Захар обнял Глашины плечи:
- Ты иди, моя душа. Ветер со степи нынче холодный. А мне десятник велел перед сменой в контору зайти.
Как всегда, Глаша перекрестила Захара:
-С Богом, Захарушка. Буду ждать тебя.
Захар смотрел Глаше вслед. Мельком заметил, что Егор на Орлике тоже ждёт, когда сестра отойдёт подальше.
Лишь скрылась Глафира из виду, Егор спешился. Захар подошёл к нему:
- Дома что-нибудь, Егор Демидович?
-Потому и приехал. Не хотел говорить при Глафире. И ты… пока не сказывай ей.
-Что, Егор?.. Говори.
- Три дня назад коней угнали. Троих – прямо со степи. Остальных пятерых – ночью, с конюшни. И конюшню подожгли.
- Как же… это?..
-Ну, со степи – про то мы с батей и Мироном догадались: цыгане. Ясно, – кто-то не поленился нарочно сообщить им, что пасутся кони за курганом. Видно, несколько дней выслеживали… А тут… В общем, Мирон в Криничный уехал – Стешу свою проведать, не терпелось ему… А вместо себя мальчонку соседского оставил, Федюшку, – за лошадьми присмотреть. А Федюшка к речке спустился: там ребята карасей ловили. Известно, – мальчишке любопытно на улов взглянуть. Вернулся – троих лошадей нет. Мирон с Кузьмой и Панкратом, сыновьями своего крёстного, бросились к цыганам. Да только – где там!.. И след простыл: видно, тут же продали…
-Ну, а ночью-то как же, Егор? Сторож-то, Никита, был на конюшне?
- Был. Да вышло так, что спал он – беспробудно: крепко пьяный был в тот вечер. Днём входины справляли у кума Петра – дело понятное. Батя с вечера говорил Никите: домой иди, сами нынче посмотрим. А Никита – ни в какую: так, мол, и так, – за что обижаешь, Демьяныч… Самогонка у кума Петра знатная, это все знают. Только я, коли и на ногах держаться не буду, – что-что, а за лошадьми усмотрю. И сомневаться тебе в моём усердии незачем.
Ночь тихою выдалась. Батя сам выходил, и мы с Мироном не раз вставали. Уже перед рассветом сон сморил. От зарева и вскинулись. Хуторские наши – от мала до велика – поднялись, по цепочке цебарки с водою передавали… Да дерево на конюшне сухое – до звона: когда ещё прадед Кондрат строил её!.. Новые брёвна – те, что мы с батей и Мироном нынешним летом заготовили, тоже сгорели.
-Что делать будем, Егор?
-Что ж тут сделаешь, Захар… Ни лошадей не вернуть, ни конюшню отстроить. Батя горюет – на себя не похожим стал. Маманя плачет. Глафире не сказывай… пока. – Егор грустно, чуть приметно улыбнулся: – Хотя и рассказать ей есть что… Ты вздумай лишь, Захар: ночью батя вышел во двор – он же, считай, и не спит после случившегося… Присел на крыльцо, и замер: вроде кто-то вздыхает рядом. И вдруг на плечо бате лошадиная морда легла. Батяня глазам не поверил… И слёз не сдержал: Глашина Зорька домой прибилась. Неизвестно, откуда, но во двор пришла. Да вот мой Орлик уцелел: он же сатанюка такой, что никого к себе и на шаг не подпустит. Видно, никто не рискнул оседлать его.
Ефим Гордеевич окликнул:
- Захар Михеевич! Пора! Спускаемся!
-Мне на смену, Егор. Днями в хутор приеду. Темно всё это. Никогда такого не было… Не то, что не было, – в хуторе с дедов-прадедов слыхом не слыхивали про такое.
- Думаешь, – чужие?
-А чужим – кому надо!.. У бати, Демида Савельевича, и врагов-то отродясь не было. Окрест Курганного – все у него в друзьях.
Егор кивнул:
-Это точно. Ладно, Захар. Тебе идти надо. Глафира как?
- Всё хорошо. Родителям и хуторским кланяйся.
Когда в забое присели с мужиками чуток передохнуть и перекусить, десятник Ефим Гордеевич присмотрелся к Захару:
- Что пасмурный такой? Притомился?
Захар встрепенулся от тяжких мыслей:
-Нет. Так… задумался малость.
-По жене он скучает. По Глаше своей, – догадался Мишка, Захаров напарник. Со знанием дела объяснил: – Попервах – после свадьбы – оно завсегда так... Сдаётся, – без любушки и дышать нечем. Привыкнет потом.
-Я бы тоже скучал… по такой синеглазой, – усмехнулся инженер Прохоров. Владимир Тимофеевич сегодня со всеми спустился в забой – за образцами горюч-камня. – И минуты считал бы, – до встречи.
Ефим Гордеевич сурово взглянул на Прохорова:
- Такая синеглазая, Владимир Тимофеевич, – чужая жена. И нечего тебе на чужих жён засматриваться.
Инженер Прохоров с примиряющей улыбкою положил руку на плечо строгого десятника:
- Посмотреть-то можно, – коль красавица такая.
- Есть кому на неё смотреть. А ты женись, – тогда и будешь и смотреть, и скучать… и минуты до встречи считать.
-Найти бы такую, – не задумался, женился бы.
