Жара пришла, как подкралась. День за днем становилось все жарче и жарче, и к началу июля запарило так, что воздух дрожал, травы сохли, а птицы прятались и пели лишь ночью. Но и ночи были жаркими.
Эмиль с дедом ходили голые по пояс и весь день обливались водой из колодца. Вечерами Эмиль отправлялся к морю. Пятнадцать минут быстрым шагом, и ныряешь в прохладу. Сначала доплывал до конца рыбацкой пристани. Выходило три версты. Каждый день увеличивал дистанцию, пока не добился шести.
А однажды принес с моря здоровенный камень и приспособил вместо гантелей. Поднимал по утрам, сначала в три подхода по десять, потом в пять по двадцать.
От всех этих упражнений он окреп в плечах, загорел и вырос еще на три сантиметра. Дед, наблюдающий за внуком уже без ухмылочки, сказал:
— Ешь больше каши, мой мальчик, и про рыбу не забывай. Иначе высушишь мышцы, а от этого никакой пользы. И еще. С завтрашнего дня берешься за флейту. Отдохнул уже. Пора.
На следующее утро Эмиль проснулся на липкой от жары простыне и услышал голоса.
«Неужто явился!» — Он испытал настоящее облегчение и сам удивился, как ему, оказывается, не хватало Эрика.
Но надежда растаяла быстро. Голоса были чужие.
Эмиль выглянул в окно. Под яблоней, за летним обеденным столом сидели трое пожилых мужчин. Дед разливал из большой бутыли по рюмкам. На столе стояло блюдо с нарезанным окороком и зеленым луком.
«Начинается!» — подумал Эмиль, оделся, умылся и вышел в сад. Вид у него был недовольный.
— Эмилька! — возрадовался внуку дед. — Иди-ка, сядь!
Эмиль поздоровался и сел.
Костлявого, как сушеная рыба Гарта Плеша, ковыряющего пальцем в ухе, он сразу узнал. Дедов приятель бывал в доме Травинских не раз. Говорил только о плохом, много пил, по ночам ходил во сне, иной раз без подштанников. Любил петь, и что удивительно — пел отменно. Высоким тенором, изредка прерываемым кашлем.
— Ты гляди, какой тощий. — Гарт почмокал губами. — Не кормишь ты его, что ль?
— У моих вся еда идет в рост. Матис тоже такой в пятнадцать лет был, — рассматривая Эмиля так, точно глядел сквозь него, сказал Феодор. — Да ты сам помнишь.
— Помню-помню, — кивнул Гарт. — А второй-то твой где?
— Второй в столице гульбанит. Девица попалась, да и лютню выгулять. Дело известное.
— Во-о-от. Чует пацан. Этой вот чуйкой чует. — Гард постучал скрюченным пальцем себе по виску. — Оглянуться не успеет — голос сядет, хозяйство сморщится, душа опустеет, прям как моя рюмашка. Да, Ретви?
— За себя говори, мухомор, — незло рыкнул обрюзглый вояка с лицом, похожим на гору, изрезанную расщелинами морщин. — Мои подруги пока не жалуются. Познакомлю завтра, пусть и тебя проверят, может, у тебя просто спазмы и газы? А?
— Иди ты к ведьмам! — ругнулся Гарт и потянулся за бутылкой. — Газы!
— Ретви Таблоский. Скала Ретви, — представил дедушка Эмилю сурового вояку, хвастающегося подругами. — Мы с ним роанцам кишки пускали два года кряду, аж до самого победного горна короля Грегори Заступника. Так-то, малыш... — Дед перевел взгляд на третьего старика. — А товарища Розентуля ты помнишь?
Товарища Розентуля Эмиль помнил слишком хорошо. Пять лет назад его лысину еще обрамляли длинные патлы, но бантик и рубашка приличного человека уже были при нем. Эмилю казалось, что это вовсе не дедов приятель, а залетный торговец, которого дед затащил в гости ради «подкупить книжонок». Товарищ Розентуль бесцеремонно задержался в доме на несколько недель, используя его как оптовую базу для местной торговли. Его повозка, набитая чем попало, от духов и канцелярских принадлежностей до книг, газет и мухобоек, значительно опустела за время его пребывания в Доме С Золотым Флюгером и разъездов по окрестным хуторам. Тогда дед купил у Розентуля всякие редкие древние книжки, пресловутого Прандта и многое другое, упрятав самое неоднозначное во второй ряд верхней полки книжного шкафа. Внушительная же часть приобретенного осталась лежать стопками у камина, ожидая оценки на предмет того, стоит ли это прятать от десятилетних мальчишек. Мальчишки, само собой, времени даром не теряли и классифицировали драгоценные стопки самостоятельно.
Товарищ Розентуль запомнился тогдашнему Эмилю вкрадчивым смехом, запахом нашатырного спирта и тоненькой детской книжкой, которую торговец посоветовал мальчикам. Это была сказка о том, как один циркач поднял восстание и сверг трех круглых как шары королей, которых слуги перекатывали из спальни в столовую, а потом в тронный зал. Книга Эмилю запомнилась хорошо, как и имя главного героя.
Второе пришествие товарища Розентуля в жизнь Эмиля Травинского произошло несколько месяцев назад, в том гостеприимном трактире в предместье Туона, куда Эрик таскал Итту и еще двух девчонок на танцы. Эмиль ходил с ними заодно, раз уж Итте нравились танцы, и глядел, как она танцует.
