По-ночному устало и ласково вздыхала степь за околицей. А в низкое окошко Евдокииной избы мягкими волнами вкатывалось тихое, грустновато-нежное пение сверчков.
Евдокия приподнялась на локте, прислушалась к глубокому и медленному дыханию Захара. В темноте улыбки не видно, лишь в голосе – сладкая истома:
- Пеервый раз, Захарушка! Так и знала я… – Коснулась губами его прикрытых век: – Понравилось?.. Полегчало?.. Ну, вот и не думай больше… про дочку мельникову. Забудь, – ровно и не было ничего.
Захар потянулся за штанами. Евдокия перехватила его руку:
- Либо уходить собрался, Захарушка?
- Надо… идти.
- И вовсе не надо!.. Ночушка ещё и в силу не вошла, едва-едва черноты набрала. Слышишь, как полынь пахнет?.. Я же знаю... Понравилось тебе.
-Завтра смену отработаю – зайду.
- Зайдёшь? Ждать буду, Захарушка… как буду ждать тебя!..
-Вместе к моим отцу и матери пойдём.
Евдокия откинула за спину тяжёлые тёмно-русые волосы:
- К твоим отцу и матери?.. Это… зачем?
-Замуж за меня пойдёшь. Обвенчаемся.
-Замуж?.. – Евдокия горько рассмеялась. – Да мне-то… зачем замуж. У меня ж не впервые случилось. Не грозит мне слава брошенной девки, Захар Алексеевич. У меня уж дочке пятый годок пошёл.
- Вырастим. А коль… случилось у нас с тобою, Евдокия, – обвенчаться надобно.
Евдокия вдруг прижалась к его груди. Захар тронул губами её волосы. А она вздохнула, будто после слёз – прерывисто:
- Хороший ты какой, Захарушка… Славный. Да только где ж ты видывал такое, чтоб ворожка замуж шла… в церкви венчалась?
Захар нахмурился:
- Значит, перестанешь ворожкой быть. Выдумки одни.
- Выдумки… – усмехнулась Евдокия. – Сам же пришёл ко мне с вопросом: моих ли рук дело… Захарушка, хороший мой!.. Ведь ты в отчаянии сказал мне это – про венчание… В отчаянии, – что не дождалась тебя Настя, что слово данное нарушила. А – подумай: зачем тебе такая жена. Шахтёры ваши… и жёны их с тобою и знаться не будут, десятой дорогой дом твой станут обходить.
- Твой же не обходят, – усмехнулся Захар.
Евдокия покачала головою:
- Ко мне идут, ежели нужда какая, – за помощью. Другая жена тебе нужна, Захар Алексеевич. Неужто думаешь, что не понимаю я… Я и старше тебя, – лет на десять, поди. – Медленно провела ладонями по его лицу, по сильным плечам: – Ты вон какой… Тебе бутон нужен – нетронутый. – Бесстыдная Евдокиина улыбка горькой вышла: – И как сорвать бутон… ты знаешь теперь, – с этой ночушки знаешь. Ты заходи ко мне… Сладостью разбавлю горечь твою полынную. Пройдёт немного дней, – и стихнет боль в сердце… а там и рана заживёт. И заметишь ты, Захарушка, ту, на которой жениться тебе надо. Вот она и станет тебе доброй женою.
- А любовь?..
Ночь уходящего лета чуть приметно колыхалась за окном мягкой чернотою. Евдокия молча всматривалась в ночь, – ровно видела за нею что-то, лишь ей ведомое… Ответила неожиданно сухо и сдержанно:
-Что ж, – любовь. Живут и без неё.
- Живут. Ты меня для чего к себе звала?
Евдокия вдруг растерянно… как-то по-женски беспомощно повела плечами:
-Звала… А нынче ты сам пришёл. А звала я тебя, Захар Алексеевич… Думаешь, не знаю, что любви между нами с тобою никогда не будет. А увидела тебя, – тогда, на берегу… как ты на зорюшке лодку привязывал, и… представилось, как… ласкаешь ты меня. Ласки твоей захотелось, Захарушка. Так захотелось, что сил не было. Ждала я… когда домой вернёшься ты… и придёшь ко мне.
- Попить дай.
Евдокия гибко поднялась. Набросила юбку, кое-как застегнула пуговицы на простенькой кофточке, собрала волосы:
- Сейчас, хороший мой… Сейчас, – заварю тебе… Всю усталость твою… дорожную, всю печаль… нежданную рукою снимет.
Полудрёма всё же сморила Захара. Встрепенулся от прикосновения Евдокииных губ и какого-то пряно-терпкого запаха:
- Попей, хороший мой.
Питьё в глиняной кружке было чуть уловимо сладким… и одновременно горьковатым. И одинаково желанными были и сладость, и горечь. И безудержно хотелось целовать Евдокиины волосы, что пахли материнкой… трогать губами её потвердевшие, тоже отчего-то горьковато-сладкие соски…
Потом Евдокия – в затаённой грусти… – сама сказала:
- Пора тебе, Захар Алексеевич.
