Я стал ненавидеть телефон, но не тот, что сотовый, а обычный проводной телефон, который стоял в кабинете фельдшера. Он постоянно звонил. Одну-две минуты перерыв и снова звонок, две-три минуты, снова звонок. На том конце провода были разные люди, которым всегда что-то было надо от фельдшера. "Подойди на пищеблок, подойди отправить или принять этап, зайди в дежурную часть, подходи на КПП, на корпус, на хоздвор, в хозотряд" и так далее.
Телефон прозвенел снова.
— Березин, — без энтузиазма ответил я, ожидая снова услышать какую-то бессмысленную задачу.
— Кто? — как-то неразборчиво прозвучало в трубке.
Голос был строгий, требовательный.
— Фельдшер Березин, — четко ответил я.
— Как? По буквам произнесите! Я записываю! Фельд-шер..., — стал сам себе диктовать голос. — Как, говорите, ваша фамилия? Бе... Кто?
Лишь на мгновение у меня возникла мысль о том, что это какой-то розыгрыш, но к тому времени (было около пяти часов вечера), постоянно отвечая на телефон и выполняя поставленные задачи, я не обратил на эту мысль внимания.
— Березин! — громко сказал я.
— Это полковник Кудасов, главное управление, — раздраженно сказал голос в трубке. — Вы почему не докладываете, как положено?
Мне стало немного не по себе. Мало того, что всяких бессмысленных задач нарезают, так еще и полковник какой-то незнакомый привязался, что ему по телефону воинское приветствие не оказали! Чего ему надо? Небось тоже отравился чем-то или зуб болит у него. А может быть, какой-нибудь арестант ему на меня пожаловался. Может быть, пища на пищеблоке ему не приглянулась. В любом случае, от такого человека можно ожидать чего угодно, и, понимая, что сейчас он задаст какой-нибудь бестолковый вопрос, который, скорее всего, не имеет к моей работе никакого отношения, я решил поступить по-хитрому.
— Алло! — убрав трубку от лица, громко крикнул я. — Алло! Вас не слышно! Да что ж это со связью-то? Весь день сегодня барахлит! Алло! Алло?
Я поскоблил ногтем в области микрофона и снова крикнул в это же самое время:
— Вас не слышно! Перезвоните!
Положив трубку, я быстро вышел из кабинета и направился на пищеблок — надо было снимать пробу пищи на ужин.
— Здравствуйте, доктор! — встретил меня осуждённый Михайлов, что работал поваром.
— Здравствуйте, — ответил я. — Как ваша рука?
— Отлично! — ответил он, показывая мне свою ладонь.
Некоторое время назад он получил ожог, схватившись за варочную поверхность плиты.
Я взял его за кисть и, как хиромант, стал рассматривать линии на его ладони. Отмершие ткани ладони уже сошли, и о недавнем ожоге напоминала лишь красная кожа ладонной поверхности.
— За стропу парашютную держаться сможешь? — спросил я, осмотрев его руку.
— Да! — улыбаясь, ответил он.
— А за покрышки чужие?
Михайлов опустил глаза.
— Ну что вы, доктор, начинаете-то..., — с упрёком сказал он. — Итак, страдаю за свой поступок, а ещё и вы прям на больную мозоль мне наступаете...
— Да ладно, я же пошутил! — я перевел тему беседы. — Что на ужин?
— На ужин сегодня овощное рагу, тушеная путассу и чай!
— Чай с сахаром? — снова подколол я его.
— Ага, — кивнул Михайлов, понимая мой тонкий намёк. — И даже с заваркой!
Я вернулся в кабинет. В кабинете сидел доктор Борисов и делал какие-то записи в диет-листе.
— Кто такой Кудасов? — спросил я.
— Из управления, полковник, —не задумываясь, ответил он и как-то глупо хихикнул. — А что?
— Да звонил недавно, докопался, что не по форме я ему отвечаю по телефону.
— Ну, это они могут! Важности на себя напустить! А чего он хотел?
— Не знаю, связь барахлит, не расслышал я его...
Борисов улыбался.
— Он какой-то то ли оперативник, то ли кадровик-воспитатель в управлении, точно не знаю.