Эмиль узнал Розентуля мгновенно, хотя тот уже был лыс как морской камень и мрачен как пророк. Торговец восседал за дальним столом, окруженный группой студентов, двое или трое из которых Эмилю были шапочно знакомы. Народ подобрался разный: и «обезображенные интеллектом» ботаники, и пара откровенных повес, и совсем уж робкие прыщавые юнцы, явно обделенные женским вниманием. Эмиль сначала подошел поближе, послушал и без ложной скромности подсел к собранию. В основном, из-за книжек, которыми был завален весь стол. Но и послушать красноречие товарища Розентуля Эмилю было небезынтересно.
— ...да до ведьминой задницы золота в королевстве, — говорил тот. — Тридцать лет мира, сам подумай, балда. Все эти тридцать лет зерно, минералы, оружие — все гонится за бугор, как из худого корыта. Они по горло в золоте сидят, по брови. А ты пойди попроси ссуду в королевском банке — получишь кукиш размером с бревно. Ты же никто, звать тебя никак, особых заслуг нет, папаша твой земель не имеет, заложить нечего...
— Так у всех же так, — прервал его с оттенком вызова некий старшекурсник, имя которого выскочило у Эмиля из головы.
— Во-от! — Товарищ Розентуль поднял к потолку указательный палец, а глаза его засияли, точно за ними скрывался вход в Подтемье. — У всех так! У всех! Понимаешь?
Повисло молчание, нарушаемое только обычным шумом трактира. Никому из посетителей не было особенного дела до этого разговора, но тон товарищ Розентуль все же сбавил, и сбавил основательно, почти до шепота:
— У всех так. Не хочет этот кривляка, чтобы государство росло. Не хочет и все. Его папаша хоть воевать умел, роанцев повытоптал, хотя бы выслужиться можно было при нем, пенсия, опять же... А этот знай гребет под себя, искусству только и перепадает. А простых людей, рабочих да крестьян — в гробу видал. Когда морриганки флот построят, выйдут в море и пережмут ему торговлю, что он сделает?
— Это правда, — сказал кто-то. — Ни армии в королевстве, ни флота, командиров нормальных днем с огнем не сыскать, кто есть, все на пенсии или мертвые.
— Откупиться, видно, думает, — ухмыльнулся товарищ Розентуль. — Только, чтобы откупаться от сильнейшего, надо быть хотя бы просто сильным. А с дичи откупа не берут — дичь свежуют.
— Что же делать? — спросил Эмиль через головы сидящих у стола. — Что конкретно вы предлагаете?
Товарищ Розентуль зацепил Эмиля внимательным взглядом. Наверное, он должен был узнать юного Травинского, но не показал этого ни единым движением лица. Стало быть, не узнал.
— Думать надо, товарищи. Думать, — ответил товарищ Розентуль и прямо Эмилю, и одновременно всем сразу. — Думать и понимать! Слово такое есть древнее, «республика», означает: «дело народное». Собрались всем народом, посоветовались, как оно должно быть, решили и постановили: быть по сему. И так будет, как постановили. И только так будет, как постановили. А наоборот — не будет.
— А король как же? — раздался из-под плотного капюшона строгий, недавно сломавшийся голос сидевшего вполоборота к Эмилю студента.
Товарищ Розентуль развел руками:
— А что король? При чем тут король? Если ты король, и ты против того, что решил твой народ — тогда зачем ты вообще нужен? — Этот вопрос товарищ Розентуль буквально прошептал. — А если не против, а за — тогда делай то, что решил народ. Руководи, помогай, выполняй. Будь королем, а не циркачом!
Вечером Эмиль спросил у Эрика по поводу товарища Розентуля, не особо рассчитывая, что брат в курсе. Но Эрик сразу отложил приключенческий роман и спустил ноги с кровати на пол.
— Лысый такой, с разговорчиками? С книжками? Держись от него подальше.
И, заметив на тумбочке брата книгу, взятую со стола товарища Розентуля, за авторством некоего Тпаюне, «О совместном чувствовании», забрал ее и сунул себе под матрац.
— Лучше пусть подо мной будет. Я уже и так накосячил порядочно, мне это «совместное чувствование» — тьфу. А тебе лучше не портить личное дело. Ты умный, должен далеко пойти.
Эмиль, конечно, книгу из-под матраца извлек и спрятал в своих вещах, но слова Эрика его слегка отрезвили. И на следующих танцульках, куда Эмиля как бы между прочим позвал малознакомый второкурсник, вновь увидел кружок около товарища Розентуля.
На этот раз публика вокруг него собралась повзрослее. Говорил Розентуль вновь о короле Кавене, а именно, о его склонности к поэзии. Стелил явно мягче, чем в прошлый раз. Но рассуждал в ключе скептическом и даже, пожалуй, саркастическом. Объяснял, что для управления королевством нужны образованные люди с навыками совсем иного рода, нежели склонность к кутежам и искусству. Пару историй скабрезных добавил. В общем, из амплуа пророка потихоньку переместился в шкуру театрального конферансье.
Тогда Эмиль и решил, что для него это слишком в лоб. Тонким интеллектуальным чутьем уклонился от следующей встречи и больше торговца не видел.
