Обыск в учреждении или, как говорят в тюремной среде — шмон, это не прихоть сотрудников или начальства, чтобы заставить арестантов нервничать, бояться и переживать. Обыски в учреждениях строго регламентированы законами, приказами, нормативно-правовыми актами. Можно долго и упорно изучать эти регламентирующие документы и всё равно ничего не понять, но если вкратце, то бывает личный обыск (полный и неполный). Проводится с целью обнаружения и изъятия у осужденных запрещённых вещей.
Общий обыск. Проводится по решению начальника учреждения или начальника управления. В таком случае обыску подвергаются все осужденные, территория режимных корпусов, жилой и производственной зон, а также находящиеся в них здания, сооружения, коммуникации и другие объекты.
Выборочный обыск. Рекомендуется проводить при выходе осужденных из столовой, санчасти, иных объектов и помещений, где могут быть совершены хищения продуктов, медикаментов, сырья, материалов, передача запрещённых вещей.
Контрольный обыск. Производится для проверки качества ранее проведённого обыска. Цель у обыска одна — изъятие запрещённых к хранению предметов: веществ, средств связи, аудио, фото и видеозаписывающих устройств, колюще-режущих предметов и прочей атрибутики, запрещённой в местах не столь отдаленных.
***
— Завтра шмон будет, — сказал Исаев. — Имей ввиду.
— Что именно я должен иметь ввиду?
— Ну не напейся, например, — ухмыльнувшись, сказал он.
— Смешно, — серьёзно ответил я. — Я порой даже поужинать не успеваю, не говоря уж про алкоголь.
— Так с утра!
— Смешно, — снова повторил я.
Утром мне позвонил Олег, командир группы быстрого реагирования.
— У тебя аптечка собрана? — спросил он.
— Конечно.
— Через час сбор. На плацу перед изолятором, как всегда.
— Принял, — ответил я и стал собираться.
Еще ночью начался мелкий осенний дождь. На улице было прохладно, сыро, неуютно.
Выяснилось, что мы едем производить общий обыск в отдаленную колонию, находящуюся в ста тридцати километрах от нашего города. Раньше, ещё во времена Союза, в той исправительной колонии было крупнейшее производство изоляторов для высоковольтных линий электропередач, а еще было собственное строительно-монтажное управление, имелись фермы с коровами и свиньями, сельхозугодья для выращивания кормов для скота, овощей для заключённых. Имея такое хозяйство, колония была, как небольшая автономная республика. Заключенные именно этого лагеря строили секретные объекты атомной промышленности, дома для персонала атомной станции, котельни, школы и детские сады, больницы и роддома, казармы для солдат, которым предстояло охранять станцию, дома культуры, куда приезжали артисты и различные лекторы; проводили линии электропередач сквозь болота и тайгу, прокладывали железные дороги.
В тот день со всех учреждений области приехали так называемые "сводные отряды", чтобы проводить обыск. Сводный отряд — это группа сотрудников из разных отделов и служб учреждения, собранная как раз для вот таких мероприятий: обыски, подавление бунтов, розыск бежавших из-под стражи преступников и тому подобное.
Подъезжали автобусы, из них выгружались сотрудники в камуфляже, закуривали, прячась от дождя под навес курилки.
Теперь же, территория, которую нам предстояло "обшмонать", представляла из себя жалкое зрелище. Наружным периметром зоны был покосившийся деревянный забор, покрашенный обычной известью. Снизу вся известь вышаркалась от постоянных обходов караульных с собакой. Серый, нудный осенний дождь заполонил тропу караула вдоль многострадального забора несметным количеством грязных луж. Не обращая внимания на дождь и лужи, побрякивая автоматом за спиной, вдоль забора шёл кинолог с собакой. Брызги из под ботинок-бе́рцев с причмокивающим звуком летели на забор. Зрелище только добавляло какого-то уныния, тоски, безвыходности, безысходности. Провожая взглядом собаку и кинолога, хотелось завыть, застонать.
