И верхом на конях двинулись парни-шахтёры – вся смена, во главе с Захаром и инженером Прохоровым – в Курганный. Что ночь на дворе – к лучшему: чего хутор понапрасну будоражить…Сговорились так: хорошенько допросить Аникея, – не он ли дал знать цыганам про лошадей, что паслись в степи без охраны… Это и так было понятно: Аникушка направил цыган. Но – пусть он, шельмец, сознается в этом.
А ещё надо было разыскать Агафона: может, отважится мужик, – подтвердит сказанное у костра Власием Кузьмичом:
-А я не забыл, как ты отказался… струсил помочь мне, когда понадобилось проучить Демида. Струсил – сунуть клок соломы под стенку конюшни. Тогда я пожалел тебя – сами с Аникеем обошлись: дел-то, – поджечь солому.
А потом заставить Власия Кузьмича и Аникея, чтоб построили они новую конюшню. И чтоб денег дали Демиду Савельевичу: лошадей купить, – вместо тех, что цыгане украли.
Захар ещё издалека заметил тени у батиной лавки.
Вряд ли доброму человеку понадобится в полночь кружить у поселковой лавки… Кивнул Владимиру:
-Сдаётся мне, – мы вовремя подъезжаем: не иначе, как нынешней ночью Власий Кузьмич с Аникеем надумали исполнить свой замысел – поджечь лавку. Кажется, и Агафон нам не понадобится.
Налетели шахтёры в Курганный – ровно яростный ветер… Окружили лавку.
Так это было неожиданно, что Власий Кузьмич в растерянности присел за крыльцом. Даже дышать перестал от испуга, лишь часто-часто крестился…
Аникей втянул голову в плечи, озирался в темноте. Михаил, Захаров напарник, ногою выбил из Аникушкиных рук охапку соломы. Не спешившись с коня, приподнял здоровенного Аникея за шиворот, приказал:
- Серники сюда давай. Я ж знаю: они у тебя в кармане. Оробел-то чего? Доставай.
Подскакали Петро с Фёдором:
- Солома-то хороша: сухая, аж звенит. А теперь, паря, мы тебя самого этой соломою обложим… И – подожжём, раз ты и серники припас.
Аникей завертелся на месте – словно уже почувствовал прикосновение жаркого пламени от загоревшейся соломы. Неистово, не помня себя от жуткого страха, заорал:
-Баатя!..
Парни-шахтёры с присвистами и смехом взяли Аникея в кольцо. Аникушка в ужасе метался зайцем: шахтёрские кони казались ему сущими дьяволами, а дикий посвист оглушал.
Владимир Тимофеевич рассмеялся:
-Хороши же вы – с твоим батюшкою! Нечего сказать: оба хороши! Ты его давеча одного бросил. А ежели бы я его – той палкой, которой ты меня по затылку ударил? А ты ноги уносил – аж пятки влипали в то место, на каком сидишь. И – безразлично, что с родителем-то будет. А теперь батюшка тебе тою же монетой платит: кинул тебя одного с нами. А сам – вначале ползком, знаешь, ровно гусеница из-под крыльца-то выползла… Так до самых дубов-то и дополз, а там в рост поднялся, да так улепётывал, что сапог вон потерял. Поди, – обувка дорогая: впору бы вернуться, подобрать. Так где там!.. А про тебя уж точно батюшка забыл. Ну, поехали, Аникей Власьевич, к твоим отцу-матери: поговорить надобно.
-Ещё чего не хватало, – чтоб он ехал! Не поедет он, а пеши пойдёт: кто захочет коня об него поганить. А чтоб не убёг, – с него станется, – я его к седлу своему привяжу. Да ты не трусь, Аникушка: я ж не вскачь, я шагом пойду. И ты – рядышком.
Шахтёры расположились на краю степи, у дороги. Отпустили коней попастись, развели костёр: предусмотрительный и запасливый Пантелей по-хозяйски деловито развязал холщовый мешочек, высыпал картоху, тем самым подтверждая, что шахтёры – такой народ, что нигде не пропадут:
- У меня и соль есть, мужики. Воды принести бы.
