Владимир взял Глашу за руку.
От Анфисиных промываний боль на затылке чуть утихла, а выше виска оставалась дёргающей, какой-то горячей… Он даже во сне устал от этой боли, и теперь ему очень хотелось приложить к пульсирующей ране прохладную Глашину ладошку.
Владимир бережно сжал её пальчики. Затаил дыхание: а вдруг она ответит, – пусть едва уловимым трепетом…
Не сбылось.
- Так ничего и не скажешь?
Глаша освободила руку из его ладони:
-Скажу. Тебе надо выпить настой сухой малины. Я заварила.
-Я люблю малиновый настой. Только… Глафира Демидовна! Глаша!.. Мне и боль моя – счастье: оттого, что ты пришла…
- Не годится тебе, Владимир Тимофеевич, говорить мне такие слова.
-Думаешь, не знаю… – усмехнулся Владимир. – Ты вот хмуришься… А я бы посадил тебя у окошка, и целый день смотрел бы… В глаза твои смотрел бы.
- Выпей настой. Мне надо раны твои промыть: Анфиса Макаровна велела.
- Думаешь, не знаю, – что поздно встретил тебя…
- Значит, другую встретишь, – ту, которую всем сердцем полюбишь. И она тебя полюбит, – непременно.
Владимир снова прикрыл глаза:
- Она любит.
-Любит?
-Лишь мне – нелюбимая.
-Невеста?..
-Была невестой. У нас в минувший Покров должна была быть свадьба.
На мгновение в Глашиных глазах просияло небушко: у них с Захаром тоже была свадьба на Покров… И Покров – все эти дни, когда на багряных и ясно-жёлтых кленовых и дубовых листьях робкой и несмелой белизною светилась первая изморозь, – навсегда остались для них самыми счастливыми…
А Владимир Тимофеевич сказал про свадьбу: должна была быть…
- И – что ж: не было свадьбы? Отчего же?
-Я счёл, что будет честно: до свадьбы сказать ей о том, что не люблю её.
Над чистой синевою небушка взметнулись тёмные стрелочки бровей:
- Выходит, – перед самой свадьбой… бросил невесту?
-Нет. Не бросил. Лишь сказал, что не люблю. Как муж, я бы заботился о ней, берёг бы её. Но она надеялась… ждала моей любви. Мои обещания были бы лживыми. А это – недостойно.
-Как же это?.. И что же она?.. Как жаль мне твою невесту! Ведь у неё, наверное, уж и платье подвенечное было готово…
-Катя… Екатерина Михайловна сама отменила свадьбу. Сказала, что не хочет быть причиною моего несчастья, – которое неизбежно несёт с собою жизнь с нелюбимой.
-А свадьба?.. Как же родня?
-Екатерина Михайловна объяснила родственникам – своим и моим, – что решила стать учительницею в женской гимназии, всецело заняться педагогикой.
Глаша подумала. Покачала головой:
- Не твои бы раны, Владимир Тимофеевич, – стоило бы дать тебе хороших подзатыльников.
-За что же? – скрыл улыбку инженер Прохоров.
- За что?.. Сдаётся мне, что Катя твоя… Екатерина Михайловна – предостойнейшая девушка. А ты не сумел рассмотреть в ней этого.
-Сердцем, видно, чувствовал, что тебя встречу… Что полюблю, – так, как хотелось любить. Как увидел тебя, – в первый раз, помнишь, ты тогда мужа на смену провожала, – так и понял: с этой самой минуты люблю тебя.
-Таких слов не говори мне.
-Знаю, что не должен говорить их тебе. Только сердце не слушается. Я даже в шахте… когда обрушение случилось, о тебе думал. Будто бы сознание потерял – от удара глыбой. А потом на миг в себя пришёл… и таким счастьем… волною захлестнуло: всё равно поднимемся… и там, наверху, тебя увижу.
-Ты сильный, Владимир Тимофеевич. Так что – сердце твоё должно тебя слухаться.
-Ты прости, Глаша… прости, что тою ночью в окно твоё постучал. Не сдержался: знал, что Захар в ночную… Так хотелось увидеть тебя. Прости, что слов лишних наговорил тебе тогда.
-Бесстыдник, – кивнула Глаша.
-За строгость твою ещё больше люблю тебя.
Глаша коснулась перевязанной головы Владимира:
- Болит?
Он снова взял её ладонь, положил себе на висок. Прикрыл глаза:
-Так не болит. Век бы так…
-Мне перевязку снять надобно, Владимир Тимофеевич. И раны промыть.