— Построились! —прозвучала команда со стороны КПП.
Сотрудники побросали окурки и нестройной толпой направились в сторону шлюза для построения.
На построении нас распределили по группам, перемешав всех сотрудников из разных учреждений, так, что каждая группа стала состоять из незнакомых друг другу сотрудников. Распределили участки для обыска. Нашему отряду предстояло обыскивать общежитие одного из отрядов осуждённых. Общежитие, он же "барак", "жилка", в отличие от депрессивного забора-периметра, выглядел добротно. Это была двухэтажная постройка из силикатного кирпича, обнесенная забором из сетки Рабица. Окна постройки были деревянные, выкрашенные белой краской. На первом этаже барака была раздевалка, туалеты, душ и даже столовая. На втором этаже располагалась КВР* и спальное помещение-казарма примерно на пятьдесят двухъярусных кроватей.
— Все выходят во двор! — скомандовал осуждённым старший нашей группы.
При выходе из барака-жилки все осуждённые тщательно досматривались. У них выворачивались карманы, прощупывалась подкладки бушлатов и шапок, открывались спичечные коробки, пролистывались личные блокноты и книги, а сам осужденный "прозванивался"
металлоискателем. А вдруг он что-либо спрятал в себе? Очень часто и такое бывает.
В бараке осталось лишь несколько человек, которые должны были контролировать уже нас, чтобы мы не прихватили чего лишнего. Я поднялся на второй этаж.
— Дневальный! — крикнул я.
Из комнаты воспитательной работы вышел человек. Черная казенная роба, в которую он был одет, была безупречно отглажена и напоминала больше концертный костюм, нежели тюремную робу. Но особенно мое внимание привлекли пальцы рук осужденного. Они были тонкие, прямые и длинные, кожа на них была здоровой, не испачканной наколками или черновой работой, но была она бледной, тонкой. Ногти аккуратно подстрижены, без явных признаков грибкового поражения, как это часто бывает у лиц с вирусом иммунодефицита человека. На вид ему было около сорока пяти лет. Худощавый, высокий, но не сутулый, светлые, немного вьющиеся волосы, бледное лицо, большие светло-серые глаза, тонкие бледные губы. Взгляд его был немного измученным, и в то же время, как мне показалось, он был каким-то пустым, безразличным, не живым. Смотрел он на меня без какого-либо интереса. Так смотрят на замылившую глаз вещь — будь то дверная ручка, тапочек или столовый прибор. Так смотрят на пустое место.
"Бледноват, — отмечал я про себя. — Анемия, наверное, железодефицитная. Склеры чистые, не жёлтые, вены на кистях рук крупные, здоровые. Не наркоман, скорее всего. Что ж ты смотришь-то так, как неживой, а? Серый лёд в глазах. Что с тобой случилось-то?".
— Здравствуйте, гражданин начальник, — сухо произнёс он заученную фразу, глядя сквозь меня. — Осуждённый Чайкин, дневальный восьмого отряда.
— Здравствуйте, — сказал я и указал в комнату, из которой он вышел. — Что это за помещение?
— Это комната воспитательной работы, — ответил он.
— Будет обыск, — сказал я. — Пройдемте, посмотрим, что у вас там.
Я вошёл в комнату воспитательной работы и бегло осмотрелся. Внутри было чисто, прибрано. Стояло несколько рядов кресел, обшитых велюровой тканью, на стенах висели картины, в рамке был текст гимна России, рядом висели выписки о поощрениях и взысканиях, даты дней рождения осуждённых отряда. У левой от входа стены стояла тумбочка с телевизором, а в ближнем левом углу стояло настоящее пианино. Оно блестело черным лаковым покрытием, отражая свет ламп, и ни намёка не было на нём на пыль.
— Ух ты! — удивился я. — Пианино! Настроено?
— Да, конечно, — монотонно ответил Чайкин с таким же равнодушным взглядом.