Петро с Мишкою оправились к кринице. Мишка оглянулся:
-Ежели что, ежели неуправка какая выйдет, – кликнешь, Захар. Пусть знают: своих шахтёры не бросают.
Меланья Тихоновна в нетерпении поглядывала в окно, на крыльцо выходила: ждала, – не озарится ли темень пламенем от горящей лавки…
А что: таких, как Михей с Демидом, только так и учить. Чтоб место своё помнили. Подумать только: паршивая Михеева лавчонка и прибыли-то, считай, не даёт, а возомнил Михей о себе невесть что, – поди, купцом знатным. И родством пренебрег – не удостоил чести, выходит… Добро бы – и правда, купец с капиталами. А так – голь перекатная. Оттого и Захарка в шахтёры-то подался: на отцовское наследство нечего рассчитывать. А Марфушу край надо было замуж отдать: грех вышел девичий, – с кузнецом Герасимом, женатым мужиком из Заовражья. И всё вроде бы ладилось… И цена – сходная: никому не нужный клочок земли, где Михей думал построить скобяную лавчонку… Власий Кузьмич сразу смекнул: представил дело так, что клочок этот – золотой. Намекнул Михею Демьяновичу, что разрешить дело можно лишь по-родственному: дескать, брат, Игнатий Кузьмич, капитан-исправник, посодействует покупке земли при дороге на мельницу… Только кому попало Игнатий Кузьмич помогать не станет: мол, иное дело, если мы, Михей Демьянович, породнимся с тобою. У тебя сына женить пора, у меня – дочка на выданье.
Про пора женить – это Власий Кузьмич, понятно, для красного словца: Захарка молод совсем, только-только годами вышел для венчания. Так это ж и к лучшему: по молодости – считай, мальчишка! – небось, не догадается про Марфин грех-то…
Да только заартачился Захарка: сватов заслал к Глашке, соплюхе этой. Ну, ничего: отец Глашкин уж сполна рассчитался за свадьбу-то. Лошадьми своими, каких цыгане прямо со степи угнали, да сгоревшею конюшней рассчитался.
А за Михеем Демьяновичем должок остался. Ну, ничего: ночушка сегодня подходящая…
Только – что это?.. Во двор ковыляющей походкою вошёл Власий Кузьмич.
Меланья Тихоновна выскочила на крыльцо:
-Что скоро так, Власий Кузьмич? Либо управились? Аникей-то где? Почему домой не явился? Увидят его хуторские, – как бы не догадались. – Взгляд Меланьи Тихоновны скользнул вниз. Она всплеснула руками: – Сапог-то где?
Власий Кузьмич и сам только заметил, что на правой ноге нет сапога… С досадой отмахнулся:
- Не до сапога.
-Как это: не до сапога!.. Сапоги, считай, новые: и трёх лет не прошло, как куплены! Где сапог, спрашиваю?!
Что не до сапога, Меланья Тихоновна поняла тут же: в распахнутую калитку въехали верхом Захарка с каким-то нездешним парнем… Рядом с Захаркиным конём семенит Аникей…
Власий Кузьмич сбивчиво и жалко грозил приезжим могуществом своего брата, Игнатия Кузьмича, что служит капитаном-исправником в городе… Незнакомый парень в форменной фуражке усмехнулся, перебил Власия Кузьмича:
-Братцу вашему тоже не поздоровится – из-за содеянного вами. И до него доберутся – не успеет и за свои дела ответить: рыльце-то у самого – ещё в каком пуху. Вот как только решим с вами, Власий Кузьмич, так и к братцу-то вашему съездим в гости, – все вместе. То-то братец обрадуется! А пока – я тут подсчитал, сколько ты должен Демиду Савельевичу за украденных цыганами лошадей, и сколько – за конюшню, что вы с сыном подожгли. Да, – там ещё брёвна новые – дубовые! – были привезены. Ты знаешь, почём нынче дубовые брёвна?.. Ну, и Михею Демьяновичу: за то, что намеревались лавку его сжечь. Поскольку лавка уцелела, – ты, Власий Кузьмич, нам спасибо скажи, что мы успели подъехать: избавили тебя от преогромного долга, – то Михею Демьяновичу будет довольно того, что ты починишь крышу лавки. Я ещё давеча заметил: прохудилась крыша-то… А в лавке ж – товар. А ежели дождь!.. Ну, и купишь Михею Демьяновичу тот участок земли, где ему надобно построить новую лавку. – Инженер Прохоров утешительно похлопал Власия Кузьмича по плечу: – Всех-то и дел. Видишь, как вам с сынком дёшево-то всё обошлось.