Пока промывала глубокие раны Анфисиным отваром, – слёзы едва сдерживала: видела, как вздрагивают его почерневшие веки… и боль его будто чувствовала. Жалела, как мальчишку… И, как мальчишку, утешала:
- Ну, вот… Вот и хорошо. Скоро всё заживёт. До свадьбы непременно всё заживёт.
И – не выдернула руку, когда он поднёс её к своим губам… Не поцеловал, а лишь коснулся губами её ладони.
И в этом прикосновении не было ничего плохого – ни для неё самой, ни для Захара. Глаша помнила слова, что недавно Захар сказал отцу, Михею Демьяновичу:
- Глафира – она мне… она мне – как душа моя собственная… как сердце моё. И знаю я её – как душу свою, знаю. Как сердце своё. Глаза её знаю… каждое слово, дыхание её знаю.
Глаша ничуть не удивилась, когда Захар сказал бате эти слова: так и есть, как Захарушка говорит, – она и сама это чувствует. И они с Захаром оба знают, что любовь их неприкосновенна. А светловолосому мальчишке этому, – хоть он и инженер, хоть и лучше других разбирается в силе горюч-камня, – простая и застенчивая, мимолётная ласка была сейчас необходима, как если бы он коснулся губами целебного настоя, что лечит боль…
Наново перевязала ему голову. Владимир улыбнулся:
- Кто ж тебя, Глафира Демидовна, научил так хорошо раны перевязывать?
-Никто не учил. Сама сейчас почувствовала, как перевязать, чтоб тебе не больно было.
-Глаша!..
Глаша присела на краешек постели:
- Тебе спать теперь надо. А мне идти пора.
-А ты ещё придёшь? – в совершенно мальчишеской надежде спросил он.
Про их с Захаром любовь Глаша ни с кем не говорила.
А Владимир Тимофеевич своею кровью, болью своей… вот этими глубокими ранами – там, в беспроглядной шахтной черноте, – спас Захара, уберёг его. Значит, и любовь их уберёг…
И Глаша сказала – просто и строго:
-Владимир Тимофеевич, я Захара, мужа своего, люблю. Одного его. А тебе бы про Катю твою вспомнить. Да к сердцу своему прислушаться: может, издалека, в разлуке с нею, увидишь то, чего раньше не видел. Может, и отзовётся сердце твоё – на её любовь.
Поднялась, поклонилась в пояс:
-За Захара – Спаси Христос.
- Да он и сам, Захар твой, молодец: тоже мужиков спас. А мне в тот миг, когда снова треск послышался… и глыба породы откололась от кровли, отчего-то подумалось… что у вас с Захаром ребёнок будет, – застенчиво признался Владимир.
-Спаси Христос, Владимир Тимофеевич, – сдержанно повторила Глаша. Лишь голосок её чуть приметно вздрогнул…
-Всё понимаю, Глаша… Глафира Демидовна. А видеть тебя хочется.
-Я тебе взвар приготовлю. Запарю вишню сухую, тёрн и землянику. Силы вмиг прибудут.
… А ночью ласкал Захар особенно бережно… И впервые, стыдясь своего желания, прошептала Глашенька так тихо, будто и не шёпот это был… а лишь чуть слышное дыхание:
- Ещё… Захарушка…
Потом он задремал. А Глаша положила его руку себе на живот. И Захар тут же встрепенулся от дремы, поцеловал в голову:
-Я знаю.
Сказал о том, чего она и сама ещё не знала, – только прислушивалась, как в счастливой тревоге стучит сердечко…
Затаила дыхание:
- Знаешь?..
-Там, у шахты… Когда мы поднялись, глаза твои увидел. И понял.
- Захарушка!.. Сына хочешь?
- Сына. И дочку. А потом ещё сына. А когда первого сына крестить будем, в крёстные Владимира Тимофеевича позовём. Он замечательный человек: до последнего с нами, с шахтёрами, был… Ещё накануне, в прошлой смене, хмурился Владимир Тимофеевич, что кровля плохо крепилась. Мог бы не спускаться в эти дни в шахту. И, когда затрещал угольный столб, что кровлю держал, ещё можно было успеть подняться на поверхность. А он с нами остался. Мы с ним вместе глыбу породы на плечах удерживали – под нею мужики были.
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Часть 10
Глава 11 Глава 13 Глава 14 Окончание
Вторая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)