224,3 тыс подписчиков

Белая Гильдия 2. Часть 18

27 сентября 202427 сен 2024

23 мин

Падение капитана Чанова

Странное путешествие в мир теней опустошило меня, как выпитый кем-нибудь из измученных штрафников кувшин холодной воды - до капли. Я так обессилила и была так испугана, что пан Варвишеч, уговорив взять его под руку, отвел меня к себе, напоил чаем и велел прилечь на кушетку. Смотрел он с жалостью и опаской, но мне было все равно. Едва моя голова коснулась подушки, как я уснула. Обычным сном с мутными, привычными сновидениями, где я взбиралась вверх по обледенелой лестнице, соскальзывая с каждой второй ступени. А когда добралась до нужного мне этажа, то металлические перила вырвались из конструкции с корнем, я на миг повисла на них, а потом медленно полетела вниз. Долго, пока не нырнула в ледяную воду…

Проснулась я от громких голосов, спорящих прямо над моим ухом.. Кто-то пришел к завхозу и этот кто-то был очень взволнован.

- … все с ума сошли. Дружина… камнями… гвардейцы алебардами…

Я открыла глаза и села. Голова поплыла, а к горлу подступила тошнота. На пороге стоял наемный работник, Ашар, кажется да, Ашар. Его глаза были как пуговицы, а чувства метались - не то азарт предвкушения зрелища, не то страх перед собственной участью. Хотя ему-то чего бояться…

- Где? - Спросила я жестко.

- Там… где всегда… на площади… Я это… пан Варвишеч… волнуюсь… у коменданта, походу, белая горячка… того… кто мне заплатит… середина месяца чай прошла…

- Я, - сурово крякнул завхоз. - Заплачу. Идем разбираться. А ты… дочка… - поймав мой недоуменный взгляд, Варвишеч виновато ссутулился. - …здесь будь. Не нужно тебе туда... Ты не сердись…

- Я должна…

- Ты им не поможешь… А сама попадешь… под руку… после всего, что наговорила… лучше оставайся…

Завхоз неуверенно посмотрел на меня усталыми, навыкате глазищами, а в следующее мгновение вытолкал Ашара в дверь и тоже вышел.

Замок щелкнул.

- Подождите! - Я кинулась стучать в двери. Но все уже ушли. Добрый, глупый старик решил меня запереть здесь…

Перед глазами все поплыло, я в отчаянии упала на кушетку. Что-то ужасное происходило в двух кварталах от меня… И там могли быть мои друзья… Да что там могли. Точно были! Это же Эмиль и Эрик. Сама судьба несет их в гущу событий. Одного - против воли, другого - по самой сути его нутра… Нельзя было плакать, надо было что-то придумать. Но я лежала без сил… Мои обнаженные нервы щупали окружающий мир…

Сначала это были лишь случайные, взволнованные люди, бегущие мимо хозяйственного корпуса к зданию администрации. Но чем больше я тянулась даром к площади перед памятником, тем шире открывался передо мной мир чувствующий. Он наполнился отчаянными, мечущимися внутренними голосами, полными страха, гнева, возмущения, нарастающего ужаса и боли.

Все это происходило там, прямо сейчас, на площади перед административным корпусом.

Мне нужно было туда…

Но, едва я поднялась с кушетки, как меня качнуло, и пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть.

На застиранной желтой скатерти стояли недопитые чашки с чаем, муха сидела на крошках сахара, потирая задние лапки. Стоило протянуть руку к своей чашке, как муха взлетела, присела на занавеску, а потом вылетела в открытую форточку. Форточку… Ну конечно! Окно! Но прежде - сахар!

Я схватила сахарницу и принялась есть ложку за ложкой, давясь и запивая холодным чаем. Мне, точно раненому животному, нужна была пища, чтобы вернулись силы…

“Простые законы физики могут спасти жизнь". - Обычно говорил Борей.

Я очень сомневалась насчет того, что этим миром управляют только законы физики, но все же сахар действительно прибавил сил.

В форточку, в отличие от мухи, я бы не пролезла. Так что мне пришлось взобраться на стол и, ломая ногти, воевать с помощью кухонного ножа с обеими рамами, на которых задвижки не открывали, наверное, лет пять…

Все происходило как в замедленном сне. Вот так медленно летела я во сне с лестницы в холодную воду, вот так же медленно вылезала в окно, прыгала в крапиву, выбиралась из палисадника, и порвав штаны Эмиля, перелезала через забор. И так же мучительно медленно бежала к Главной улице…

Среди других, бегущих, размахивающих руками людей.