До того самого неожиданного опознания спящего тела товарища Розентуля на столе в «Золотой антилопе», и выяснения новых подробностей его провокаторской деятельности.
Теперь этот умелец вешать лапшу на уши сидел за его, Эмиля, столом. Та же светлая рубашка, красные подтяжки, даже бабочка в горошек и ухмылка чуть набок, точно он весь мир вертел, и не на пальце.
Эмиль сглотнул.
— Дед, а почему самогон с утра? Есть и чай, и кофе.
— Не начинай, малыш. Веди себя вежливо. Гости издалека. По делу. Мы потолкуем, а ты метнись к Воржухе. Они вчера барашка зарезали. Купи у них кусок побольше, не скупись. Зажарим. Есть повод.
Пока гости отсыпались с дороги, Эмиль кормил-поил усталых лошадей, мариновал мясо, мелко резал лук, носил из погреба квашеную капусту и потихоньку закипал накопленной энергией борьбы за правду.
Дед как ни в чем не бывало читал под яблоней. Муслякал страницы, торопился, даже трубку бросил курить.
— Хочу успеть дочитать роман. Новенький. В Алъере купил, — сказал он Эмилю. — Ты уж похлопочи пока. Зря, что ли...
Дед осекся, утер усы ладонью, закинул ногу на ногу и снова уставился в книгу. Эмиль уловил его волнение. Но спрашивать ничего не стал.
Все выяснилось под вечер, когда Гарт Плеш, Ретви Таблоский и товарищ Розентуль, наконец, проспались и собрались за столом. Они сами налили себе самогону, Эмиль подал жареное мясо, а дед все читал.
— Перед смертью не начитаешься, Фео. — Гарт Плеш сгреб рюмашку скрюченной артритом рукой и закинул в рот, обнажив два последних желтых зуба. — Нет больше толковых книг, не пишут. Да и незачем мне. Отгремели годы золотые... А это вот все — к ведьмовой матери. Шоб корючилась! — Он закашлялся и сплюнул в траву.
Феодор Травинский не отвечал, пока не перевернул последнюю страницу, не отложил книгу и не взялся за рюмку.
— Не скрипи, — сурово сказал он. — Повоюем еще. Какие наши годы?
— Седые и сволочные... — фыркнул Гарт. — Я, братцы, за любой кипеш. Мне судьбинушка, падла, сдохнуть не дает. Сиди, мол, старый оболтус, на своем геморрое ровно. Терпи. А вот хрен ей!
— Значит, так. Наливай, Эмиль. — Скала Ретви положил руку на стол и крепко сжал в кулак. — Рассказываю, что знаю. Хутора на границе горели в мае. Два добрых хутора вчистую до головешек. Всех угнали в Южное. Пока прознали да сообразили что да как, поперли дамочки на волколаках. Да не одни, а с гостями. Черноусые коротышки. Кривоногие крысы. Наемники. Так говорят те, кто видел. Взяли деревню на границе. И пошли на Строму. Там окопались в засаде. Разведку нашу тю-тю. Один только молодец и сбежал. Вот и все, что я знаю. А что, зачем, и какая бешеная дигира морриганок укусила, сведений нет. Потому как, если война и объявлена, мне не доложили. И тому капитану, ученику моему, что вести привез, тоже не доложили. Однако по всей границе ополчение в полный рост. Сечете? Пока столичные молодцы подъедут, полагаю, надо твои закрома потрясти, Феодор. Да подтянуться с музыкой. Задать дамочкам жару. Такой план! — Ретви замолчал и выпил.
— За закрома! — кивнул Феодор и тоже влил в себя стопарь. — Вопрос решенный. Я хоть сейчас. «Давно размяться душа просит, туда, где смерть братишек косит...» — Дед улыбнулся, вспомнив старую песню. — Допьем бутыль и выдвигаемся. Эмиля на хозяйстве оставлю. Понял, мальчик мой? Ты толковый. Ты понял. Дед — на войну. Ты — дом стеречь!
Эмиль сидел ни жив ни мертв. И есть забыл и подавать. Сидел и думал, как они могут есть и пить, если война. И куда они собрались, старики? Гарт, вон, кусок мяса прожевать не может. Руки трясутся. Ему ни меча, ни алебарды не удержать... Он заставил себя успокоиться и думать холодно. Раз уж морригане решились напасть, они либо пробуют силы, либо готовы к длительной войне, за корону и Запретную Землю. Эмиль склонялся ко второму.
— Если южане начали войну, они приготовились, — сглотнув, произнес Эмиль. Все посмотрели на него с удивлением. — А если взяли наемников из карнаонцев, то у них явно открылась золотая жила, а значит, и вооружение достойное.
— Верно мыслишь, молодой! — кивнул Ретви. По его тяжелому морщинистому лицу пробежала лихая, почти юношеская улыбка. — Только нам-то что? Нас только в бой пусти. А там лиха беда начало. Сколько сможем — порубаем, сколько сможем — затопчем. Какая-никакая подмога королю.
Эмиль молчал. Ему было непонятно, как можно радоваться войне. Как можно не вникать в детали...
И еще одна, острая как нож мысль врезалась ему в голову. Озерье совсем рядом с южной границей, пусть и отрезано от нее огромным озером Каго...