-Вот и ищи. Хорош балагурить. Подъём, мужики, – распорядился Ефим Гордеевич.
А то – кто его знает… Вроде бы и молчит Захар, лишь угрюмо поглядывает исподлобья. И всё же зря Прохоров соловушкою распелся: прежде, чем расхваливать Глафиру, следовало бы ему посмотреть на Захаровы кулаки… Захар – шахтёр недавний, а с обушком и с киркою так управляется, ровно и родился с ними в руках. И как-то очень бережно получается у него рубить горюч-камень: большущие чёрные глыбы откалываются послушно, словно даже мягко. И брызгами не разлетается уголь под Захаровыми руками…
После смены Ефим Гордеевич задержал Захара:
- Ты близко к сердцу не бери слова Прохорова. Невесть что балаболит, – небось, по питерской привычке. Да и молод ещё инженер-то. Они там, в Питере, позже наших, здешних, взрослеют. А с такою женою, как твоя Глафира Демидовна, тебе нечего за честь свою переживать. Ты ж сам знаешь, Захар Михеевич.
- Знаю.
-Ну, и славно. Ты вот что скажи мне: как она, жена твоя? Привыкла, справляется?
- Слава Богу.
-Тогда, Захар, пора тебе в ночную выйти. В той смене у мужиков неуправка.
-Коли надо, – значит, надо. Завтра в ночную выйду.
-Днём-то отоспись перед сменою. С непривычки тяжеловато покажется: ночь всё ж, – не день.
-Спаси Христос, Ефим Гордеевич.
А дома заметил Захар: будто всколыхнулось грустью небушко в Глашиных глазах… И Глаша поняла Захарову тревогу, улыбнулась:
-Жеребёночка нынче увидела. Отчего-то вспомнилось: Зорюшка моя такою же весёлой и ласковой была…
Захар обнял Глашу:
-Как выдастся день, – непременно в Курганный съездим, проведаем наших. Меня Ефим Гордеевич завтра в ночную поставил.
-Что ж, Захарушка. Так тому и быть: ты же шахтёр. А обо мне не тревожься: я шахтёрская жена. И надо привыкать… И я привыкну, буду ждать тебя на рассвете. И встречать тебя стану – на дороге, что к шахте ведёт.
- Бояться не будешь?
- Чего же мне бояться, – в своём доме. Я здесь хозяйка.
А Захар отвёл губами распушившиеся к вечеру тёмно-русые кольца Глашиных волос, прошептал на ухо:
-Жалко лишь… – ночушка без тебя пройдёт.
Глаша почувствовала, как жарко вспыхнул Захар. И от этого… и от бесстыдных его слов у неё сладко закружилась голова. И она тоже прошептала – чуть слышно:
- Не всегда же ты будешь работать в ночную смену, Захарушка…
Захар поднял Глашу на руки, осторожно задул лучину…
Первые ночи в шахте даже не присаживался передохнуть: казалось, – если рубишь горюч-камень, время к рассвету быстрее идёт… Лишь на мгновенье останавливался, переводил дыхание, прикрывал глаза: Глаша… Глашенька, родная моя, как ты там, – одна, без меня…
А поднимались с зарёю из шахты, – первым делом смотрел на дорогу. Мужики добродушно посмеивались:
-Соскучилась твоя… Встречает.
Ефим Гордеевич присоветовал:
- Ты, Захар, баньку сложи. У тебя за хатою место есть. Недавно дубовые брёвна привезли – кровлю в забое крепить. Там остались, – такие, что не пригодятся для кровли-то. А для баньки тебе – в самый раз. Я распоряжусь – про лошадь и подводу. Мужики помогут – в день поднимут баньку. – Заговорщически подмигнул: – А то как тебя Глаша отмывать станет – после смены, без баньки-то. Банька для шахтёра – первое дело, Захар Михеевич. Кроме того, что чистым будешь, ещё и усталость, ровно рукою, снимет.
Глашенька топила баньку, приносила Захару чистую косоворотку и порты.
Что ж, что ночушка в разлуке проходила…
Однажды Глаша проводила Захара в ночную смену. При свете лучины вымыла миски, сложила на припечек – просушить. Лучину задула: от жара горюч-камня, что ровно золотился в печи, в горнице светло. Да и луна в окошко светит.
Глаша присела у окошка. Вдоль дороги, что в степь вела, серебрилась в лунном свете высохшая полынь. Нынче снег выпал, и степь от этого стала празднично-нарядной. Даже колючий чертополох сиял в инее…
Как ты там, Захарушка, родной мой, – в тёмной шахтной глубине, без меня…
Степь, казалось, покачивалась, ласково убаюкивала…
Глаша опустила голову на подоконник. Сквозь полудрему расслышала негромкий стук в окошко.
Входины – так на юге России называют новоселье.
Попервах – южнорусское диалектное слово, означает – поначалу, сначала.
Хата – на южнорусском наречии означает дом.
Обушок – рабочий ручной инструмент для добычи угля, кайло, половина которого обычно бывает в форме молотка. В первых угольных шахтах обушок был главным рабочим инструментом и оставался таковым до механизации шахт.
Кирка – тоже инструмент для горных работ, с насаженным на длинную рукоятку металлическим бруском с заточенными концами.
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 9 Глава 10 Глава 11
Глава 12 Глава 13 Глава 14 Окончание
Вторая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)