Я осторожно поднял крышку клавиатуры и сыграл незамысловатую мелодию, которую выучил ещё в детстве. Что это за мелодия, я не знаю по сей день, но легко сыграю её на любом пианино. Закончив играть, я посмотрел на Чайкина. Лицо его преобразилось до неузнаваемости. От былого равнодушия и пустого взора не осталось и следа. Живой интерес и даже какая-то одержимость появилась в его глазах, но он не смотрел мне в глаза, он смотрел на мои руки.
— Бетховен, — сказал он.
— Не знаю, — ответил я. — Еще в детстве выучил, а кто автор, так и не узнал.
— Это Бетховен, — повторил он уверенно. — Но вы неправильно держите кисть. Вы учились в музыкальной школе?
Тон его голоса стал мягким, приятным. Так разговаривает учитель с учеником.
— Нет. Эту мелодию мне показал один товарищ, который был участником ансамбля в сельском клубе, — ответил я.
Чайкин хотел еще что-то спросить или сказать, но не успел, поскольку из коридора послышался громкий голос старшего нашей группы обыска.
— Осужденные отряда! — услышали мы. — В вашем жилом помещении сейчас будут производится обысковые мероприятия! Предлагаю добровольно сдать имеющиеся запрещенные к использованию и хранению предметы!
В бараке на несколько секунд воцарилась тишина, потом кто-то из оставшихся осуждённых проворчал:
— Пришли шмонать, так шмонайте!
Послышался многоножный топот — сотрудники проходили в жилое помещение.
Я вышел из комнаты воспитательной работы.
— Видишь вон ту кровать? — спросил меня старший группы, указав в глубь помещения. — На ней еще бирки нет и дужка сломана?
— Вижу.
— Вот, её и шмонай. Матрас, тумбочку, бельё и всё вокруг.
Открыв дверцу прикроватной тумбочки, я увидел внутри тюбик "положняковой"* зубной пасты, зубную щётку, мыло, несколько копий каких-то документов, видимо, из материалов уголовного дела осуждённого, глянцевый автомобильный журнал и несколько бирок, которые осуждённые должны носить на одежде.
"БРЕНЬЬЬ", — вдруг услышал я грубый удар по клавишам пианино.
Зазвучало так, что стало ясно — одновременно ударили по нескольким клавишам. Через несколько секунд вновь послышался звонкий звук одновременно нажатых нескольких клавиш, но он был уже более высоким и каким-то жалобным. "БРЫЫЫНННЬ..."
Из КВР донёсся глупый смех, а затем звуки пианино стали чередоваться
"БРЕНЬЬЬ-БРЫЫЫНННЬ..., БРЕНЬЬЬ-БРЫЫЫНННЬ...".
Я не выдержал и зашел в комнату, откуда доносились звуки. В комнате был бардак. Всюду валялись книги, полки. Картины были сняты со стен, было перевернуто несколько стульев. Двое незнакомых мне сотрудников по очереди садились на клавиши пианино, глупо хихикая при этом. Один из них был в звании капитана, другой в звании лейтенанта. Само пианино было уже разобрано. Деки его валялись рядом, внутри пианино были видны струны и молоточки, механизмы. Чайкин стоял посреди комнаты и хлопал глазами, в которых снова был серый лёд, недоумение и даже ненависть.
— Отставить! — резко и с нескрываемым раздражением крикнул я.
От неожиданности оба офицера замерли, уставившись на меня.
— Что вы делаете? — спросил я, вкладывая в вопрос максимум интонации, используемой в разговоре с олигофренами.
— Проводим обысковые мероприятия согласно распоряжению управления, — ответил капитан.
— Ну так проводите, зачем пианино-то ломать?
— Ладно, пойдем покурим! — предложил лейтенант капитану, и они вышли.
Я посмотрел на Чайкина. Тот уже осматривал внутренности пианино и снятые деки.
— Соберёте? — спросил я.
— Попробую, — ответил он.
Через некоторое время я снова зашёл в комнату воспитательной работы. Чайкин уже собрал пианино, протер его от пыли и наводил порядок в помещении.
— Расстроилось? — спросил я, указывая на пианино.
— Не знаю, — ответил он. — Надо что-то исполнить, чтоб понятно было.
"Исполнить, — подумал я. — Не сыграть, а исполнить!"
— Ну так попробуйте, — предложил я.
— Нельзя. Обыск.
— Скажете, что я разрешил.
Чайкин подставил стул, сел, аккуратно поднял крышку клавиш, замер на мгновенье, как бы вспоминая что-то, и заиграл. Мелодия была настолько красивой и необычной, что я замер как вкопанный. Посреди всего происходящего бардака, хаоса и неразберихи, раскиданных повсюду картин, книг и перевернутых стульев, за грязным и унылым серым зоновским забором, под унылым промозглым осенним дождём, из недр пианино лилась тихая, спокойная и очень красивая музыка. Она лилась мне прямо в сердце, которое бешено колотилось. Пальцы осужденного порхали над клавишами, как бабочки над цветами. Они то быстро и резко падали на них, то плавно и нежно гладили клавиши. Сам же осуждённый с закрытыми глазами покачивался в такт мелодии. К горлу моему подкатил комок, и я стиснул зубы.
— Что это за музыка? — спросил я каким-то не своим голосом, когда Чайкин закончил.
— Это "Немо" группы "Найтвиш".
— Ни разу не слышал, но очень красиво, — сказал я. — Спасибо.
— И вам спасибо, — сдержанно ответил Чайкин.
— У вас музыкальное образование? — спросил я.
— Да, — ответил он.
— А здесь вы почему? — спросил я, имея ввиду колонию.
— Сто тридцать четвертая, часть первая, — опуская глаза, ответил Чайкин.
Статья эта подразумевает вступление в половую чвязь с лицом, недостигшим шестнадцатилетнего возраста.
— Как так получилось-то? — спросил я.
— Ну, вот..., получилось, — неохотно ответил Чайкин. — Подставили.
Я не стал дальше расспрашивать, потому что наши обысковые мероприятия заканчивались. Прозвучала команда "На выход", и мы вышли из барака.
***
Два сотрудника, что своими ягодицами прыгали по клавиатуре пианино, оказались какими-то клерками из Главного управления. Они доложили моему руководству, что я "препятствовал проведению обысковых мероприятий". По этому поводу меня несколько раз вызывали в оперативный отдел, но это уже другая история...
Продолжение следует...
Прослушать ту самую мелодию вы можете по ССЫЛКЕ
_____________
*КВР — комната воспитательной работы. Представляет из себя небольшой актовый зал со стульями. Предназначена для проведения лекций, культурно-массовых мероприятий, просмотра телепередач.
*"Положняковый" — положенный, выданный по норме какой-либо предмет (гигиенические принадлежности, одежда, белье, пища).
Часть 1/ Часть 2/ Часть 3/ Часть 4/ Часть 5/ часть 6/ Часть 7/ Часть 8/ Часть 9/ Часть 10/ Часть 11/ Часть 12/ Часть 13/ Часть 14/ Часть 15/ Часть 16/ Часть 17/ Часть 18/ Часть 19/ Часть 20/ Часть 21/ Часть 22/ Часть 23/ Часть 24/ Часть 25/ Часть 26/ Часть 27/ Часть 28/ Часть 29/ Часть 30/ Часть 31/ Часть 32/ Часть 33/ Часть 34/ Часть 35/ Часть 36/ Часть 37/ Часть 38/ Часть 39/ Часть 40/ Часть 41/ Часть 42/ Часть 43/ Часть 44/ Часть 45/ Часть 46/ Часть 47/ Часть 48 / Часть 49 / Часть 50 / Часть 51 ...