72,2 тыс подписчиков

Ждала нас первая любовь... (Часть 15)

9 июня9 июн

4612

6 мин

Оглавление

Вторая часть повести
Третья часть повести

Я думаю о тебе.

В затишье ли… в ураганном огне артиллерии – я вспоминаю тебя.

Я вспоминаю тебя – каждую минуту.

Мысли эти, воспоминания – моё спасение в сыром окопе.

Моё спасение – в том, что про себя я повторяю твоё имя – самое красивое… самое ласковое и нежное.

Повторяю твоё имя, – словно я всё ещё гимназист… и счастливо проснулся перед рассветом, и жду сегодняшнего свидания с тобою – в городском саду, на берегу нашей светлой речки.

В неимоверном свисте и грохоте я вдруг слышу звуки вальса «Берёзка»…

Я тогда впервые увидел тебя: ты танцевала с вашим преподавателем математики, и я так завидовал ему – чуть ли не до мальчишеских слёз…

Федька, Фёдор Уваров, гимназист третьего класса, просто удивительно понял меня… Я в тот день решился написать тебе письмо… Гимназист Уваров пробегал мимо, я остановил его. И он понял. Поднял на меня серьёзные глаза, сказал: передам, Алёха. Ты не беспокойся.

Лена, Леночка!..

Мне часто хочется проснуться…

И – чтобы снова: мы с тобой танцуем вальс в городском саду…

Усталые до полусмерти солдаты роют землянку…

Подкатывают тяжёлые брёвна, курят на ходу… и ругаются: так легче.

Пулемётчики – тоже с привычной руганью – набивают патронами ленту. Ротные телефонисты очень похожи на старательных и добросовестных, трудолюбивых муравьёв, когда тянут линию вдоль окопов.

Винтовки с примкнутыми штыками… Сумки ручных гранат, медные котелки… Интендант нерасторопный: в котелках – лишь остатки вчерашнего супа.

А перед окопами, в окружающей их колючей проволоке – чёрная воронка. Наш ротный фельдшер Степан Гордеевич и трое раненых…

На всём – тяжёлый серый туман. Туман этот усиливает ожидание тревоги.

Самое сильное желание у каждого из нас – вдоволь напиться воды.

Воды у нас мало. Мы берём её в вырытых в болоте ямах. Но – уже больше десяти дней неприятель почти круглые сутки держит под обстрелом это наше водяное болото – так, что невозможно набрать ни ведра воды.

Пить водку и вино у нас запрещено…

Но солдаты, бывает, находят…

Я тоже пил водку – целую кружку… В ту ночь погиб наш командир. Мой земляк – из Луганска, капитан Василий Кузнецов.

А ещё…

Кроме вина и водки, чтоб забыться… – любовь.

Нет.

Не любовь.

Любовные утехи, – когда накатывает безысходность.

Ты прости, что пишу об этом… Мне кажется, что мы повзрослели – на целую вечность.

Я вспоминаю, как держал тебя за руку… Как незаметно коснулся губами твоих волос.

И знаю, что сберегу это – до нашей с тобою встречи.

Мы обстреливаем противника фланговым огнём.

Наша артиллерия сильнее вражеской: мы ведём огонь с любых позиций – закрытых, полузакрытых, открытых. Хоть нет воды… и суп – вчерашний, а сердце бьётся в гордости за силу русского оружия, за нашу русскую трёхдюймовую шрапнель… Ещё – за то, что лишь одна наша восьмиорудийная лёгкая батарея может уложить – как траву острием косы – австро-германский пехотный батальон или кавалерийский полк.

Целая вечность… и сотни вёрст между нами, а на душе светло – оттого, что вспоминаю тебя.

Оттого, что я люблю тебя.

…Когда малыши засыпали, Елена Васильевна тихонько присаживалась у подоконника. Прислушивалась к дыханию ребят: сквозь сон – вдруг прерывистый горький всхлип…

Лена подходила к кроватке, осторожно поправляла одеяльце, опускала руку на детскую головку…

И – перечитывала Алёшино письмо.

Я люблю тебя…

Безудержно катились слёзы: самое сильное желание – вдоволь напиться воды…

Сжималось сердце… От боли словно задыхалась, – когда читала о целой кружке водки…

И – темнело в глазах: кроме вина и водки… – чтоб забыться…

Сквозь эту темноту, сквозь боль верила своему сердцу, верила Алёшиным словам: я сберегу это – до нашей с тобою встречи…

Совершенно ничего не понимала про трёхдюймовую шрапнель и про восьмиорудийную лёгкую батарею. Но – гордилась Алёшей.