Сюда уже доносились девичьи визги, сдавленные крики, удары, звон оружейной стали о булыжную мостовую... Толпа внесла меня в арку, и я оказалась на площади, протолкалась через студентов и встала, не веря глазам.

Напротив памятника выстроилась шеренга ребят, среди которых были и мои близнецы, их я увидела первыми, и все прочие звездочеты, с сияющими на шеях рисунками, и Борей, его широкую спину трудно не заметить, и рядом, плечом к плечу с моими друзьями - Дамас, Ларик, и другие дружинники…

Все сжимали в руках выковырянные из брусчатки булыжники и наступали на сторожевую цепь из пятерых растерянных гвардейцев с алебардами наперевес.

За спинами гвардейцев виднелось прислоненный к памятнику шест, а к шесту толстой веревкой в несколько обхватов был привязан Колич Бородач.

Я обомлела. Колич… в какой-то сползшей с плеча рваной простыне… плечо располосовано плетью… кровь течет на белую ткань…

О, всемилостивое Солнце!

Колич точно был вне всего происходящего. Где-то рядом, где-то сверху. Его серые, распахнутые глаза удивленно смотрели поверх гвардейских спин на своих друзей, кричащих проклятия в адрес Чанова…

Комендант стоял тут же, но я заметила его только теперь, когда услышала, как Левон и Эрик выкрикивают его имя.

- Чертов Чанов… Полоумный алкаш… - что-то такое неслось от гневной толпы…

Бронзовый Фалерс с длинным свитком в руке взирал на происходящее с очень красноречивой, ироничной улыбкой, как бы говорящей: “Все что вы хотели знать об истории, но боялись спросить…”.

Границы человеческой жестокости? Их нет!

Границы человеческого негодования? Их тоже не существует!

Теперь коса нашла на камень.

Колича Бородача знал весь университет. Этот парень всегда улыбался. Этот парень был готов отдать малознакомому человеку последнюю рубаху и последний кусок хлеба… Этот парень всегда говорил о добре и красоте, он жил в гармонии с природой, и все знали, что Колич Бородач мухи не обидит… Он пел, как ведьмов любимец русалок… и был дверью в мир вселенской любви… Все это знали…

Черт… Как такое вообще могло произойти…

Мертвецки пьяный Чанов стоял, широко расставив ноги, чтобы не упасть. В одной руке он держал палаш, другой поднимал плеть. Его каменное, пустое лицо не выражало ничего человеческого.

- Одиннадцать! - рявкнул он.

Толпа студентов взревела. В гвардейцев полетели камни.

- За что Колича? - спросила я кого-то, кто стоял рядом со мной. Это оказался весельчак Ант, контрабасист. Я с трудом его узнала. Больше никакой шляпы-цилиндра, никаких звезд на театральном костюме… только бледное, исхудалое лицо, и… проседь, настоящая проседь в темной шевелюре…. Должно быть, он только приехал… должно быть, его выгнали с фронта… как студента… и вот из огня да в полымя…

Он тоже не узнал меня, “довеска”, которого он напоил элем на праздник середины зимы. Ант молча кивнул в сторону крыльца…. Там, перед зданием администрации поперек ступенек лежало огромное жумовое бревно, одним концом застрявшее в переломанных дверях. Стрельчатое окно рядом с дверью было выбито.

При чем тут Колич?

Тем временем на площадь вбегали ещё и ещё студенты. Гвардейцы в цепи отступили, получая кулаками и ногами бросившихся на них ребят. Чанов повернулся к толпе, махнул на студентов палашом и прокричал хрипло:

- Что, собрались, дегенераты?! Бунтовать, да? Ну, давайте! Давайте! Давайте! - и снова занес плеть. - Двенадцать!!!

Я видела, точно в замедленном времени, как плеть опустилась на тощее предплечье Колича, обняла его руку, рассекая загорелую кожу, погрузившись в мясо, вытапливая кровь, а затем вздрогнула и, размыкая объятия, снова взлетела в воздух и, точно дрессированная дигира, вернулась к ноге хозяина.