— Хороший мальчик у тебя, Феодор, — Товарищ Розентуль, который все это время молча трапезничал, манерно заложив за ворот салфетку и беря рюмочку нежно за ножку, утер рот, достал из кармана очки в толстой оправе и нацепил их на крючковатый нос, чтобы получше рассмотреть Эмиля. — Хороший, умный мальчик. Не пускай его на войну, правильно. Такие и в тылу пригодятся. Книжки любишь, да?
Эмиль вспыхнул. Кровь хлынула ему в лицо, кулаки под столом сжались. Он уже готов был вскочить, но дед сам шумно встал. Забытая на коленях книга упала на траву.
— Идем смотреть арсенал! — прогремел он. — Эмиль! С нами!
В гостиной дед привычным жестом откинул ковер, кряхтя, подцепил кольцо в полу. Эмиль кинулся помогать, недоумевая, зачем деду понадобились варенье и соленья.
Крышку подняли, дед сполз в подпол и, скомандовав: «Принимай!», начал подавать Эмилю крынки и банки с маринованной свеклой, соленой капустой и яблочным и алычовым вареньем. Заодно пропавшая бутыль самогонки нашлась.
Дед обтер ее рукавом.
«Это еще Тильда моя от меня прятала, шельма! Солнечной ей небесной лужайки...»
Когда все сосуды были извлечены и расставлены вдоль камина, дед попросил у Эмиля нож и подцепил край деревянного настила. В подполе обнаружилось второе дно, а там — точно такой же сухой, холодный ящик, в котором, бережно завернутое в мешковину, лежало оружие.
— Дед... — не выдержал Эмиль.
— Цыц! Не возникать мне! И тебе выдам. Раз уж вымахал... весь в отца! Принимай все! Ну!
Эмиль захлопнул рот и принялся принимать спеленутые тряпками мечи.
Схрон опустел, дед закрыл его, выбрался с помощью Ретви наверх и упал в кресло.
— Ну, разбирайте сокровища, чего в пол вросли?
Гарт присел перед свертками на одно колено.
— Вот она, рухлядь роанская! Тридцать, мать твою, лет...
Эмиль не посмел ничего трогать. Просто стоял и смотрел, как старики разворачивают оружие. Он видел, как горят их глаза, и трясутся жадные руки. А сам думал: «Война! С морриганскими ведьмами! Это же кошмар!»
Мечи разобрали быстро.
Желчный Гарт выбрал кривую саблю с пустой, легкой гардой.
Скала Ретви вооружился палашом явно особенной ковки. Старики вспомнили свои же собственные древние разговоры о том, что за такими палашами достойно ходить в завоевательные походы — роанцы закупили эти палаши перед войной, видимо, за океаном или же у морской царицы в обмен на собственные души.
Феодор поднял с пола завернутый в несколько слоев мешковины предмет длиной со жреческий жезл, развернул и выставил на всеобщий обзор гигантский двуручник. Совершенно неотразимый, хоть и потускневший.
Старики ахнули в восхищении, и Феодор дважды коротко махнул прекрасным мечом, держа его, вопреки названию, одной рукой. И если дедушка со своим двуручником выглядел обычным пехотинцем, то Ретви с палашом казался по сравнению с дедом упитанным школьником с сапожным ножом.
Товарищ Розентуль придирчиво рассмотрел дедовы залежи и вытащил из кучи скромный кошкодер, покачал его на ладони, и сказал:
— Есть мнение, товарищи пенсионеры, что на этой войне будет немало коротышек с топорами. Очень резвых, обожающих рубить ноги лошадям и людям. Тебе, Фео, придется воевать, стоя на коленях.
— Вот еще! — фыркнул дед и несколько раз отмахнул мечом невысоко над полом. — Это они у меня попрыгают, не будь я Феодор Травинский!
Гарт проверил остроту кривого лезвия пальцем и покачал головой.
— В Гавани наточим, — опередил Ретви его разочарованный возглас. — Пока подруг навещаем, сдадим одному умельцу. Будет как из королевской кузницы.
— А про подруг можно поподробнее? — поинтересовался Розентуль.
— Да, что там про подруг? — ядовито добавил Гарт.
Дед встретился глазами с Эмилем, вздохнул и исчез в кладовке под лестницей, которая вела в башню. Там у деда были набиты полки для всякого барахла: рыбацких штормовок зимней одежды и всякого домашнего.
Эмиль видел, что великану пришлось влезть на железный короб для угля, чтобы достать до самой верхней узенькой полочки под последней ступенькой.
Дед вышел из кладовки с желтым свертком в руках, аккуратно развязывая бечевки чехла.
«Чтоб я провалился! — у Эмиля внезапно запершило в горле. — Папа...»
Отец показывал Эмилю свой арбалет. Однажды. Эмилю было одиннадцать. Он вышел ночью по нужде. Отец сидел на бревне у сарая и держал в руках арбалет. Просто держал и разглядывал. Думал о чем-то и не сразу заметил сына. А когда заметил, позвал.
— Эмиль! — отец не терпел уменьшительно-ласкательных, говорил с детьми уважительно, как с равными. — Знаешь, как им пользоваться? Смотри...
— Знаешь, как им пользоваться? — Дед выдернул Эмиля из воспоминаний.