-Нет у меня таких денег, – угрюмо бросил Власий Кузьмич.
- Так ты ж не искал, – улыбнулся Прохоров. – Ты поищи хорошенько, а мы через неделю подъедем.
По дороге домой Захар с Владимиром приотстали. За курганом, не сговариваясь, остановили коней, спешились. Захар с любопытством взглянул на инженера:
-Про братца-то откуда знаешь, Владимир Тимофеевич? Про то, что рыльце в пуху у Игнатия Кузьмича?
Владимир прикусывал какой-то стебелёк. Объяснил просто:
- Я таких шельмецов, как Власий Кузьмич с его братом, хорошо знаю: среди них – большая редкость, ежели такого встретишь, что рыло-то не в пуху, что чист – и на руку, и в помыслах. Потому и попал в точку.
Ещё как попал… Только ВладимирТимофеевич про то не знал, что Игнатий Кузьмич, братец старосты из Курганного, уж давно не капитан-исправник: разжалован и с должности уволен – за ловкость, с которою он воровал деньги из городской казны. Да и в городе братца давно уже нет: поспешил Игнатий Кузьмич убраться подальше, – пока прочие грехи не замечены… С супругою Устиньей Назаровной и дочерями подались туда, откуда приехали в эти края.
Рассказывал инженер Прохоров Захару о здешнем угле, о его небывалой силе… О том, где будут строить новые шахты, как из горюч-камня будут производить кокс, который так необходим для выплавки чугуна на литейном заводе, что построен на Луганке…
Захар слушал с большим вниманием.
-Тебе бы учиться, Захар. Я вижу, какой у тебя интерес к нашему горному делу. А, кроме интереса, – способности, – заметил Прохоров.
Захар помолчал.
-Учиться, конечно, надобно: шахта – дело непростое. Так я и учусь – у тебя вот… у Ефима Гордеевича, у мужиков. А сын родится, – его мы с Глафирой Демидовною и выучим на шахтёра: отдадим в Горную школу.
-Сын?.. – какое-то ласковое тепло плеснулось в глазах Владимира.
-Беременна Глаша, – в застенчивом счастье признался Захар. – К Покрову ждём сына.
Владимир незаметно перевёл дыхание. Виновато взглянул на Захара:
-Я сказать тебе должен, Захар Михеевич…
Захар сбил ладонью высокий стебель сухого чертополоха:
-Я знаю. Про Глашу?
-Знаешь?..
-Неужто не вижу: нравится она тебе… Только она меня любит. А я её люблю. Теперь у нас с нею сын родится. А ты, Владимир Тимофеевич, хороший человек. И тебе непременно встретится та, которую полюбишь, – как своё, не чужое, счастье. Может, она, твоё единственное счастье, уж где-то ждёт тебя.
-Ждёт… – вздохнул Прохоров. – Ты… не серчаешь на меня?
Захар усмехнулся:
- Ну, как – не серчаю… коли ты на жену мою смотришь. Сердце у меня – либо каменное, по-твоему… Только я знаю, как она может нравиться. Потому тебя понимаю. И другое знаю, Владимир Тимофеевич: Глафира – моя жена, душа моя. И это – навсегда. Солнце уж над курганом: ехать пора, – нынче в ночную.