Картина происходящего ломалась и рушилась…

Я закрыла глаза, помотала головой… Увы, иттиитам бессмысленно закрывать глаза. Чувства сотен людей только сильнее распалили мой гнев и мое отчаяние…

Я ничем не могла помочь… или могла?

Сильный порыв северного ветра ударил мне в лицо. Как бы говоря: Соберись! Ты же знаешь, что можешь. С моей помощью можешь пролистнуть сейчас всю эту толпу гвардейцев, как книжную страницу, буквально одним движением пальца, пролистнуть не только их, но и самого Чанова, вместе с палашом и плетью, просто смахнуть с площади, как колоду карт со стола... как горстку бренной материи...

Не знаю, действительно был ли это ветер, или кто-то другой говорил со мной из того мира, который пригласил меня сегодня в гости… и видимо, не отпускал. Я в ужасе открыла глаза, но внутренний голос не умолк.

Можешь, можешь…. Той, кто смог превратиться в воду и снова стать человеком такое по плечу…

Второй порыв ветра был сильнее, его уже почувствовали все. С голов полетели шляпы, с берез - бесчисленные крошечные звездочки, затрепетала простынь на бедном Количе. Та сила, которая сегодня позвала меня в гости, была рядом, здесь, совсем недалеко. И ее действительно можно было пустить в ход. Я это чуяла. Что это была за сила и откуда она шла? Этого я не знала, и некого было спросить, какова цена этой силы. Настоящая цена...

Я подняла руку к глазам, защищаясь от следующего порыва ветра. Руку, уже горячую, точно раскаленная сковорода... Цена этой силы, конечно же, настоящая. «Возврата не будет», вот такая цена.

Стоит мне воспользоваться ей, возврата не будет. Не будет университета, не будет братьев, не будет жизни, как у обычных людей. Не будет детей... Не будет учеников... Не будет работы, никакой, ни любимой, ни нелюбимой, не будет ничего… Будет суеверный ужас, приговор, отчисление, выселение… И это еще, если повезет. Найдется умник, который решит, что «нечисть напала на бравого гвардейского капитана», и нужно будет бежать, скрываться... жить в воде... или висеть на виселице...

«Возврата не будет». Применив такую силу, уже нельзя будет целоваться с любимым мальчиком, читать книги, рисовать эмалью по керамике, плести ловушки снов из нитей и птичьих перьев. Ничто из этого уже не будет для меня, если эта неведомая, просящая выхода сила войдет в наш мир через мои руки. Соблазн велик, да. Но, поддайся я ему - и я, Итта Элиман, буду принадлежать этой силе с потрохами и делать только то, что она велит.

И поэтому... нет. Нет!

Ветер будто тотчас утих и зовущий меня голос растаял в шуме вспыхнувшей драки. Я стояла в толпе университетского люда и смотрела, как комендант машет палашом и орет на предавших его дружинников:

- Дружина! Дружина-а-а! Служить! Служи-и-ить, черт бы вас побрал!

Его приказы тонули в свисте и криках студентов, в звоне битого стекла, в командах гвардейских сержантов.

Кто-то бросил в Чанова булыжником и попал в голую, совершенно безволосую, как тот же булыжник, грудь.

- Капрал Денежко! Немедленно! В казарму! Поднять смену по тревоге к оружию! Ротный барабан, конных и плети сюда! Живо!

Еще и еще булыжники, еще свист…

- Тринадцать! - над головами дерущихся снова взлетела плеть. И тут кто-то, кто только прибежал на площадь, с криком возмущения протиснулся к памятнику через толпу.

Госпожа Шток была в белом халате, но без шапочки, ее непослушные волосы стояли над головой темной короной, она раскраснелась от быстрого бега и еле дышала от негодования.

Маленькая, толстенькая фельдшер протиснулась к Чанову, не убоясь ни плети, ни гвардейских алебард. Ее пропустили, или попросту не заметили в азарте потасовки.

Подлетев к капитану, госпожа Шток решительно схватила его руку, держащую плеть.

- Господин комендант! Ополоумели? Что вы себе позволяете?! Вы же… убьете… студента! Вас же… потом под трибунал…

- Пооощ… поощрять…Бунт?!!! - вскричал комендант. Пшшшла.. вон!

Был он уже совершенно невменяем, и, похоже, действительно схватил белую горячку. Потому что, резко качнулся всем телом и так сильно толкнул фельдшера на брусчатку, как если бы то был не университетский врач, а какая-нибудь зубастая нечисть.

