь человеком...
— У нас тут театр, господин офицер, — тоненьким голосом пастушки вмешался Эрик. Возможно, он расстроился, что о нем забыли, а возможно, наивно рассчитывал разрядить обстановку. — Небольшой такой театрик... Чисто среди своих.
— Театр?! О-хо-хох! — Капитан Тибул недобро захохотал, слегка икнул и вдруг совершенно серьезно добавил: — Я люблю театр!
Очень серьезно. Так серьезно, что наступила тишина.
Ползущим по спине холодом вошла в меня чужая эмоция, а сразу следом за ней —озарение, похожее на медленно сползающий с крыши снежный ком, а потом рухнувший прямо на голову.
Я посмотрела на Эмиля. Он был бледен. Его лицо стало еще длиннее, губы сомкнулись в упрямую ровную линию, умные глаза вцепились в пьяного капитана.
Я испугалась. Мне захотелось взять Эмиля за руку и спросить, что случилось. Но я не посмела.
— Это король... — прошептал он. — Король Кавен. Нет сомнений.
Его услышали только мы с Ричкой. Ричка ахнула, а я все-таки взяла Эмиля за руку, потому что теперь испугалась по-настоящему.
Король выдержал долженствующую своему положению паузу и, повернувшись к гвардейцам слева, спросил с легкой издевкой:
— Люблю я театр?
Переждал веселые смешки.
— Люблю ли я? Театр?! — Теперь он повернулся к гвардейцам справа. И наконец, разразившись хохотом, да таким, что чуть не упал, воскликнул: — Да, ведьма побери! Я обожаю театр!!! А ну, дочитывай! Дочитывай! — Король ткнул пальцем в Рира, который вне себя от страха успел сползти со стойки и потихонечку отойти к стене. — Вернись на сцену, «рыцарь»! — властным, не допускающим ослушания голосом приказал мнимый капитан. — Залезай, дубина!
Рир не без труда и не без помощи Эрика взобрался на стойку.
По его виду было ясно, что он не только протрезвел, но и позабыл все слова. Эрик, все еще не понимающий серьезности ситуации, но зато понимающий, что игра продолжается, принялся шептать «рыцарю» его реплики.
–Раздвинь же... ножки, — дрожащим голосом, запинаясь и срывая фразы, принялся бубнить Рир. —Розою... раскройся.
Я... припаду к тебе, как... как к алтарю.
Я помню главное, успею... ты не бойся.
Но прежде очень страстно... отлюблю.
Качаются, как гроздья твои груди,
Горяч и обольстителен живот,
И приоткрыт от боли сладкий рот,
И пусть никто за это нас...
И пусть никто за это нас не... не...
— Судит!!!— подсказал король.
И красивым поставленным баритоном, артистично и нарочито театрально продолжил декламировать сам. Поначалу всем показалось, что пьеса продолжается, но вскоре стало понятно — «капитан Тибул» импровизирует.
Так вот о чем на самом деле эти
Все повести печальные на свете.
У вас мимозы, розы, асфодели
И по пятнадцать пятниц на неделе.
У вас суровый папенька скупой
Жалеет в праздник кости суповой.
Иным не дай не вовремя совета,
Кому-то не хватило парапета.
А этих — не суди! Не смей!
«Не хуже мы
Тебя, внезапный из двери вышедший халдей».
Спасибо и на том, детишечки мои,
Но мучает меня один вопрос
прискорбный...
Король подошел к стойке, поставил ногу на стул, оперся на колено локтем и вопросил у потрясенных актеров:
Достойны ль вы суда?!
Один, жену прислугой взявший
И спящий, как мешок с известно чем,
Другая, как овца, готовая отдаться
И волку, и столбу, и мародеру,
Летучему ль, ползучему ль маланцу,
Вообще кому угодно, лишь бы звал.
И третий...
Третий...
Лишний.
Бездарной балаганной опереттой,
Вставная трель из мяса и хрящей,
Хотя и мнит себя вершиной естества
И жребием единственно счастливым,
Затычкой алчною войти
В бутыль, початую иным...
Какое... Счастье....
Рыцарь! Фавн!
И как же он отчаянно
ПРЕКРАСЕН!
Но!
На этом слове «капитан Тибул» поманил Эрика, предлагая сойти со стойки.
Эрик спрыгнул на пол и оказался прямо перед королем.
— Но! На самом деле он...– тыча пальцем Эрику в грудь, а потом указывая на трусливого «рыцаря» Рира, строгим, усталым голосом произнес «капитан Тибул»,–
МЕРЗАВЕЦ И ПОДЛЕЦ!
Наступила пауза. Король приложил руку к груди и, повернувшись к публике, скромно поклонился.
Зал отреагировал одобрительным смехом, гвардейцы захлопали. А Эрик сверкнул пьяными глазами. Выглядел он впечатляюще. В переднике и розовом чепчике, расставив ноги пошире и сложив на груди руки, с все тем же фингалом под глазом, Эрик возвышался над королем Кавеном больше чем на голову.
— Я гляжу, вы тоже читали Прандта, господин капитан? И даже отлично импровизируете! —Упиваясь собственной смелостью и всеобщим вниманием, Эрик содрал с себя чепчик, развязал и отбросил фартук. — Но искусство, сэр, должно говорить о жизни всю правду! А не читать юнцам грошовые морали. Да еще не глядя в глаза.
С этими словами Эрик протянул руку и сорвал с «капитана Тибула» шляпу.
Дальше все произошло быстро.
Эмиль дернулся вперед. Мы с Ричкой, не сговариваясь, повисли у него на руках. Вот просто вцепились и повисли. Так что он наткнулся на стол, выругался, остановился и так и остался стоять, потому что мы ни живы ни мертвы продолжали крепко висеть у него на предплечьях.
Гвардейцы рванули к Эрику, тотчас отобрали у него шляпу, вернули королю. А Эрика ударами под дых сбили с ног, заломили руки и прижали к полу. Дедушка сорвался с места и бросился на гвардейцев, как медвежич на стаю волколаков. Молотя кулачищами направо и налево, старый служивый успел поставить не один фингал, прежде чем его скрутили и, прижав рапиру к горлу, пинками погнали к выходу. Вслед за Эриком, которого выводили, толкая, как преступника — рукоятками рапир в спину.
Когда одобрительные смешки дедушкиных обидчиков иссякли, и в зале трактира наступила тишина, у дальней стены послышались одиночные удары ладонью о ладонь. От самой черной тени, бросаемой высокой пивной бочкой на колонну, отделился человек. Плечистый и рыжий, как осенний лес, он направился к королю, выкручивая на ходу пробку из винной бутылки и резким, полным иронии, голосом декламируя:
Нет сладостней подобного события,
Когда тела, сплетаясь и сочась,
Имеют только временную власть
В течение природного соития.
Когда никто не помнит имена,
Никто не возлагает обязательств,
И только тел желанных притязательств
Решают полюбовные дела.
— Ты прав, старина, — облокотившись о дубовый стол, король Кавен усадил свое небольшое, изящное тело в царственное положение. — Хозяин, бокалы нам с другом! Самое время добавить...
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/57980-belaja-gildija-chast-13.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
