А дома Груня удивлённым взглядом окинула корзину в Тимофеевых руках. Рассмеялась:
- Ты, Тимофей Пахомович, никак – ещё одну девочку нам принёс?
Тимофей тоже улыбнулся:
- Это, Грунюшка, Елизавета Алексеевна, жена управляющего, велела передать тебе гостинцы – для Танюши, дочушки нашей. В честь Покрова Пресвятой Богородицы.
Груня перебрала рубашонки и крошечные чепчики. А мягкие пуховые носочки даже к щеке прижала:
- Видно, – с добром, с любовью сшито и связано. Рукодельница Елизавета Алексеевна. Спасибо ей.
- Кто ж не знает, что жена у Матвеева – душевная женщина, – согласился Тимофей.
Не отважился он сказать Груне, что половина подарков – из монастыря, от кровной Танюшиной матери… И про то, что их Танюшка – дочка Фёдора и Глафиры, тоже не отважился поведать Грунюшке… Вдруг подумает Груня, что Глафира в отместку ей и Фёдору от крохи отказалась… Мол, перешла мне дороженьку – перед самою свадьбой… Кататься любила?.. Люби и саночки возить: ежели выбрал тебя Фёдор, – то и ребёнка его расти…
А он, Тимофей, своими руками принёс в дом корзину с малюткой. И никогда не забудет, как счастливо хлопотала Грунюшка: купала девчушечку, пеленала, кормила из рожка разведенным водицею молоком, убаюкивала – тихонько пела колыбельную.
И не в горькой обиде, а в этой светлой радости и в любви будет расти их дочушка.
… В канун Рождества довелось Захару Алексеевичу поехать в город – в скобяную лавку.
Как не стало Фёдора, – руки ни к чему не лежали… Проходили дни и месяцы, а они с Катериною и Христишкой всё ждали, что вернётся Федюшка домой с шахтной смены.
Заплакала Катерина… и долго молилась, когда узнала, что Глафира, невеста Фёдора, в монастырь ушла…
Про Груню не говорили. К чему ж слова, ежели никто не знает, что и как случилось, – перед самой свадьбой!.. А хаять и порочить чужую дочку не годится.
Однажды Катерина краешком косынки вытерла слёзы, осторожно напомнила:
- Захарушка! Захар Алексеевич! У нас с тобою ещё Христишка есть. Невестою скоро станет.
- Ну?.. – поднял угрюмый взгляд Захар.
-Как-то… неуютно и холодно у нас… И в доме, и по хозяйству. Вон, – ступеньки на крылечке ровно просели. Дверь отчего-то перекосилась. И крыша на сеновале…
Захар Алексеевич прошёлся по двору, заглянул в сараи, в амбар… До сеновала дошёл.
Что говорить: права Катерина…
В Федюшкину память надо везде навести порядок. И правда: дочушка, Христишка, подрастает.
Ну, и собрался в город.
А в скобяной лавке…
Замер у порога.
Парень оглянулся… и они с Захаром встретились взглядами.
Конечно, Захар Алексеевич сразу узнал: друг Федюшкин… Тоже Фёдор.
Узнал…
Вроде и видел его не раз… А сердце отчего-то забилось лишь сейчас.
Когда погиб Фёдор, друг его приезжал в Зарничный.
В тот день всё виделось – как сквозь беспросветный туман…
А теперь воспоминания ровно ослепительной молнией пронзили…
Припомнилось, как смотрели на друга Фёдора поселковые женщины… Как головами качали, о чём-то перешёптывались… Как соседка, Марфа Егоровна, при виде Федюшкиного друга испуганно и часто закрестилась…
Захару с Катериною ни до чего было.
А сейчас…
Впору самому перекреститься…
Как похож на Федюшку его друг!
Они – с отцом, наверное… – выбирали дверные ручки, рассматривали амбарные замки. Фёдор подошёл к Захару Алексеевичу, поздоровался. Потом отец о чём-то спросил его, внимательно взглянул на Захара.
А Захар Алексеевич и не помнил, что ему самому в лавке-то надо было…
Вышел на улицу, кое-как свернул самокрутку.
Не сразу заметил подошедшего к нему отца Фёдора. А он негромко поздоровался:
-Здорово дневали, Захар Алексеевич.
Захар молча кивнул, протянул кисет с табаком.
-Спаси Христос. Меня Иваном Пантелеевичем зовут. На Парамоновском руднике сторожем служу.
А Захару вдруг воздуха не хватило – аж в груди больно стало… Зазвучал в ушах родной… далёкий Федюшкин голос:
- У него батяня тоже шахтёр. Только он после аварии не может в забое работать: нынче сторожем служит на шахте.