И тут же снова размахнулся плетью, крича и сверкая в воздухе палашом так, чтобы “никакая мразь не вздумала помешать ему выдать этому патлатому дебилу обещанные пятьдесят плетей".

Он орал еще что-то, но его уже не было слышно. Свист и крики толпы уподобились урагану. А сами студенты, увидев лежащую на земле фельдшера, ожили, точно очнулись от оцепенения…

Когда десять гвардейцев в полном боевом снаряжении вбежали на площадь, их уже ждали удары камней от всей добровольной дружины старшекурсников.

Дружина разоружила нескольких гвардейцев, а потом помогла штрафному отряду звездочетов и другим, стоящим в сопротивлении младшекурсникам, оттеснить всех гвардейцев от памятника, а затем общей гневной массой вынести с площади все красные тужурки до единой. Комендант порывался броситься на вчерашних «своих сукиных сынов», чтобы «отрубить им к чертям собачьим их предательские бошки», но и его уже без труда подмяли и вышвырнули в арку десятками крепких рук - отсыпаться.

Я и другие девочки бросились отвязывать беднягу Колича.

Он вроде бы находился в сознании, но едва с него сняли веревки, как сполз на парапет памятника и закрыл глаза… Досталось ему очень неслабо, набухшие рубцы от комендантского кнута выглядели ужасно. Бледное, измученное лицо Колича теперь не подавало признаков жизни, испачканные кровью длинные волосы покоились на неподвижной, впалой груди. Похоже, мерзавец и подонок комендант таки напился студенческой крови. И теперь... Теперь «возврата нет».

- Врача! - заголосила Ами. - Врача!

- Не орите, - госпожа Шток уже склонилась над Количем, щупая пульс. - И так ничего не слышу. А нет... Вроде… Нет…

- Что с ним? – завопил подлетевший Левон.

- Безумие… - тихо произнес Эмиль.

Все ребята вернулись к памятнику. Все стояли, склонившись над Количем.

- Берите его и несите в лазарет, - строго скомандовала госпожа Шток. - За мной!

Десять рук подхватили бесчувственное тело. Госпожа Шток решительно работала локтями в толпе, освобождая дорогу. Да и толпа сама начала понимать, что случилось, и расступилась. Сотни ошарашенных глаз провожали лежащего на руках друзей Колича в испачканной кровью простыне…

Мы почти бежим. Мы это все звездочеты и девочки нашей компании. Ами плачет, Ванда бледная, как простынь… мы бежим…

- Пульс? Пульс есть? - пристает к фельдшеру Эмиль.

- Был… - неуверенно отвечает та.

- Что значит был? - не отстает Эмиль.

- Уймись, Эм… - говорит ему мрачный Эрик. - Вон, Итту спроси.

- Я его не слышу… - отвечаю я вопросительному взгляду друзей.

Через час, уже в полутьме сумерек, мы все сидим на полу перед палатой Колича.

Госпожа Шток вышла только один раз. Сказала, что юноша, возможно, в коме. Пульс есть, дыхание слабое, кровотечение остановлено, но в сознание он не приходит.

Мы ждем, не зная, что делать. Чанова, по всей вероятности, отправили отсыпаться. Но он проспится, и дальше будет еще хуже. Мы все это понимали.

- Надо позвать на помощь, - осторожно вступает Тигиль.

- Кого ты позовешь на помощь? - взрывается Дрош. - Кого можно позвать на помощь против гвардии? Именно гвардию всегда зовут на помощь во всех прочих ситуациях.

- Или они, или мы, - говорит Эрик со странной ноткой в голосе. Ему крепко прилетело по лицу древком алебарды, кровь идет с губ. Он сплевывает ее на вату, болезненно шатает пальцами сколотый зуб, морщится от боли и ругается тихо, вполголоса. - Или они, или мы… - точно сам себе говорит он. — Это наш университет. Либо мы их сейчас на место поставим..., либо зачем мы вообще сюда приехали... Нахрен мы тут учимся и живем, если они тут гадят, как в родном сортире... Кто мы вообще такие, ведьма нас побери.... Кто мы, если такое позволяем?