— Знаю. — Эмиль взял арбалет из рук деда. — Отец показывал.
— Вот даже как?! — Дедушка удивленно поднял косматую бровь. — Ну, раз так... Раз знаешь... Тогда держи мешок с болтами. Я перед закладкой их смазал. Все в лучшем виде... — Он продолжал внимательно разглядывать внука. — Без гонора только. Это... — дедушка метнул острый взгляд на арбалет в руках внука, — на всякий пожарный. Если война затянется и доберется до нашего дома. Но мы постараемся этого не допустить. Отутюжим ведьмочек как следует. Не волнуйся. Опыт не пропьешь!
Деды молчали, сжимая в руках ржавое оружие давно минувшей войны.
— Я понял, — кивнул Эмиль.
Он посмотрел на отцовский арбалет, погладил его и убрал дугу обратно в чехол.
— Вот и славно! — сказал дед и вдруг, улыбнулся. — Давай, малыш, веселее! Ребята вроде определились... Грузим оставшиеся мечи обратно, да и все остальное тоже...
Деды обмыли мечи, потом помянули боевых товарищей, потом бабушку. Постепенно разговор их повеселел, исполнился удали и бахвальства, все стали пытать Ретви о его загадочных подругах, считать золотые, потраченные в былое время на женщин, хвалить самогонку и вспоминать, где и сколько было выпито за долгую жизнь. Смеялись, подтрунивали над Гартом и его геморроем. Пели. Эмиль сидел подле и становился все отрешеннее и строже. Впервые ему показалось странным, что отец, глубоко штатский по убеждениям человек, владел боевым арбалетом. И еще Эмиль никак, хоть режь, не мог вспомнить, каким жестом отец взводил затвор. Помнил только, что упирал рукоять в землю, а потом прижимал к щеке для прицела. Хотелось сейчас же пойти испытать оружие, чтобы быть уверенным в том, что справится. Если придется. Эмиль не решался.
— Выпей! — Ретви налил Эмилю самогонки в свою рюмку. — Выпей! И поешь!
— Я не пью.
— Я не спрашиваю, пьешь ли ты. Сам вижу, что нет. Но сейчас говорю тебе: выпей! Это приказ!
Эмиль выпил и с трудом принялся есть. Кусок не лез в горло.
Ему не остановить стариков, это было ясно. Надежда на то, что они — не выброшенный на обочину жизни хлам, и могут еще принести пользу, вскружила им головы сильнее самогона. Они сопляка не послушают. Старые дураки!
И Эрика ему не отыскать. Можно поехать в столицу, но есть шанс разминуться. Выйдет глупо! Какая пьяная ведьма дернула Эрика остаться? Секс? Бравада? Сукин сын! Эгоист. Лез к Итте. Лез. Наизнанку выворачивался. Ради чего? Чтобы разменять свою девственность с бесстыжей Ричкой?! Накормить свои тупые амбиции?! Где его теперь искать, если война? Глупо ждать, что брат будет отсиживаться по кабакам, когда появится реальный повод ввязаться в переделку... Вот ведьма! Эрик точно попрет на войну! И думать не станет, ни секунды!
А он? Он сам? Трус? Конечно! Еще какой! Отпустил ее, отпустил. Преданно смотревшую ему в глаза. В концертном зале, в том проклятом бассейне дерьма, на столичном мосту, у мистического Таллигана, всюду преданно смотревшую... А в последний момент, на лестнице «Сестры Куки». Когда сам Свет всемогущий велел... Он отпустил ее, отправил за тридевять земель, прямиком к границе...
И, что самое постыдное, даже не поцеловал, не протянул руку к ее щеке. Итта была его... Самая прекрасная, волшебная девушка. Потомок древнего рода... Его любовь. Только руку протяни. Он не протянул. Уехал за дедом, как баран. В горле у Эмиля першило.
Итта уникальна. Да если морригане доберутся до нее, съедят заживо, как чашу магической энергии. Как ели в старину представителей других древних народов, веря, что их кровь дарует им силу.
А он, Эмиль, смалодушничал, струсил. Тогда, на дне рождения. Когда ведьмов Эричек ни на шаг от нее не отходил, стоял рядом, сидел рядом, плавал рядом, а он, Эмиль, задыхался от ревности. Тогда он успел разглядеть ее жабры. Нежные волны из кожи, прямо на глазах сомкнувшиеся у нее за ушами в тонкие ниточки. Он был потрясен, выбит из привычной ему логики мироздания. Не смотрел на нее, не знал, что думать. Да нет. Он думал. Всякую чушь! А что, если она не человек? Нечисть? Нечисть — значит, «не чистая». Она! Добрая девочка, рисующая яркие картины, идущая на помощь любому. Малодушный чистоплюй. Пошел на попятную. Хотя мог бы просто спросить. Просто подойти, отогнать Эрика, взять за руку, отвести в сторону и спросить: «Итта, почему у тебя жабры?» Или лучше не так. Просто сказать: «Итта. Я в тебя влюблен». Он ничего не сделал. Сам рассердился, что она благоволила к Эрику, что держит свои жабры в секрете. Дурак! Как еще она должна была поступить? Если даже его поджилки дрогнули. Да ей ни в коем случае нельзя никому раскрывать свою тайну. Так легкомысленно долго находиться под водой при всех. Он, Эмиль, глаз с нее не спускал. Три раза заныривал, но так и не смог до нее добраться. Видел только ее тень далеко внизу. Решил, что девушка утонула. Запаниковал. А потом она вынырнула, и он увидел жабры. И помчался в библиотеку. Искать. Пять дней выедал глазами энциклопедию, видел кошмары. Пока не нашел. Выдержку, короткую, скудную. Про древний народ иттиитов. «Этническая группа водных человекоподобных, ассимилировалась ок.700 — 800 лет назад, на вскрытиях встречаются тела особей с гетероморфными атавизмами».
