Я, конечно же, понимал, что попал в очень жестокий мир, но после того разговора с доктором Борисовым, у меня впервые возникло понимание, что я сам становлюсь какой-то частью этого мира. Частью мира, в котором правит жестокость, алчность, интрига. Кто сильнее, тот и прав. Причем сильнее не столько в физическом, сколько в духовном плане. Слабому здесь не место. А еще, именно тогда у меня возник вопрос: а как же с добротой? Как здесь можно проявлять доброту? Как её не растерять, как не уничтожить в себе это качество души?
...
— Подойди к камере сорок девять, там Кулаков снова тебя зовёт, — сказал мне инспектор во время утренней количественной проверки.
— Меня? Снова?— удивился я. —Я вообще не знаю кто это.
— Ты фельдшер?
— Ну и?
— Вот. Он фельдшера зовёт.
Я подошёл к камере и открыл дверную форточку-кормушку.
В проёме появилось лицо мужчины, которое показалось мне сильно знакомым. Он был в очках с роговой оправой и шрамом на носу. Казалось, что кончик его носа был когда-то отрезан, а потом безалаберно пришит.
— Здравствуйте, — сказал я. — Что случилось?
— П-по-очему вы не п-приходите? — заикаясь спросил он.
Как только я услышал заикающуюся речь и тембр голоса, то сразу же узнал его.
Было это около двух лет назад.
Во время пьянки, его двадцатилетняя сожительница отрезала ему нос. Он её избил до потери сознания, но, видимо, такое наказание ему показалось недостаточным, поэтому он прибил её ладони гвоздями к деревянному полу. Сам же, положив отрезанный кусок носа в пакет со льдом, отправился в травмпункт. Вот из травмпункта-то я и перевозил его в ЛОР-отделение. Второй раз я встретил его уже на суде. Тогда, во время оглашения приговора, он, как он выразился, перенервничал, поэтому у него заболела голова.
(Можно почитать об этом Здесь)
Получается, что сейчас я встретил его в третий раз. Вот уж воистину, пути Господни неисповедимы!
— Где вы ход-дите? — снова заикаясь спросил он.
"Что значит, где я хожу? — подумал я. — Где надо, там и хожу. Скорее всего, он не помнит меня и не понимает, что я фельдшер. Надо быть проще".
— Я фельдшер, — представился я. — Что вас беспокоит?
— Н-нервы... "Сонников"* мне надо...
"Точно. Он меня не помнит, — подумал я. — А может быть, сделал вид, что не помнит. А может быть помнит, но ему это безразлично. Ему нужны "сонники".
— Надо, чтоб вас психиатр осмотрел. Вот если он назначит вам препараты, тогда будете получать...
— А что мне сейчас делать? — повышая тон и абсолютно не заикаясь, спросил он. — Умереть что ли?!
Уже знакомый с таким поведением, когда человек, упоминая свою "скорую кончину" от бездействия медицинского работника, взывает к какому-то действию, я, что называется, "надел броню".
— Сейчас ваше состояние жизни не угрожает. Запишитесь на прием к психиатру. Он назначит препараты, вам их будут выдавать, — ровным голосом сказал я.
— Да я сейчас вскроюсь! — крикнул Кулаков.
— Перебинтую, — ответил я, закрыл кормушку и собрался уходить.
Инспектор, что стоял рядом, смотрел на происходящее с каким-то интересом.
— Что? — резко спросил я его, ожидая, что он начнёт решать возникшую проблему как и в прошлый раз: "Дай ему какую-нибудь таблетку, пусть успокоится".
— Не вскроется он! — сказал инспектор. — он так всегда говорит, но не вскрывается.
— Ты знаешь, за что он сидит? — спросил я.
— По сто одиннадцатой, вроде...
— А что это? — не понял я.
— Нанесение тяжких телесных...
— То есть, не знаешь. А я знаю! Я еще его по скорой помню...
— За что?
В глазах инспектора появился искренний интерес.
— Расскажу, как-нибудь, — ответил я.
— Так ты на скорой работал? — спросил инспектор.
— Работал.
...
Всё же в то дежурство мне пришлось столкнуться с кровью и освежить некоторые навыки первичной хирургической обработки, полученные во время учебы в медучилище и во время работы в селе ("на" селе?).
Никто не знает, почему именно в тот вечер арестант Богданов решил «вскрыться». Может быть, он страдал психическим расстройством, выражающимся в аутоагрессии. Может быть, он проиграл в карты, а платить было нечем. Возможно, что ему угрожала опасность. А может быть, его терзали муки совести, за совершенное им преступление.
«Хотя, какое там преступление? — думал он постоянно. — Так, с коноплей попался участковому, так аж „четыре года общего“ дали! За что? Это несправедливо! Я же никому вреда не причинял! Вон, сокамерник у ребенка телефон отобрал — два с половиной года дали! А вон тот, что сейчас „чифирит“, тот вообще, человека избил до инвалидности — три с половиной! Нет, нет! Они еще узнают! Они увидят, на что я способен!»
Достав свой одноразовый бритвенный станок, Богданов вынул из него лезвие.
…
Телефон тревожно прозвучал в третьем часу ночи. Его звон больно ударил по вискам. Я поднялся с кушетки.
— Березин.
— Дим, — на том конце провода была оператор дежурной части, — подходи «на подвал». Там заключенный вскрылся.
— Иду.