- Наверное… - неуверенно говорит Эмиль. - Ты все же был прав… лучше уж погибнуть там… с пользой… чем вот так глупо, под плетью…

Я осторожно обнимаю Эмиля за руку. Так чтобы быть рядом и так, чтобы не мешать. Он измучен и печален сильнее прочих. Он ругает себя. Под носом у него следы запекшейся крови.

- А я говорил... - начинает Эрик, снова сплевывает кровь и мрачно добавляет: - Да ладно тебе, чего уж теперь-то? После драки кулаками не машут…

- Не машут. И все-таки… - Эмиль вздыхает.

На улице снова слышатся крики, они не то чтобы умолкали, - весь университет возбужден и стоит на ушах, многие дежурят у лазарета. И все же этот крик приносит новое известие, от которого мы все выскакиваем и, рискуя переломать ноги, летим по лестнице вниз - на улицу.

- Пожар! Пожар! Главный корпус горит!

Даже отсюда, на расстоянии двух переулков видно, как над черепичными крышами учебных корпусов поднимается черный, чернее августовского вечера, дым, зарево прыгает по крышам как отсвет огромного факела, что жгут там у нашего административного корпуса, где зал для новогоднего бала и выпускного торжества, где играют музыканты и выдаются дипломы, где сидит наш старенький ректор - господин Фельц, (как его сейчас не хватает)... и где теперь Штаб Господина Коменданта. И штаб горит!

- Погнали! - У Эрика открывается пятое дыхание.

И мы, все бежим. Все бегут. Обратно на площади. Как так? Администрация, сердце Туона, башенка с часами…

- Что? Что там может так гореть? - на бегу спрашивает Герт.

- Внутри довольно много бумаги, - тяжело дыша, отвечает Пауль. - И личные дела, и учебные ведомости. Деревянные перекрытия, частично деревянный фасад... все это вполне может гореть… если кому-то вздумается….

- Поджог? - с ужасом спрашиваю я.

- Очевидно! - отвечает Эмиль.

Недавно опустевшая площадь снова была полна.

Пламя, очевидно начавшееся из наскоро распиленного жумового бревна, лизало входные двери, ползло по перекрытиям вверх, сжирало деревянные рамы, стекла выпадали иразбивались об землю. Воняло гарью, и небо уже наполовину заволокло дымом.

- Почему никто не тушит? - спросила Ванда. - Почему?

- Надо брать ведра и бежать к колонке! - громко сказала Дамина.

Но никто никуда не побежал.

Внезапно на площадь вступила вся гарнизонная рота с дубинами наголо. Все сколько их было, пятьдесят или шестьдесят бойцов. Они бросились на студентов без промедления, избивая, ловя, кладя и связывая всех, кого удавалось догнать. Никто не побежал с поля боя. Арка была перекрыта. Звездочеты и добровольная дружина, мы оказались в месиве из детей и гвардейских тужурок, получая удары по спине и по голове.

Конец был предсказуем. Взрослые, тренированные бойцы Гвардии знали своё дело. И на этот раз все было организовано грамотно.

Связав всех нас и уложив лицами в клумбы, гвардейцы отправились вылавливать остальных. При нас остался усиленный караул из десяти лучших бойцов под командованием сержанта Памфлона. И на этот раз девочек не пожалели. Мы все лежали рядом с ребятами, ожидая справедливого чановского суда.

И он явился. Вступил на площадь, бодро прихлебывая из винной бутылки, не человек - пьяное животное, благодаря какой-то дьявольской силе еще не свалившийся с копыт. Видимо, он был из тех опытных алкоголиков, которые пьют редко, но очень метко. И держатся до конца.

В правой руке безвольно болтался его палаш с золотой гардой, сверкающей в свете пожара.

- Детиш-ш-шечки! Благодарю… за… отличный материал для дииссер… диссертаций. Мятеж можно считать успешным! И его завершение - гвоздь этой увлекательной программы! Бунтовщики в рядах молодой университетской поросли выявлены и готовы быть преданы справедливому суду.

Розы Ветров на ваших шеях сделали свое дело. Урок превзошел все свои…мои… ожидания… Барабан где?

Забил ротный барабан.

Тррррррррррррррр-пум.

Трррррррррррррррр-пум.

Трррррррррррррр-пум.

Трррррррррррррррррррррррррррррррррррррррр-пум.

- У меня сейчас мозг лопнет, - тихо пожаловался Эрик.