И ничего больше про ее пленительный гетероморфизм, что снился ему, заставляя просыпаться в поту и возбуждении. Папенькин сынок! Книжный червь! Он ее не достоин! Мысли лезли и лезли со всех сторон как муравьи. Упрямо упираясь в одну главную — в мысль о войне и своей никчемности...
— Что-то мальчик наш совсем пригорюнился, — ослабив на шее бант, сказал Розентуль. Глаза его, подслеповатые и водянистые, щурились. — Не стоит так переживать за деда, молодой человек. Историю делают смелые!
И тогда Эмиль почувствовал гнев. Гнев упал на него откуда-то сверху. С мягкого вечернего неба, с кудрявой кроны белого налива. Такой мощный, безудержный гнев, готовый крушить и ломать все подряд. Единственный выход из его беспомощного положения. Эмиль ухватился за него, как за руку судьбы, поданную ему в момент, когда он уже на все свои два метра погряз в болоте отравленных мыслей.
Он вскочил, налетел на старика, вцепился ему в подтяжки. Холодным, буквально ледяным тоном, в котором слышались и презрение, и лютая злость, прошипел:
— Вы слишком много на себя берете, господин!
Эмиля тотчас грубо оттащили от Розентуля. Силой затолкали на место.
— Сбрендил, молодой?! Самогон пошел прямиком в мошонку?! — проговорил Ретви, обалдевший от неожиданной перемены, случившейся с тихим мальчиком.
— Могу повторить! — Кровь хлынула Эмилю в лицо. — Этот ваш товарищ слишком много на себя берет! Ему. Здесь. Не место.
— Эмиль Травинский! — грозно перебил внука дед. — Не будь ты из тех, кто сто раз подумает перед тем, как что-то сказать, тотчас получил бы по щам. А так, я жду объяснений!
— Ваш книготорговец — полицейский провокатор, — холодно ответил Эмиль. — Не удивлюсь, если это он надоумил вас отправиться на войну, и не удивлюсь, если он, бросив вас в бой, сам смоется при первой же возможности.
От такой наглости Гарт и Ретви пооткрывали рты, и, если бы Эмиль не был внуком самого великана Травинского, повскакивали и накидали бы ему тумаков. А так просто оба побагровели.
Один только Розентуль смеялся, прямо-таки хихикал, не стесняясь.
— Продолжай! — приказал дед.
— Я не склонен трясти здесь чужими тайнами. Просто говорю: будьте с ним осторожны!
— Ах ты не склонен?! — Дед встал и повел плечами. — Ты мне эти интеллигентские отцовские штучки брось! Мы с Роном кровь и говно месили, когда твоего отца и в проекте не было, не то что тебя! — Дед говорил все громче. — У нас друг от друга секретов нет. Выкладывай сейчас же, что у тебя за дурь в башке! Живо!
— Да, действительно. — Товарищ Розентуль откинулся на стуле и сложил на животе пухлые руки. — Давно мне не рассказывали, какое я мерзкое животное. Не откажи в удовольствии. Даже интересно, услышу ли я что-то новое...
Сбитый с толку полученным отпором, Эмиль стал совершенно пунцовым, но деваться было некуда. Сказал «а», говори «чума».
— Вы... вы забиваете студентам головы опасными идеями. А сами служите королю. Вы подбиваете молодежь считать, что королевство в кризисе, в упадке. А сами сливаете информацию гвардейцам...
— А ты хотя бы понимаешь, что такое кризис и упадок? — перебил товарищ Розентуль, сощурившись поверх очков.
— ...самых внимательных слушателей сдаете прямиком в Арочку. За ваши политические книжки отчислили двоих третьекурсников, за полгода до получения диплома. Теперь они пойдут воевать вместо учебы и, возможно, погибнут. А могли стать специалистами и верными слугами короля. А сами вы во всю эту вашу республику даже и не верите. Вы работаете провокатором, работаете на короля. Даже в этом доме, много лет назад, вы занимались тем же самым. Только дед оказался умнее, чем Рочер и Херм и все ваши книжки просто сунул в шкаф. Станете отрицать? Я же вас с детства знаю. Да и других свидетелей тьма...
— Что ты мелешь, Эмиль?! — Дед досадливо поморщился, стыдясь за внука и не понимая, какая муха того укусила. — Рон Розентуль — профессор социологии. Учился в Туоне еще до той войны, а после читал там лекции. Конечно, он служит королю Кавену, кому же еще он может служить? Пока что, слава Солнцу, в этом королевстве только один король, сил ему и здоровья в это тяжелое время. — Феодор грузно опустился на стул и разлил по рюмкам. — Ты переволновался, малыш. Уймись и иди поиграй гаммы... Честно, не ждал от тебя такого глупого скандала. Мне остается только извиниться перед Роном за тебя, пока ты будешь сидеть в своей комнате до выяснения.