-Темно ж ещё… совсем. Успеется.
Ты прости… что себя не помнила. Тебе б поспать, а ты и глаз не сомкнул. А темно – это уж перед светом. – Повторила: – Пора. А то – увидят поселковые… откуда идёшь ты…
От калитки Захар оглянулся. Евдокия стояла на крыльце, зябко куталась в вязаную шаль…
Спустился к реке.
Не чувствовал предрассветной прохлады – вода казалась прикосновениями ласковых Евдокииных рук…
Во двор вошёл с огорода, когда предвестием зорьки чуть всколыхнулась синь над степью и над Терновой балкой.
Батя курил во дворе. Задержал взгляд на влажных Захаровых волосах:
-Либо жарко, что купался в такую рань?
-Да так, бать… Вспомнил, как с ребятами, бывало… – на зорюшке…
-Ну-ну. Бывало, – с ребятами. А нынче с кем… плавалось?
-Бать!.. Говорю же, – захотелось… на берегу посидеть. От усталости.
- Ну-ну. Снял усталость-то? Про то, что в ночную тебе, помнишь?
- Бать! До ночной ещё – целый день.
Мать укоризненно покачала головой:
Я постелила тебе, – с вечера ещё.
-Спаси Христос, маманя. Прилягу.
Евдокия правду говорила…
В детстве, случалось, зашибёшь коленку… А маманюшка приложит к ране лист лопуха или подорожника, и чувствуешь, как уходит боль.
Говорила Евдокия, – затянется рана…
А раз не болит… затягивается, – неужто не было у них с Настёной любви…
Про это и в забое думал, когда рубил уголь. Даже словно боль старался разбередить, – чтоб вспомнить Настю… Вспомнить, как ждали они с нею свадьбы…
Не вспоминалось.
И – не болело.
Ровно и не было встреч и ожиданий… Не было сватовства.
Каждую ночь – ежели не смена – бывал у Евдокии. И, хоть уходил от неё до зари, – Евдокия ни разу не пропустила нужной минуты, твёрдо напоминала: пора.. – в Зарничном скоро узнали, что Захар ночует у ворожки…
Мать с крёстной о чём-то перешептывались. Как-то Захар услышал обрывки разговора:
-Сходить к ней надо.
- Сама схожу. А Катерина ждёт. Тянуть нечего: надо сватов засылать.
- Надо, кума. Только ж он – сызмальства упрямый… лишь так, как сам захочет. А тут ещё…
-Схожу. Добром попробую.
… Евдокия будто ничуть не удивилась, когда увидела во дворе Анисью, Захарову крёстную. В избу не пригласила – по своему обыкновенью, молча окинула гостью сдержанно-неприветливым взглядом.
Анисья поклонилась:
- Поговорить бы, Евдокия.
- Говори.
- Про Захара, крестника моего.
-Что тебе – про Захара?
- А ты либо не знаешь?.. Зачем парня к себе привязала? Ты что: женою ему будешь? Ох, Евдокия… Едва ли не в матери годишься ему… И ремесло твоё…
- А ремесло моё чем тебе не нравится, Анисья Макаровна? – чуть приметно усмехнулась Евдокия. – Никак, забыла, как за настоем ко мне приходила, когда Василий твой в шахте кругляком дубовым спину надорвал? Ежели плохое ремесло моё, – чего шла ко мне?
Анисья всё ж смутилась: что говорить… Спину Василию вылечила Евдокия своими травами да корою ивовой. И вроде травы все знакомые, здешние, – со степи да с берега, да со склонов балки… А, видно, знать надобно: когда собрать, да сколько взять… и как запарить, чтоб польза была…
- За Василия моего – Спаси Христос. Только речь сейчас про парня, про Захара. Ему жениться надобно, а ты… Стыдись, Евдокия.
-Чего всполошилась-то… Замуж за него я не собираюсь.
- Того и всполошилась: крёстная я ему. Твоя крёстная не всполошилась бы?
-Нет у меня крёстной.
-Померла? – Анисья перекрестилась.
- Некрещёная я.
Крёстную свою Евдокия и правда не помнила… А про некрещёную сказала, чтоб над тёткой позабавиться. Да чтоб отстала – со своей тревогой про крестника…
Анисья похолодела:
- Некрещёная… Что ж ты, – к парню-то...
- Не твоё дело, Анисья Макаровна. Ты ж мне не крёстная… и не свекровь.
- Захару – ему жениться. А ты…
- Женится твой Захар. Гадала я на него. Вскорости и женится.
- Так он же сердцем – к тебе. Не видим, думаешь?.. Напоила чем? Полюбит ли другую Захар? Либо так и будет сохнуть по тебе?
-Пройдёт. Ничем я его не поила. А про любовь, Анисья Макаровна… Сбудется и любовь. Только – далеко. И – не скоро.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»