- Бунтовщикам – пятьдесят плетей, - приказал Чанов и опасно качнулся. – Сержант, организуйте...

Памфлон замешкался. Связанных было человек тридцать. Всех следовало развязывать, ставить к памятнику, привязывать и бить, - для этого требовалось участие экзекуционной команды и приказ... Ненаписанный еще приказ…

Без написанной бумаги не бьют... Если не соблюсти правила, можно нажить крупную проблему. Памфлону эти проблемы были без надобности. Это читалось на его зверообразной роже.

А господин комендант, качаясь, как на ветру, просто-таки свирепел:

- Пятьдесят плетей бунтовщикам, канальи! Немедленно!

Сержант Памфлон решил эту непростую задачу по-военному. Он подошел к коменданту и протянул кнут ему лично в руку.

Я видела это выражение на лице коменданта – смесь упрямого гнева и детского удивления от того, что «наконец-то» он отомстит. И еще я слышала его чувства - адскую тоску человека, занимающегося нелюбимым делом.

Он вышвырнул бутылку и повел широкими плечами, скидывая с себя нарядный, золоченый мундир. А когда он повернулся к нам спиной, чтобы взять у Памфлона плеть, мы увидели его шрамы. Глубокие черные борозды поперек мощной спины, разрезавшие выпуклые мышцы точно упаковочная веревка колбасу. Шрамам явно был не один десяток лет, а потому сосчитать их уже не представлялось возможным.

Комендант повернулся к нам лицом уже с плетью в руке, бесстрастно хрустнул шеей и вдруг резко ударил по лежащим нам, по всем сразу. Потом еще раз, и еще, и еще…

Он бил не одного конкретно взятого «кудлатого дегенерата», он бил по самой идее молодости, самосознания и честного ума, с таким же успехом он мог бы наказывать море или ветер.

Удары его, конечно, жгли, но были довольно слабы, и все шло к тому, что он вот-вот уронит кнут, уронит палаш и просто свалится прямо тут, поставив таким образом долгожданную точку на всем сегодняшнем дне, а заодно на горящем административном корпусе. Достигнув абсолютного совершенства своего педагогического метода…

И тут послышался храп, топ и звон бубенчиков быстрого экипажа, летящего со стороны северных ворот. Кто-то гнал отличных лошадей во весь опор, стремясь, видимо, успеть к происходящему. Горящий административный корпус расцветал огненной розой всех возможных ветров, и все дороги, пешие и конные, вели прямо к нему. Последний участник всего сегодняшнего кошмара не смог бы промахнуться мимо этой сцены при всем желании.

В арку, которую за ненадобностью уж не охраняли, на всем скаку въехали пятеро гражданских верхом на лошадях. Четверо при этом были вооружены арбалетами, а пятым оказался не кто иной, как Василь Комарович.

Вслед за ними влетел и ювелирно припарковался ровно к фалерсовому постаменту экипаж, запряженный четверкой лошадей. На козлах экипажа стоял рыжий человек в зеленом дорожном костюме. Я узнала его сразу. Наш тюремный освободитель, человек в перчатках с обрезанными пальцами, тот, чувств которого я не слышала. Не затормозив еще до конца, рыжий бросил поводья и прыгнул.

Этот прыжок будут помнить многие, кто его увидел. Прямо со своего экипажа он буквально перелетел в удивительном прыжке через всю площадь и приземлился кулаком в лицо коменданта, выбив его наглухо из игры, как в кегельбане.

Все застыли в совершенном изумлении, никто ничего подобного не видел никогда в жизни.

Темный бархатный плащ, красиво развевался в полете, а при приземлении не менее красиво опал на его торс. Суеверные сердца замерли, не зная, что будет.

- Трево-о-ога-а-а... - взревел Памфлон, потому что Чанов лежал в маргаритках, как свинья в опилках, и даже не шевелился.

И только, когда рыжий поднялся с колена и развернулся к памфлоновским молодцам, гвардейцы пришли в себя. Мгновенно приняв атакующее построение и ощетинившись алебардами, они подступили к рыжему, крича:

- На колени!! Клювом в землю!!! На колени!!! Мордой в грунт!!! Лежать!!! На колени!!!!

Откинув полу плаща, рыжий выхватил длиннющую рапиру, зловеще полыхнувшую в свете пожара. Этой рапирой он отмахнул восьмерку и высокомерно произнес резким, капризным басом:

- Так «на колени» или «мордой в грунт»? Я требую уточнений!