— Ну, это прямо лишнее, Фео. Мальчик не так уж и не прав. — Товарищ Розентуль принял протянутую дедом рюмку. — Смелый мальчик. Именно смелый, как я и предполагал. А смелые делают историю, я на этом все-таки настаиваю.
Глаза провокатора улыбались. Он отсалютовал Эмилю рюмкой и выпил. Рот его ненадолго скривился от выпитого и растянулся в торжествующей ухмылке человека, уверенного в своей правоте.
— Ведь «республика» — это только слово, и что оно точно значило в прежние времена, выяснить невозможно, — сказал он Эмилю, будто продолжая давно уже начавшийся, заочный спор. — «Дело народное»? Да в масштабе государства любое сколько-нибудь ладно поставленное дело — по определению народное. Даже если какие-то отдельные операции выполняются не за награду, а под угрозой побоев, но все-таки выполняются — значит, те, кто их выполняет, ощущают себя частью этой общности. И хоть ты тресни, оно все-таки народное, даже если на троне сидит уже двадцатая кряду династия королей.
Розентуль сделал паузу, ожидая контраргументы. Тут же чиркнуло кресало желчного Гарта, и тот раскурил давно набитую трубку. Контраргументов не послышалось, и Розентуль продолжил:
— С другой стороны, по некоторым свидетельствам, бывало в древности и такое: государство называется республикой, у нее есть якобы собрание народных представителей и выборные посты. Но все это профанация. Балаганная занавеска. На самом деле, на посту главного постоянно сидит один жестокий и хитрый проходимец, а места «народных представителей» занимают его друзья и клиенты, внося за это удовольствие внушительные суммы ему в карман. А народ, тот самый народ, чье это дело, согласно слову «республика», находится в нищете и бесправии невообразимого масштаба. Выборы фальсифицируются из года в год, а недовольные внезапно умирают, убитые на улице бандитами, их жены подвергаются изнасилованиям, дети — травле в школах, а у их родственников сгорают дома или отбираются мастерские за внезапно найденные долги. И вот тут слова «республика» явно недостаточно для описания реальности, тут необходимо слово «олигархия». «О-ли-гар-хи-я», хе-хе-хе...
— Вы блестяще умеете заговаривать зубы, в этом я убедился на ваших сходках. Но меня интересуют факты, — выдавил из себя Эмиль.
Товарищ Розентуль радостно рассмеялся.
— Факты, дружок? Ну так бы сразу и сказал! Ну, вот книжки я вам привез, помнишь? Ты еще малой был. Давненько, да, годы идут... Все эти книжки — для вас с братом, чтоб вы читали. Ну, так и кого из вас отвезли после этого в Арочку? Тебя? Или, может, твоего братишку, сквернослова и драчуна?
— Но.... — начал было Эмиль окончательно упавшим голосом, злясь на себя за всю глупость этой ситуации. Тем более, что в Арочке они побывали оба как раз за Прандта. Но к политике это отношения имело мало.
— Ах да, Рочер и Херм, — вспомнил Розентуль. — Тут уже чистая социология, не обессудь. Один из них проявил себя просто дураком и устроил у себя в общежитии публичные чтения полученной от меня литературы. А другой, к сожалению, проявил себя подлецом и донес об этом декану. В итоге дурака мы просто отчислили, чтобы поучить. А подлеца пришлось брать на принцип. В любом случае мы кое-что теперь знаем о них обоих. И стоило нам эта информация сущие копейки. Немного бумаги и несколько капель типографской краски. Ни одно серьезное дело не пострадало. Понимаешь? Это и есть социология. Узнавать о людях то, чего они и сами о себе ни сном ни духом.
Больше Эмиль не мог вымолвить ни слова. Сидел, как прибитый к стулу и молчал.
Товарищ Розентуль заглянул в свою рюмку, обнаружил ее пустой и повел глазами в поисках бутыли. Та оказалась на противоположном краю стола, в руках Скалы Ретви. Скала привстал, почтительно перегнулся через стол и наполнил рюмку Розентуля.
— Пожалуйста, господин профессор.
Розентуль поднялся и уже с полной рюмкой подошел к совершенно раздавленному Эмилю. Склонил к нему хитрое лицо и заговорил громким шепотом:
— И о тебе мы кое-что теперь знаем, юноша. На тот случай, если я не вернусь с этой войны, мною уже даны распоряжения присмотреть за тобой, подбросить тебе книжек, если будет скучно. Не переживай, все наладится. Тебя не оставят без подмоги. Ты смел, и ты нам подходишь. Хе-хе...
Его жадные губы ворочались чуть ли не возле самых Эмилевых глаз, прихлебывали из рюмки и выдыхали зловонный дух перегара.
За этой неприятной картинкой нечто невидимое и в то же время могущественное сказало Эмилю неслышимо, но четко, без всякой Розентулевой вкрадчивости, и вообще без всякой эмоции, а потому жутко:
«Мы тебя создали. Ты будешь нашим оружием в этом мире. Прими!»
Эмиль судорожно сглотнул, отшатнулся и едва не упал со стула. Но избавиться от внезапного наваждения не получилось.