Утром нянечка Оля позвала Елену Васильевну во двор:

-Военный к нам. Серьёзный такой. Брови нахмурены. А веки тяжёлые… и будто почернели. И под глазами круги.

Елена Васильевна укоризненно покачала головою:

- Оленька! А какому ж ему быть, – коли говоришь, что в военной форме. Значит, с фронта.

Военный шагнул навстречу Елене Васильевне. Окинул её чуть озадаченным взглядом: эта девчонка, что ли, воспитательница в приюте… Устало представился:

- Подхорунжий Кондрашов. – Снял фуражку, провёл рукою по лбу: – Дочушка моя у вас.

Дочушка…

Елена Васильевна обрадовалась:

- Таня?.. Танюша Кондрашова?

Подхорунжий Кондрашов перевёл дыхание:

- Мне бы увидеть её… увидеть бы дочушку. А забрать пока не могу: мы с нею вдвоём остались. Я лишь сегодня из Екатеринослава, из госпиталя, – после ранения. Через десять дней – снова на фронт. Дозвольте с дочушкою увидеться.

Елена Васильевна на руках вынесла малышку…

Танюша удивлённо – совсем по-отцовски – свела бровки. Потянулась к нему.

А когда отец взял её на руки, – прижалась к нему и безутешно заплакала.

И у подхорунжего ресницы повлажнели… Быстрым и незаметным движением он смахнул показавшиеся слёзы.

- Сейчас у нас завтрак. А потом вы сможете погулять с дочкой, – сказала Елена Васильевна. – Только приведите её к обеду. После обеда мы укладываем ребят спать.

Танечка не хотела отпускать отца:

- Мы домой пойдём?.. А мы возьмём с собой Лену?

Подхорунжий Кондрашов заметно растерялся, ещё раз взглянул на воспитательницу…

Танечка повторила:

- Давай возьмём с собой Лену. Она хорошая, я люблю её.

Григорий Михайлович каждый день приходил в приют.

Однажды принёс букет сирени…

Протянул Елене Васильевне.

Лёгкое сиреневое облако оказалось в её руках.

И – напомнило, что в городе нынче весна.

Опустила лицо в букет – чтобы скрыть слёзы…

Целую вечность назад была прошлая весна.

Была счастливым ожиданием…

Каким счастьем было – считать дни до Алёшиного приезда… Примерять новое светло-голубое платье – маманюшка шила его к лету… По-новому – по-учительски! – укладывать густые волнистые волосы…

А нынче Лена и не заметила весну.

Значит, снова цветёт сирень.

Подхорунжий Кондрашов дождался, когда Елена Васильевна поднимет глаза…

Голос его чуть охрип от волнения:

-Лена… Елена Васильевна… За дочушку, за Танюшеньку, спасибо тебе. Я знаю, что тебе… что вам ещё рано про это… Так и война не завтра закончится. Подрастёшь. Вернусь – пойдёшь за меня замуж? – Усмехнулся горько: – Вижу, – испугал тебя… Девчонка совсем. Я и сам не заметил…что полюбил тебя. Вот только сейчас, перед отъездом, понял. Не бойся. Лишь скажи, что будешь ждать. И мне легче воевать будет… И война скорее закончится, – коли ждать меня будешь. Станешь женою моею – я и ветру не дам на тебя повеять. Как увидел тебя, любовь свою первую вспомнил – Верочку, Танюшину мать. Любила меня Верочка – так, что проведать отважилась. Наш полк в те дни под Перемышлем стоял… Ну, и приехала она… А назад, домой, – ни в какую. Не смогла оставить меня. Сестрою милосердия осталась. За солдатами, больными тифом, ухаживала. И сама… – Григорий Михайлович поспешно закурил: – Будешь ждать?

Лена покачала головой:

- Жених у меня на фронте. Его жду.

В глазах подхорунжего Кондрашова мелькнуло удивление. Разогнал рукою папиросный дым:

- Жених?.. Когда ж успела?

Лена промолчала: разве ж скажешь о самом сокровенном… о том, что в тетради по географии до сих пор лежит первое Алёшино письмо, которое на перемене вручил ей гимназист Уваров…

-Война долгою будет. Письмо напишу – ответишь?

- Нет. О Тане не беспокойтесь, – сдержанно сказала Елена Васильевна.

В конце весны редкие письма от Алексея перестали приходить…