Но уточнений не последовало, лучшим бойцам комендантской роты не так уж просто было заговорить зубы.

Рыжий спокойно ждал, пока на площадь втянется еще несколько десятков гвардейцев. Кольцо алебард, дубин и пик вокруг него сжималось, но это его будто бы совсем не тревожило. Он равнодушно держал свою рапиру на уровне их глаз, поводя ею слева направо и справа налево, а угрозы гвардейцев воспринимал не серьезнее, чем крики чаек над океаном.

- Это же тот, наш, рыжий! - прошипел сраженный захватывающим зрелищем Эрик.

- Он самый, - отозвался Эмиль.

- Вы его знаете? - послышалось с обоих концов лежащих пленных.

- Приходилось… - неопределенно буркнул Эрик. - Это ж надо, что творит!

Не так-то уж и удобно нам было смотреть представление, но оно точно стоило затекших шей.

Дождавшись, пока на площадь неторопливо въедут четыре конных гвардейца (что-то такое он видимо знал о гвардейских конных, чего не знают ни обычные гвардейцы, ни тем более мы) рыжий начал действовать.

Он выхватил из кармана круглый блестящий предмет из цветного металла.

- Печать… - понеслось по нашей горизонтальной шеренге. -

Печать… с профилем Кавена. Не хрена себе!

- Именем короля!! – добрым басом проревел рыжий на всю площадь. – Именем короля!! Смотрите в оба! Это - Малая Королевская печать, такая же, какой скреплены ваши служебные контракты!

Крики поутихли, напряжение несколько ослабло. Но острия алебард и пик все еще были направлены в грудь прибывшего. Ему, похоже, не верили, но его это совсем не волновало.

Озарившись очаровательной, добродушной улыбкой, но при этом так и не опустив шпаги, рыжий произнес:

- Ваш командир вышел из доверия и отстранен от должности.

- Кем отстранен?! – послышался полный возмущения голос из толпы гвардейцев.

- Мной.

- А хто ты есть? Назовись!

- Ты что, слепой? Или дурак? – Рыжий поднял печать выше. – Давай сюда свой толоконный лоб, я пропечатаю его тебе, чтоб ты знал, как дерзить члену Королевского совета!

Повисла неуютная тишина.

- Зашибись… - прошептал в этой тишине Эрик. Его услышали многие.

Впрочем, до гвардейцев уже дошло, что на старого Чана таки нашелся укорот. Да какой укорот!

Королевский совет – это такие особенные люди, которые могут сделать что угодно с кем угодно и когда угодно. От этих людей лучше держаться подальше. И если старый Чан встал кому-то из них поперек горла – что ж, спасибо за службу, господин капитан.... А может, уже рядовой? Или вообще за воротами, без выходного пособия и казенного жилья… Упаси Солнце любого от такого исхода службы.

- Поняли теперь? - Вновь улыбнулся рыжий. - Вот и молодцы!

Острия алебард поникли, гвардейцы заоглядывались по сторонам, увидев и беглеца Комаровича с обнаженным мечом, и четверых стильно одетых столичных щеголей с небольшими арбалетами наизготовку, - два слева от постамента, два справа. Все время, пока гвардейцы тут толпились, четыре этих арбалета неотрывно смотрели им в спины. У этих бравых ребят всё было продумано.

Рыжий вложил рапиру в ножны и скомандовал:

- Отставить! Построение! На караул!

Гвардейцы привычно и обреченно построились. За это им, собственно, и платили – беспрекословное подчинение, а все прочее - от лукавого. Пущай начальство в голову мучается, наше дело маленькое…

- Кто первый зам? – Рыжий явно ковал железо пока горячо.

- Я, вашество, - отозвался Памфлон.

- Принимай командование. Наказания отменить. Заключенных освободить. Капитана Чанова на гауптвахту. У вас ведь организована гауптвахта, сержант?

- Найдем, вашество.

- «Найдем»? Ну, черт побери, у вас тут порядочный бардак, сержант.

- Виноват, вашество.

- Виноват… - передразнил рыжий. - Не дай Солнце, если ваш мясник выбил из кого-то душу, вы у меня все пойдете отбивать Озерье одним отрядом, не будь я Улен Лёнгран!

Продолжение следует...