— Да и черт с ним, — махнул я рукой. — Полковником больше, полковником меньше, вообще пофигу!
...
После вечерней пересменки ко мне в кабинет неожиданно зашел оперативник Чуднов.
"Началось..., — подумал я. — Сейчас опять начнет меня вербовать в резиденты".
Зашёл он как-то боком, держась за поясницу и хромая на одну ногу.
— В спину..., "стрельнуло", — простонал он.
Лицо его выражало страдание. Губы были плотно сжаты, челюсти стиснуты, а в глазах был страх. Страх от боли. Он боялся сделать неосторожное движение, из-за которого его снова пронзит резкая и сильная боль.
— Как так получилось-то? — посочувствовал я.
— Документ со стола упал, я наклонился за ним..., — продолжил жаловаться Чуднов.
— А выпрямиться уже не получилось? — перебил я.
— Ага. В ногу отдаёт сильно. Дай какую-нибудь таблетку?
Я тут же отбросил все свои предостережения касаемо общения с этим человеком, потому что ко мне пришли за помощью.
— Давай, посмотрю, — предложил я.
В области поясничного отдела позвоночника у него была выраженная болезненность при пальпации, а мышцы были значительно напряжены.
"Не врёт, — убедился я. — Тут точно люмбоишиалгия".
— Люмбоишиалгия у тебя. Таблетка тут не поможет. Укол надо делать, а то и два.
— Как укол? — испуганно спросил он. — Куда укол?
— Один в мышцу, другой в вену.
— Может быть, таблетка поможет?
— Слушай, мне не жалко таблетку, только это пустая трата времени. Она тебе не поможет, и всё равно придётся делать уколы. Зачем мучиться?
— А уколы? — поморщился Чуднов. — Помогут?
— Сто процентов! — уверенно ответил я.
— Ну, давай сделаем. Мне до утра надо как-то дожить. Я в опергруппе сегодня...
...
Около двух часов ночи позвонили из дежурной части.
— Подойди "на карцера́", — сказала оператор. — Там у кого-то живот болит.
— Иду.
Карцер (жаргонное "я́ма", "ки́ча") — это такой пост в следственном изоляторе с маленькими тесными камерами для содержания только одного человека. Помещают туда провинившихся арестантов на срок до пятнадцати суток.
Живот заболел у одного узбека, плохо разговаривающего по-русски. Через открытую дверную форточку на меня смотрело его страдающее лицо.
— Что случилось?
— Жывод балыт...
— Где?
— Вот здэсь.
Он наклонил голову и, видимо, что-то показал в области живота. Естественно, из-за того, что дверь была закрыта, ничего мне увидеть не удалось.
— Надо открывать камеру, — сказал я инспектору. — Смотреть его живот.
— Да зачем? — возмутился тот. — Дай ему какую-нибудь таблетку и всё!
— Ты меня сюда вызвал, чтоб я ему таблетку принёс?
— Ну, да, — абсолютно серьёзно ответил он. — Чтоб "бронь"* открыть сейчас, надо же "третьего" вызывать.
Камеры в следственном изоляторе можно открывать только при наличии трёх аттестованных (в погонах) сотрудников, а в ночное время должен быть ещё и кинолог с собакой (хотя сейчас вроде бы, кинолога с собакой отменили вследствие острой нехватки личного состава).
— Таблетку ты бы и сам мог выдать, — ответил я.
— Так откуда я знаю, что там у него болит! — ответил инспектор.
— Так вот и я не знаю.
— Ну, ты ж фельдшер! Должен знать!
— Мне больного посмотреть надо, прежде чем что-то делать.
— Так смотри!
— Так открой!
— Так третьего надо же!
— Так вызывай!
Получался разговор глухого и слепого. Инспектор поник головой. Ему не хотелось никого тревожить из сотрудников в ночное время. Он уже и пожалел, что вызвал меня, но, тем не менее, направился в сторону телефона.
Вдруг в двери, что отделяла карцерный пост, заскрежетал ключ, дверь распахнулась, и на пост зашел Чуднов. Шагал он уверенно, почти не прихрамывая. Оказывается, он шел с обходом по СИЗО.
