В эту смену Захару, как никогда прежде, хотелось побыстрее подняться.
К Евдокии тянуло…
Не только спелой, чуть терпковатой сладостью губ манила она к себе Захара... С нею душе светло. Хотелось смотреть в серо-синие омуты её глаз, вдыхать шалфейный запах волос… Дыхание её слышать.
На днях Захар вернулся из баньки. Маманя окинула взглядом его влажные волосы, сильные – отцовские – плечи. Подала ему чистую рубаху, сдержанно спросила:
-Что ж… Либо девок тебе мало?
Захар с удовольствием натянул рубаху, что таила прохладу утренней свежести и запах покрасневших вишнёвых листьев:
- Ты, мамань, о чём?
- О том. Евдокия – помимо прочего… – поди, ненамного меня-то моложе.
- И – что, мамань?..
- Разговоры вон… по всему Зарничному. Вместо того, чтоб зоревать у Евдокии, девку по себе присматривай. И – женись. Батя правильно сказал – про Катерину Демидовых.
-Видно будет, – сухо бросил Захар и вышел.
Прошлою ночушкой горячо убеждал Евдокию:
-Что ж мы, Дуня, – с оглядкой на молву людскую жить станем? Так разве ж переслушаешь её, молву-то. Давай обвенчаемся.
Евдокия положила ему на колени чистый рушничок:
-Пироги мои – либо не нравятся? Что не ешь? Эти вот – с яблоками, ты же любишь.
-Хороши пироги, Дунюшка… Вкуснее и не пробовал. Ты, Евдокия, ответь мне: выйдешь ли за меня?
Евдокия присела рядом, опустила голову ему на плечо:
-Отвечу, Захарушка… хороший мой. До людской молвы мне – меньше всего дела. Я про себя и не такое слышала… Вон, – Лукерья Сидорова. С самой зимы бегала ко мне – умоляла, чтоб Герасима её вылечила. Мол, что ни день, – пьян Гераська. До того допился, что ни дров нарубить, ни сена корове метнуть… ни… ночью: вроде как обессилел муженёк. От пьянки ли, от другой ли хворости – только толку с него никакого: ни по хозяйству, ни… А мы с ним молодые ещё, – мол, дальше-то как жить, Евдокиюшка… Дескать, – я уж не помню, когда женой-то была…
Что ж станешь делать! Поправился Герасим. А Лукерья после того – не то, чтоб поздороваться… да хоть просто кивнуть, – отворачивается, ежели где стренемся мы с нею. И это бы – ладно: мне её привечание – ровно снег прошлогодний. Так она вон бабам взахлёб рассказывает, что у меня за столом лукавый обедает. (Под лукавым подразумевают сатану или дьявола. В главной христианской молитве мы обращаемся ко Господу Нашему: И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого).
Захар спрятал усмешку:
- Сплоховали бабы: было б подотошнее расспросить Лукерью. Она ж, по всему выходит, за тем самым столом, рядом с лукавым-то, сидела и обедала. Надо подсказать бабам: раз она доподлинно знает, как лукавый обедает, – пусть всем поведает, что ему по нраву. К примеру, – солёное… либо – недосоленное. Любопытно же.
-Захарушка!..
-Не ответила ты, Дуня.
- Отвечу. Нет мне дела до людской молвы. Только ни счастья, ни любви у нас с тобою не будет. Гадала я на тебя, Захарушка. Редко я это делаю. И вышло так, что…
- Дуня! Ты снова – про гаданье!
-Ладно, хороший мой. Без гаданья скажу тебе: не хочу я несчастье тебе принести. – В чуть приметной Евдокииной усмешке – неизбывная горечь: – Ты просто впервые… сладость-то узнал… попробовал. Потом привыкнешь… опомнишься: куда тебе с такой женою!..
-С какой – такою?
-Захарушка! В сердце твоём до сих пор боль отзывается – что не дождалась тебя невеста, что к другому приклонилась, пока ты в дороге далёкой был. Я уж говорила: пройдёт эта боль. Бесследно пройдёт. Зачем же тебе тут я? Давай про это говорить сегодня не будем, Захар Алексеевич. Ночушка в листопад долгая… а только всё равно мелькают минутки, – ровно листья, что ветер с ветки сорвал и унёс безвозвратно.