Взглянул угрюмо:
- Знаю. Сыновья наши… друзьями были. В Горном училище вместе учились. Твой сын Федюшке нашему рассказывал – про то, что ты сторожем на Парамоновском.
-Разговор имеется, Захар Алексеевич.
-Об чём нам говорить с тобою?
- Есть об чём.
-Говори.
-Долгий разговор-то. Непростой. Вот так, на ходу, не получится.
Через дорогу, наискосок, – трактир.
-Пойдём к Фролу Кузьмичу, присядем, – хмуро предложил Захар.
Иван Пантелеевич окликнул сына:
- Ты говорил, – дело у тебя в управлении. У нас с Захаром Алексеевичем тут тоже дело… возникло: поговорить надобно. Ты тем временем поезжай к Евграфу Петровичу.
Фрол Кузьмич со скромным достоинством поставил на стол бутылку вишнёвой наливки: всей округе известно, что этакой наливки больше нигде не подадут, потому как лишь душенька Матрёна Савельевна, благоверная супруга Фрола Кузьмича, умеет делать такую вишнёвую наливку…
Не вдруг… и не всех своих гостей потчует Фрол Кузьмич своею знаменитой наливкой – только когда пребывает в особом расположении духа.
- С чего такая щедрость? – Захар Алексеевич показал глазами на затейливую бутылку.
- С радости. С нашей с Матрёною Савельевной пребольшой радости: к Верочке, к дочушке нашей старшей, добрый человек посватался, – желанный зять нам будет.
-Верочке-то желанный? – полюбопытствовал Иван Пантелеевич.
- И Верочке люб. Вот так совпало.
- Ну, в добрый час.
Выпили по чарке.
- Хороша, – сдержанно заметил Захар.
- Ещё по одной?.. Разговор у нас… серьёзный, – напомнил Иван.
С видимым сомнением Захар подумал. Махнул рукою:
- Наливай.
Закусили жаренными в сметане грибами. Захар поднял глаза:
- Что там за серьёзность у тебя?
Иван помолчал. Вздохнул:
- Про сына… разговор.
- Ну?..
- А так выходит, Захар Алексеевич, что сын… что Фёдор – выходит, твой он… сын.
Захар будто и не удивился. Лишь устало провёл рукою по лбу и по глазам. Припомнились безотрадно-горькие Катеринины слова:
-Значит, Захар Алексеевич… значит, – сын у тебя с нею… с Евдокией. Догадывалась я.
Сейчас Захар чуть приметно усмехнулся:
- А говорил – долгий разговор.
Иван перевёл дыхание:
- Знал, что ли?..
- Да… как сказать. Сердцем, может, и знал. А думать об этом ни к чему было. Дуня… Евдокия замужем. У меня – жена, сын с дочкою. Что ж былое-то бередить… гнездо рушить – своё, да и Евдокиино. Бывало, смотрел на Фёдора – отзывалась в душе тревога смутная. Убеждал себя, что… показалось. Сам-то откуда знаешь?
- Про то, что Евдокия беременна, с самого начала знал. Ещё до того, как обвенчались мы с нею, знал. У меня своих пятеро… после смерти жены остались. И Евдокиина дочушка, Анютка, и дитё, которого ждала Дуня, помехою мне не были. Родился Фёдор, а через год Евдокия ещё Матвеюшку мне родила. Все выросли. Дочек замуж отдали. А про то, кто отец Фёдора, я никогда не расспрашивал Дуню: нашим с нею рос мальчишка, – как и все остальные. А когда узнала Евдокия, что сын твой погиб – от раны, в шахте полученной, затосковала сильно. Аж с лица спала. Лишь недавно рассказала мне – про тебя. Я это к чему, Захар… – Иван Пантелеевич разгладил ладонями скатерть на столе. Голос его был твёрдым: – Фёдора, шахтёра твоего, не вернёшь. А – чтоб ты знал: кроме дочушки, ещё один сын у тебя остался. Полунин, выходит. Наливать?
- Давай.
Выпили ещё по чарке. Захар встал из-за стола, поклонился в пояс:
- Спаси Христос, Иван Пантелеевич, что не утаил.
Иван тоже поднялся:
-Как по-другому. Что ж, – сердца у меня нет?
-Фёдор знает… про то, что он – Полунин?
- Не знает. Мне прежде с тобою надо было поговорить.
… Про тернистые пути говорят часто…
А что: какие-то иные бывают?
Пылких объятий отца и сына не последовало: с холодным равнодушием принял Фёдор неожиданную новость.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20
Навигация по каналу «Полевые цветы»