В подвале режимного корпуса было шумно. Богданова уже вывели из камеры и усадили на корточки. Он сидел, свесив голову, бесцельно уставившись в пол, на который капала кровь с его предплечий. Кровь капала на грязный пол тюремного коридора-продола. Крови было немного, максимум сто — сто пятьдесят миллилитров, но, растекаясь по полу, она образовывала довольно большое по площади кровавое пятно.
"Ну, наконец-то, - подумал я тогда с каким-то облегчением. — Наконец-то я займусь своим делом. Настоящим делом! Тем, что я должен делать — оказывать медицинскую помощь!"
Я подошёл.
— Дим, вот, — указав на Богданова, сказал мне дежурный. — Вскрылся. Придурок!
— Посмотри на меня, — сказал я, подойдя к больному.
Богданов сделал вид, что не слышит.
— Я знаю, что ты слышишь, — снова спокойно обратился к нему я. — Посмотри на меня.
Богданов поднял глаза.
Чувство глубокого сожаления, страха и неопределенности были в его взгляде.
— Встань, покажи, что у тебя там?
Богданов медленно поднялся. Он вывернул оба предплечья вперед и задрал голову.
На обоих предплечьях и шее слева были глубокие, но ровные резаные раны. Края их разошлись, обнажив слаборазвитую подкожно-жировую клетчатку.
— Шить надо, — сказал я. — Идём в процедурку.
— Не надо…, — промямлил заключенный. — Давайте, я расписку напишу…
— У тебя руки в крови, — ответил я. — Вот зашьём, руки отмоешь и напишешь всё что хочешь. Пошли!
Больного привели в процедурный кабинет медицинской части.
— Так! Сначала руки зашьем, а потом шею, — сказал я. — Или наоборот?
— А вы мне обезболите прежде чем шить? — спросил Богданов.
— Это хорошо, что ты спросил. Я думал, если не спросишь, то буду без анестезии зашивать. Ты же без анестезии резался?
Богданов с испугом посмотрел на меня.
— Шучу! — весело ответил я и хлопнул больного по плечу. — Я ещё не совсем тут озверел. Хотя, еще немного и, пожалуй…
При тусклом свете лампы тюремного медблока я накладывал швы заключенному. Всего было наложено по семь швов на каждую рану.
— Готово! — сказал я, оттирая кровь вокруг ушитой раны. — Теперь зеленкой осталось обработать и повязку наложить!
К тому времени, как были наложены последние швы, прекратилось действие анестезии. К чувству душевной боли, Богданову вернулось чувство боли физической. От нанесенного на ушитую рану раствора бриллиантовой зелени, больной вскрикнул и начал поочередно дуть на предплечья, пытаясь хоть немного снизить боль.
— Во-от! — сказал я, нанося «зеленку» на рану шеи. — А на шею ты уже подуть не сможешь!
— А-а-а… — застонал больной, почувствовав жжение от нанесенного антисептика на рану шеи.
Распрямив ладони, он как веерами замахал ими, направляя воздух на рану.
— Тебе подуть? — ехидно спросил его стоящий рядом инспектор и засмеялся. Смех подхватили остальные, отпуская плоские пошлые шутки:
— В хату вернется, там ему продуют!
Богданова увели обратно в камеру.
...
Утром я докладывал о происшествии.
— В шестнадцатой камере вскрылся Богданов...
— Он же уезжал на колонию! — воскликнул наш психиатр Юрий Иванович. — Опять приехал?
— Я не знаю, — ответил я. — Не понимаю вопроса...
— Перевязал хоть? — спросил меня наш хирург Корнев.
— Зашил, — ответил я.
— Зашил? Серьезно? — удивился он.
— Ну да... — ответил я.
На лице хирурга было явное удовлетворение, от такого ответа о проделанной мной работе.
— Тогда, Юрий Иванович, теперь это сразу ваш пациент, — сказал хирург психиатру.
С Богдановым поговорил психиатр, выставил ему диагноз "Ситуационная реакция, аутоагрессия". Назначил седативные препараты. Больше попыток суицида он не совершал, но факт нанесения себе травм, послужил поводом для постановки его на учет, как склонного к членовредительству.
_______________
*Сонники — снотворные, седативные препараты.
Выберите часть, которую хотите прочитать (нажмите на синие буквы):
Часть 1/ Часть 2/ Часть 3/ Часть 4/ Часть 5/ часть 6/ Часть 7/ Часть 8/ Часть 9/ Часть 10/ Часть 11/ Часть 12/ Часть 13/ Часть 14/ Часть 15/ Часть 16/ Часть 17/ Часть 18/ Часть 19/ Часть 20/ Часть 21/ Часть 22/ Часть 23/ Часть 24/ Часть 25/ Часть 26/ Часть 27/ Часть 28/ Часть 29/ Часть 30/ Часть 31/ Часть 32/ Часть 33/ Часть 34/ Часть 35/ Часть 36/ Часть 37/ Часть 38/ Часть 39/ Часть 40/ Часть 41 /Часть 42
Уважаемые подписчики и читатели моих историй! Впереди еще будет много интересных рассказов из моей жизни и жизни людей, с которыми мне пришлось столкнуться, благодаря судьбе и выбранной мной профессии. Я вам это обещаю.
А еще впереди мою семью ждет очередной сложный жизненный момент - ипотека, так что буду признателен любой помощи.
СБП:
+79180657230
Дмитрий Леонидович Ю.
Спасибо!