Захар поднялся, взял Евдокию на руки…
Первый раз уходил от неё, когда уж рассеялась чернота ночи, и над Терновой балкой чуть светлело небо. Прежде Евдокия сама торопила:
- Пора, Захарушка. Пока скрывает ночушка от глаз людских, – иди.
- Что мне глаза людские! Да и знают уж все.
-Одно дело – молва. И другое, – ежели кто сам увидит, что ты с зорюшкою из избы моей вышел.
А нынче обнимала Захара… – ровно оторваться не могла:
-Ещё минуточку, Захарушка…
А днём поправляли с батей крышу над сеновалом… Какая-то неосознанная тревога входила в сердце. Отец нахмурился:
- Тебе что: по три раза одно и то же повторять надобно?
Захар встрепенулся:
- Да так, бать… Чуток устал в шахте. Пласт, сам знаешь, какой. Считай, всю смену – на коленях.
- Расскажи мне!.. – загремел батя. – В шахте он устал! Чтоб не уставать… в шахте, – дома ночевать надо. Жениться надо, и с женою ночевать, – чтоб в шахте-то не уставать. Думал, – брешут бабы, что ты уж от неё, от Евдокии, и на смену уходишь… А по всему видно: не иначе, как чем-то напоила она тебя.
Захар не ответил. Смотрел в небо. Что-то тревожное надвигалось с дальнего края степи. И эта густая, серо-синяя тревога напоминала ту, что всколыхнулась на рассвете в Евдокииных глазах. Обычно Евдокия не выходила за ним на крыльцо. А сейчас негромко окликнула его, он оглянулся уже от самой калитки, и она пошла ему навстречу. На секунду прижалась к нему, и вдруг… перекрестила, хотя никогда раньше не случалось такого… Захар поцеловал её волосы:
-Спаси Христос, Дуня. Иди в избу. Смотри, – иней вон нынче на траве… а ты – на босу ногу.
Сейчас, на смене, считал минуты до подъёма.
Не замечал, как пересмеивались, подмигивали друг другу Степан с Родионом, не слышал, как в сочувственном понимании вздохнул Макар Ефимович:
-Знать, ребята… сильна ворожка.
Что людская молва, что глаза людские!.. Ежели с Евдокией душе светло…
Когда поднялись, Стёпка удивлённо дёрнул Захара за рукав:
- Либо забыл, Захар Алексеевич, где твоя хата?.. Куда правишься-то? Ровно… во хмелю. Тебя, может, довести – до хаты вашей?
-Надо мне… тут, – отмахнулся Захар.
Родька насмешливым взглядом окинул потемневшее от угольной пыли Захарово лицо, немытые руки. Ухмыльнулся, подмигнул мужикам:
- Что, – прям так?.. Да ты бы, Захар Алексеевич, в баньку сперва… а уж после… Известно: после баньки-то оно… лучше идёт. А ты – чертякой таким прёшь. Ровно некогда тебе. Чай, – не на смену в шахту опаздываешь! Подождёт.
Никогда дорога до околицы не казалась такою долгой… С каждым шагом сильнее билось сердце – в неясном, горьком предчувствии… и словно воздуха не хватало…
А во дворе сразу понял – едва на окошко взглянул. Конечно, Евдокия могла снять простенькие занавески. Маманя перед Покровом всегда снимает, чтоб постирать…
Тронул дверь.
В избе – холодно и пусто.
Лишь на лавке у стола – кукла-мотанка. Видно, Анютка, девчушка Евдокиина, забыла взять куклу с собою…
Захар тяжело опустился на лавку. Подержал в руках куклу, бережно положил её в карман…
Дома, за ужином, маманя сухо заметила:
- Хоть на что-то ума хватило. Догадалась, что нечего ей здесь делать: убралась восвояси.
Захар поднялся из-за стола.
- Куда так скоро-то? – всполошилась мать. – Давай каши тыквенной положу тебе. Либо капусты квашеной?
-Спаси Христос, маманя, – перекрестился Захар. – Не хочется.
Огородами спустился к речке. Присел на корягу.
-Как же я без тебя, Дуня...
-Не ищи меня, Захарушка... Не надо... - словно расслышал в шелесте прибрежной травы.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»