Инспектор быстро подошёл к нему, приложил руку к головному убору и отрапортовал:
— Дежурный инспектор на посту у камер, прапорщик Волков! На посту без происшествий!
"На посту без происшествий" — это своего рода успокаивающее приветствие для встречаемого начальника.
"Без происшествий".
Эта фраза прозвучала бы в любом случае, даже если бы стена сзади инспектора рухнула. Как в песне про прекрасную маркизу.
— А фельдшер у тебя тут (на посту) зачем? — спросил Чуднов.
— Да, там живот у одного болит.
Чуднов посмотрел на меня.
— "Бронь" надо открыть, — сказал я, — чтоб больного осмотреть.
— Открывай! — сказал Чуднов инспектору. — Нас как-раз трое.
Живот больного был болезненным в правой подвздошной области, но был мягким, симптомы раздражения брюшины были отрицательными. Я решил оставить больного под наблюдением до утра, когда его сможет посмотреть хирург.
— Сейчас живот у вас не хирургический, — сказал я больному. — Холод, голод, покой. Утром я приду сюда с хирургом, и мы вместе посмотрим ваш живот. Ясно?
— Ладна..., — ответил больной.
— Следи за ним, — сказал я инспектору.
— Ты ему даже таблетку не дашь, что ли? — удивился он.
— Пока нет. И завтраком его не кормить, пока его хирург не осмотрит. Ясно?
— Ясно.
Когда мы с Чудновым выходили с поста, он коротко сказал:
— Спасибо. Уколы действительно помогли.
— Не за что, — ответил я. — Утром к неврологу на приём. Обязательно.
— Хорошо, — ответил он.
— Кто такой Кудасов? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Чуднов. — А что?
— Полковник какой-то из управления.
Чуднов задумался.
— Впервые слышу такую фамилию.
"Значит, не оперативник этот Кудасов", — подумал я.
...
Утром, дождавшись хирурга Николая, я с ходу его озадачил:
— Пойдем живот посмотрим, пока пересменка не началась?
— Пойдем, — ответил он, входя в ординаторскую. — Только переоденусь.
Николай открыл шкаф, в котором у него висела рабочая форма. В шкафу стоял инфекционист Петров.
— Мм-б-э-э-э!!! — резко, по-козлячьи проблеял Петров, глядя широко раскрытыми глазами на Николая.
От долгого нахождения в темноте зрачки его были широкими, что еще больше добавляло какого-то ужаса. Даже я вздрогнул, а Николай, ужасно вытянув лицо, молча попятился назад шаркающей походкой, зацикленно, но слабо отмахиваясь одной рукой. Упёршись в стул, он рухнул на него, но продолжил отталкиваться ногами, стараясь отползти как можно дальше от шкафа.
— Это тебе за мышку! — вылезая из шкафа, сказал Петров.
Он ликовал. Его довольная физиономия просто сияла. Мало того, что он отомстил за тот розыгрыш с мышкой, так еще и факт того, что я стал свидетелем акта возмездия, тешил его душу.
Николай обезумевшим и немигающим взглядом смотрел на Петрова.
— Хы-ы..! — наконец хмыкнул он, видимо, потеряв дар речи.
— Коля, — осторожно спросил я. — Нам живот надо посмотреть, ты помнишь?
— Ага..., пойдём..., — вставая со стула, ответил он.
Руки его тряслись.
— Ты переодеться хотел, — сказал я.
— Потом..., — с опаской глядя в раскрытый шкаф, промямлил Николай.
Пока мы шли до "карцеров", Николай понемногу отошел от испуга и уже смеялся, восхищаясь проделкой Петрова. Оказалось, что тот пришел на работу раньше всех, спрятался в шкаф и дождался подходящего момента.
Живот у узбека оказался не хирургическим. Обычная кишечная колика. Я сделал больному укол спазмолитика.
После пересменки, когда я уже собирался выходить из медчасти, снова прозвенел телефон.
— Фельдшер Березин!
— Зайдите в отдел кадров на инструктаж перед обучением, — сказал мне женский голос. — Через неделю вы едете на "первоначалку"...
Продолжение следует...
*Бронь — железная дверь в тюремную камеру.