Дома Матрёна Фроловна подала инженеру Прохорову письмо. В простой бабьей догадке грустновато покачала головою:
-Ты их, письма-то, читаешь ли?.. Убирала у тебя в комнате, видела: повсюду – на столе, на подоконнике – непрочитанные письма… Не люба?
Одно за другим читал Владимир Катины письма… Она не писала, что ждёт, о надеждах своих не писала. Лишь рассказывала о женской гимназии, где работала, – учила девочек рукоделию и музыке…
И вдруг представилось: Катя здесь, с ним, в этой комнате. Сидит в кресле, что-то вяжет спицами – на коленях у неё мягкий и пушистый клубок… И от этого комната стала необыкновенно уютной.
И большие серые глаза вспомнил – понимающие и грустно-нежные…
Ответ написал ночью – впервые за это время. Всего несколько слов: что скоро приедет – ненадолго. За нею приедет, за Екатериной Михайловной, – потому ей надлежит собраться в дорогу. А родителям – и своим, и Катиным, – он сам скажет, что обвенчаются они здесь, на руднике.
И к осени на руднике собираются открыть земскую школу.
…Понятно, что денег Власий Кузьмич не нашёл. Потихоньку продал дом и всю утварь, и с Меланьею Тихоновной, Аникеем и Марфушей спешно покинул Курганный: у Меланьи Тихоновны после родителей остался неказистый домишко под Винницею…
Демид Савельевич лишь рукою махнул:
- Без надобности мне его шельмовские деньги: я бы и не взял ни гроша. Егор с Мироном вон на шахту собираются – вслед за зятем, за Захаром Михеевичем. Слышно, – при шахте тоже будут конюшню строить: вот я и явлюсь туда плотником.
В середине лета Захара позвали работать проходчиком на другую шахту, что недавно открыли на берегу реки Белой, правом притоке Лугани. Инженер Прохоров с женою Екатериной Михайловной проводили Захара с Глафирой до степной дороги. Катя бережно уложила на подводу узелок с крошечными носочками, рубашечками и чепчиками, протянула Глаше свёрток:
-Это – от меня, ребёночку вашему: я одеяльце выстегала. Тебе на новом месте некогда будет, а когда понадобится, – тут и готово.
Захар кивнул Владимиру Тимофеевичу:
-После Покрова ждём тебя в крёстные.
За курганом всколыхнулся ковыль – на счастливую дорогу.
Серники – так на местном южнорусском наречии называют спички.
Паря – на южнорусском диалекте так называют парня.
Убёг – южнорусское слово, значит, – убежал.
Пеши – на южнорусском наречии это слово означает – идти пешком.
Первый рудник Донбасса в Лисьей балке просуществовал почти столетие. Он сыграл выдающуюся роль в организации и совершенствовании горного дела. На Лисичанском руднике положено начало промышленной разработке каменного угля не только в Донецком бассейне, но и во всей Российской Империи. Вместе с Луганским литейным заводом он стоял у истоков возникновения угольно-металлургического комплекса Российской Империи. Здесь был получен первый в истории Донбасса и всей России каменноугольный кокс. На первом руднике Донбасса зародился героический отряд рабочего класса страны – шахтеры, пролетариат Донбасса, возникли и развивались славные шахтерские традиции. Велика роль Лисичанского рудника и в проведении разведки полезных ископаемых, а также в организации горного образования на Донбассе, распространении знаний в области горного дела.
Донбасс, Донецкий угольный бассейн – по названию реки Северский Донец! Не по городу Донецк! До основания шахтёрского посёлка Юзовка, который впоследствии получил название Сталино, а потом – Донецк, оставалось сто лет. В это время Луганск уже был, и в Лисьей балке, колыбели Донбасса, работали первые угольные шахты.
Окончание первой части повести "Антрацит" -"Всколыхнулся ковыль за курганом". Продолжение следует - вторая и последующие части повести "Антрацит". Автор от души благодарит всех читателей и надеется на наши новые встречи на канале "Полевые цветы".
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Часть 10
Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14
Вторая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)