Словно вдалеке, отдельно от него, Эмиля, четверо дедов за столом поднимали рюмки за молодого Травинского, за его честное, как у юного кьяка, сердце.
Но все это происходило не рядом с ним, а за пеленой, прозрачной, но крепкой и непреодолимой.
Что это было? Кто это сказал? Кто такие «мы»? Что это все значит?
Новое понимание вещей будто само подключилось к его уму и давало всему четкую, безапелляционную оценку. Он видел эти четыре костяные системы, обложенные дряхлой, уставшей плотью, словно подушками, для удобства. У Ретви явно были проблемы с сердцем, у Гарта в печени зрело нечто, что он не сможет переварить. Феодор... дед... совершенно потерялся и вознамерился покончить со всем этим. И только на Розентуля Эмиль не захотел посмотреть новым взглядом. Не захотел, не мог, не посмел. Что-то было с этим Розентулем явно не так... и уж, конечно, не какое-то дешевое провокаторство, нет, тут были вещи самого серьезного порядка. Нерешаемые с наскока.
— Ну, молодой, где ты там?! Язык проглотил? — воскликнул Розентуль, развязно маша рюмкой и глядя издевательски-насмешливо прямо в глаза Эмилю. — Давай еще по одной!!
— Прошу меня извинить! — выдавил из себя Эмиль, не вложив в слова ни капли искренности.
Он кивнул деду, вышел из-за стола и направился к дому.
— Весь в отца! — покачал головой дед. — Тот так же бился за любую правду... даже мнимую...
— Хороший мальчик... — улыбаясь Эмилю вслед, еще раз повторил товарищ Розентуль. — Жаль, если не оправдает...
У себя Эмиль запихал в рюкзак пару маек, свитер, штаны покрепче, штормовку и нож. Вытащил из стола мешочек с золотыми — все свои сбережения. Мешочек был увесистый. На лошадь должно хватить. И даже еще останется. Впервые он подумал, что от его отличной учебы и трезвого образа жизни есть хоть какая-то польза. Правда, он собирался потратить деньги на книги. Но за этот приезд в столицу до «Букиниста» так и не добрался.
Он по привычке застелил кровать. Защелкнул на прощание замки на флейте. Вскинул рюкзак на плечо и вышел из дома, прихватив со стола в гостиной отцовский арбалет и болты.
Выходя из дома, Эмиль ударился плечом об косяк. Выругался, в сердцах хлопнул дверью. Нашли сторожа! Перебьются!
На дворе стояла теплая июльская ночь, полная птичьих песен и сладких цветочных запахов. Слышалась пьяная военная баллада.
Эмиль вышел за калитку и пошел по дороге. В сторону Гавани. Там он рассчитывал купить лошадь, чтобы скакать в Озерье. Скакать так быстро, чтобы успеть за десять дней. А значит, к ее дню рождения...
В самую черную минуту ночи, излившие друг другу все грехи и чаяния, а потому притихшие, отрешенные и даже отчужденные, старики вывели из стойла отдохнувших лошадей. Взнуздали, прошествовали через главные ворота, каждый со своим скарбом, мечом и тихой надеждой умереть или вернуться героем.
Бросив в саду все недоеденное воронам и сверебам, Феодор Травинский вышел за ворота и оглянулся. Дом смотрел на него темными окнами, точно живой. Ему было тридцать лет. Феодор сам его строил. Все, что привез с Роанской войны, вложил в эту красоту. Два этажа, черепичная крыша и круглая башенка с позолоченным флюгером — гербом музыкального факультета Туона. Просто как в сказке.
Дед кивнул дому, взобрался на коня, и четыре всадника вереницей тронулись по дороге к южной границе Северного королевства. Через Купеческую Гавань, вестимо. О подругах никак нельзя было забывать.
Когда последний хутор остался позади, и старики въехали в Хвойный лес, Гарт Плеш затянул песню, ее подхватил Ретви Таблоский, а потом и Феодор Травинский вступил, осторожным, вкрадчивым басом, быстро набравшим силу и глубину. Розентуль мурлыкал тихо, почти про себя. Петь он не умел.
Служили два камрада
На южной стороне.
Камрад, услышав: «Надо»,
Другой, услышав: «Надо»,
Очнулись на войне.
Летают злые стрелы,
Смерть косит там и тут.
Тебя ль, камрад, на э-этот,
Меня ль, камрад на э-этот,
На этот раз убьют.
И вдруг стрела вонзилась
Камраду прямо в грудь.
Камрад услышал: «Надо!»
И вновь услышал: «Надо!»
Пришла пора вздремнуть...
Зовет камрад камрада:
«Дружище, руку дай!» —
«Ну нет, старик, не на-адо,
Увы, старик, не на-адо,
Лежи да помирай.
Поручкались не раз мы,
Пока живой ты был.
А нынче, раз ты мертвый,
Совсем, дружище, мертвый,
Не трать напрасно сил.
Нельзя хватать за руку
Того, кто за порог
Ступил, отринув муку,
Ушел, отринув муку,
Кто выстоять не смог.
Всегда служили вместе,
Приятель, мы с тобой.
Теперь, прости, дружище,
Ты спишь, где ветер свищет
На стороне другой...
На стороне другой...»
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58196-belaja-gildija-chast-20.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: