Отдел по воспитательной работе находился на втором этаже того же здания, где была наша медицинская часть. Вообще, это было общежитие отряда хозяйственного обслуживания, но также там был кабинет начальника ОВР, кабинет начальника отряда, библиотека и различные подсобные помещения.
"Начальник ОВР майор внутренней службы Владимир Сергеевич Исаев" было написано на табличке, что висела на двери. Я постучал в дверь. Тишина. Дернул за ручку. Заперто.
— Дневальный! — крикнул я в коридор.
Из библиотеки тут же выскочил осужденный отряда по фамилии Возя́мов.
— Я! — крикнул он. — Здравствуйте, доктор.
— Мне нужен Исаев, — сказал я. — Где он?
— Он у начальника отряда, — ответил Возямов и махнул рукой в начало коридора. — Вон там.
— Спасибо.
Кабинет начальника отряда имел два окна, был хотя и тесным, но довольно-таки светлым и относительно уютным. В нем стояло три стола с компьютерами, во встроенном шкафу бубнил маленький телевизор, стоял чайник с кружками.
В кабинете сидел Исаев и начальник отряда Пучков. Они о чем-то негромко разговаривали.
— Разрешите? — входя в кабинет, сказал я.
Они тут же замолчали, посмотрев на меня.
— Фельдшер Березин.
— Заходи! — поднимаясь, сказал Исаев.
Ростом он был под два метра и весом около 120 килограммов.
— Мне тут сказали, что вам нужен воспитатель.
— Правильно сказали!
— И что тут делать надо?
Исаев повертел головой, выискивая что-то взглядом. Взгляд его остановился на столе.
— Видишь журнал?
На столе лежал журнал с каким-то длинным названием, типа "Входящий журнал обработки поступающих указаний".
— Ну.
— Вот его надо будет заполнять один раз в день...
— А ещё что делать?
— А остальное время вот так в носу ковыряться!
Он покрутил указательным пальцем возле носа.
Начальник отряда, сидевший всё время молча, негромко хмыкнул.
— Я подумаю, — ответил я.
— А что тут думать? — сказал Исаев. — Надо переводиться сюда, да и всё. Тут служба легче и перспективнее. Вот у тебя какой потолок по званию в должности фельдшера?
— Старший лейтенант.
— А здесь должность старшего инспектора капитанская! А если вдруг начальником отряда станешь, то и майора дадут, а там и до подполковника недалеко!
Мне безразличны чины и звания, — ответил я. — И что-то как-то всё подозрительно просто. В чем подвох?
— Ну, раз в месяц надо будет в выходной день заступать в опергруппу на сутки, и раз в неделю в будни надо будет заступать с 6:00, но тогда рабочий день будет 15:00.
— Что-то вообще фигня какая-то..., — смутился я. — Зачем это надо?
— Такой порядок. Заступая с шести утра, сначала проводишь подъём осуждённых хозотряда, а потом поступаешь в распоряжение дежурной смены. Помогаешь им выводить этапы, проводить обыски...
— А в выходной?
— В выходной ты проводишь культурно-массовые мероприятия в отряде и проверяешь качество несения службы дежурной сменой...
— Как, говоришь, в носу ковыряться? — перебил я.
— Хм! — усмехнулся Исаев. — Тебе ещё с замполитом Великановым надо пообщаться. Давай, я ему позвоню и договорюсь, чтоб он тебя принял.
Замполит был в отъезде, поэтому разговор с ним отложился до моей следующей смены.
Я пришёл домой.
— В воспитатели перевожусь, — сказал я жене. — Теперь буду на пятидневке, плюс в субботу или в воскресенье на сутки заступать буду.
— А что так?
— Зина выходит из декрета.
— И что потом?
— Год, сказали, проработаю, а потом, как место появится в медчасти, вернусь фельдшером. Только мне надо поступить в институт какой-нибудь...
— Зачем?
— Условия контракта такие. У воспитателя должно быть высшее образование, иначе через год контракт не продлят.
— Так ты же через год вернешься в фельдшера? Зачем тебе продлевать контракт?
— А если не вернусь?
— Как это не вернешься? Ты фельдшер! Ты всю свою жизнь фельдшер, как это ты не вернёшься? — возмутилась жена.
— Я не знаю..., — неуверенно ответил я. — В этой системе всё что угодно можно ожидать. Ты же видишь, я всего лишь год служу, а уже всё как изменилось.
Жена замолчала.
— Не переживай, — я стал успокаивать её. — Всё у нас будет хорошо. Зарплата будет немного больше, ночевать дома буду чаще. Ты лучше поузнавай, в какой мне институт поступить, где дешевле.
— Ладно, — согласилась жена. — Садись за стол, я твой любимый суп сварила.
...
На следующей смене ближе к вечеру, я пошёл в стационар, чтоб сделать вечерние назначения. Одному больному, находящемуся на учете у психиатра, был назначен седативный препарат, который делался вечером внутримышечно. Для выполнения внутримышечной инъекции необходимо было открывать дверь в камеру, а для этого надо было вызвать инспектора и еще одного аттестованного сотрудника, потому что дверь в камеру должна открываться только при наличии трёх человек в погонах. Ранее я несколько раз пытался добиться от дежурной смены вывода арестованных на процедуры, но практически никакого результата это не давало. То все заняты, то нет людей, то некогда, то просто игнор. А назначения выполнять надо. Поэтому я приучил этого арестанта к внутримышечной инъекции через дверную форточку (кормушку). Я подходил к кормушке в одно и то же время, подзывал арестанта, а когда он подходил, то я говорил ему, что надо повернуться пятой точкой к кормушке, а я сделаю укол. Так было несколько раз. Со временем и остальные фельдшеры стали практиковать внутримышечные инъекции подобным образом. Понятное дело, что так делать нельзя, что надо процедуры выполнять в процедурном кабинете, но проблема вывода арестантов из камер существует и по сей день. Хочу сказать, что за всю мою практику "чрезкормушечных" парентеральных вмешательств ни у одного пациента ни разу не возникло какого-либо постинъекционного осложнения.
Так же было и в этот раз. С набранным в шприц препаратом я подошел к камере и, не дожидаясь, когда подойдет инспектор, открыл лючок дверной форточки.
— Галенко́в! — крикнул я в камеру. — Подходи на укол!
Держа в одной руке шприц, в другой спиртовый шарик, я смотрел в просвет кормушки, ожидая увидеть лицо Галенкова, но вместо него во весь просвет форточки появились чьи-то плотно сжатые ягодицы. В принципе, все складывалось как нельзя лучше: вот она ягодица, делай укол и всё, но меня взяло сомнение, что ягодицы принадлежат именно Галенкову.
— О! — воскликнул я и засмеялся. — Ты мне голову сначала свою покажи, что это действительно ты. Задницы у всех одинаковые!
Арестант тоже засмеялся, показал своё лицо и снова прижался своей пятой точкой к кормушке. Я сделал укол.
— Спасибо, доктор, — сказал арестант.
— Не за что, — ответил я.
— Тут у нас "пассажир" новый появился, — продолжил Галенков, — у него зуб болит сильно, и флюс* уже надулся...
— Ну пусть подойдёт, я посмотрю, что с ним.
— А он не может подойти, — ответил арестант.
— Почему?
— Он встать не может.
— Почему? — снова спросил я, теряя терпение.
— Я не знаю.
— Так спроси у него, почему он встать не может!
— А он не разговаривает.
— В смысле?
— Ну, лежит, бредит, мокрый весь...
— Ну-ка, отойди, — сказал я. — Где он?
— Вон он лежит.
Около противоположной стены на первом ярусе тюремной кровати, укутавшись с головой, лежал человек.
— Уважаемый! — крикнул я в камеру. — Вы меня слышите?
Человек не пошевелился.
— Он уже так с обеда лежит. В обед его вырвало, а потом он лег, с головой укутался и не встаёт...
— Ну-ка, откинь с него одеяло, — попросил я. — Дышит он там хоть?
Галенков подошел кровати и откинул одеяло.
Волосы больного были слипшимися от проффузного пота, кожные покровы лица были влажными и бледными. Дыхание его было частое и неглубокое. Но больше всего на себя обращала внимание его шея. Она была значительно увеличена с одной стороны, так что даже мочка ушной раковины сгладилась, слилсь с окружающими тканями.
— Флегмона..., — вырвалось у меня. — Флегмона шеи с инфекционно-токсическим шоком! Ё-мое...! Инспектор!
Инспектор находился в конце коридора и следил за уборщиком, что подметал этаж.
— Что? — ответил он.
— Надо камеру открывать, быстро! — крикнул я и побежал к телефону.
— А что там?
— Флегмона с шоком, похоже!
— Что?
— Камеру надо открывать и скорую вызывать! — сказал я по телефону оператору дежурной части.
— А что там?
— Флегмона с шоком.
— А что это?
— Блин! — крикнул я. — Вы зачем спрашиваете, если все равно не понимаете, что это? Вызывайте скорую! Быстро!
Я бросил телефонную трубку и побежал в процедурный кабинет собирать систему.
По моему дерзкому вызову в стационар прибежал дежурный.
— Совсем плохо, да? — спросил он.
— Совсем, — ответил я. — Надо его "лить"* уже сейчас. Давай из хозотряда двоих, чтоб его вынести! Камеру открой, я уже систему собрал. Скорую вызвали?
— Да, вызвали, вызвали, — ответил дежурный, открывая камеру.
Я забежал в камеру, держа в одной руке банку с системой, в другой руке жгут. "Сначала подключусь, а потом уже буду давление с температурой измерять!" — подумал я.
Быстро подключился к вене, заметив, что больной даже не поморщился от венепункции — он был уже в коме. Растворы быстро полились в вену больного.
— Что это у него с шеей? — спросил дежурный.
— Флегмона, — ответил я. — Гной у него там. Помрёт, скорее всего.
— Только не в мою смену! — категорически заявил дежурный и выскочил из камеры. — Сейчас охране скажу, чтоб скорую быстро пропустили!
Примерно через полчаса приехала бригада скорой помощи. Бригада была не с моей подстанции, поэтому я их не знал.
— Что тут у тебя? — спросил доктор.
— ИТШ с комой на фоне флегмоны шеи.
— Давление?
— Было восемьдесят на сорок, сейчас девяносто на шестьдесят.
— Берём, — ответил доктор бригады. — Что в банках?
— Вот, — я протянул листок, на котором написал, что вводилось больному.
Больного погрузили в машину и вывезли в реанимационное отделение. Я отправился наводить порядок в процедурном кабинете.
— Знаешь, за что он сидит? — спросил меня дежурный.
— Нет, — ответил я. — За что?
— Педофил, — ответил дежурный. — Четыре эпизода. Самому взрослому ребенку из этих эпизодов было семь лет...
Дежурный с интересом смотрел на меня, как я отреагирую, но я ничего не сказал. Я молча зашёл в процедурный кабинет и принялся наводить порядок.
"Делай, что должен, и будь, что будет, — повторял я себе тогда. — Никто меня не ставил судить. Действительно, надо переводиться из медицины".
Утром начмед сказал, что больного прооперировали и даже выдернули больной зуб. Так что, скорее всего, он поправится.
Сдав смену, я пошел к замполиту.
Замполит был прост, но немногословен.
— Проболтаешься год воспитателем, а потом вернёшься в свою медицину.
И я согласился.
— Хорошо, — сказал я.
— Только одно условие. Если уж пришел служить, то служить надо хорошо, — замполит протянул мне руку для рукопожатия. — Также, как ты в медицине работаешь! Договорились?
— Договорились, — ответил я.
Продолжение следует ...
