Глаша проводила Захара в первую смену. Поставила тесто, почистила свёклу для борща. Пока борщ кипел, принялась кроить рубахи. Поглядывала в окошко: на зорьке Захар почистил двор от выпавшего за ночь снега, но зимушка умелыми и ловкими руками быстро плела новые, сверкающие белизною кружева, невесомо устилала ими степь и дорогу. Дымок радостно кружился по двору, кувыркался в снегу, высоко подпрыгивал – ловил снежинки.
И вдруг… Глаша растерянно приподнялась: Михей Демьянович, свёкор, уже завёл во двор коня, отряхивал от снега шапку и овчиный полушубок.
Выбежала Глаша на крылечко. В радостном порыве собралась обнять батю…
А он суховато уклонился, – будто свернуть самокрутку. Сдержанно кивнул невестке:
- Что ж неодетая-то выскочила. Не лето тебе.
-Ой, баать!.. – сейчас Глаша как-то по-новому поняла, что Захаров отец – такой же родной, как и свой батянечка… – Соскучилась!.. Соскучились мы с Захарушкой… с Захаром Михеевичем. Каждый день хутор вспоминаем… и вас всех. А съездить, проведать, – не получается: работает Захар Михеевич, – то в утреннюю, то в ночную. Ни днём, ни ночью шахта не останавливается. Лишь на Рождество обещал десятник, что разрешит Захару на день-другой в хутор съездить… Что ж мы на крыльце-то!.. Проходите, батя. У меня и борщ сейчас готов будет… И хлеб свежий. То-то обрадуется Захарушка!
Обедать батя не стал. Сказал, – Захара подождёт. На Глашины нетерпеливые вопросы – как там, дома? – отвечал Михей Демьянович скуповато: мол, всё хорошо, живём…
Приезду отца Захар обрадовался. А в глазах, заметила Глаша, будто тревога мелькнула…
За столом батя чуток оттаял. Даже Глашин борщ похвалил:
Хорош. По-нашему. Подлей-ка мне, Глафира.
Захар от батиных слов счастливо перевёл дыхание.
Потом они с батей вышли на крыльцо – выкурить по самокрутке.
Глаша, тоже премного довольная немногословной похвалой свёкра, мыла миски с ложками. Удивлённо прислушалась к взволнованному голосу Захара, к его непонятным словам:
-Бать, Глафира не знает… Я не говорил ей… про беду. Расстроится она.
Ещё больше удивил Глашу батин ответ:
- Что ж тут… У тебя здесь своя беда, – поболе той, что дома, в хуторе.
Глаша присела на лавку, затаила дыхание. А Захар, видно, тоже не понял батиных слов:
-Какая беда, бать? О чём ты?
Михей Демьянович помолчал.
- Конюшню… – ежели собраться, – можно отстроить. А то, что в семье… разрушено, наново не построишь.
-В семье… разрушено?.. Бать! Что разрушено?
-Скажу. Чтоб знал. Разговоры в хуторе. А дыма, как известно, без огня не бывает.
- Про что разговоры, батя?
-Про жену твою. Про то, что заходит к ней в гости – когда ты в шахте – другой… шахтёр. Говорили, – вроде из начальства вашего.
-Батя!..
-Бывали наши, хуторские, здесь у вас. Видели. Среди бела дня.
-Я тебе, бать, тоже скажу. Глафира – она мне… она мне – как душа моя собственная… как сердце моё. И знаю я её – как душу свою, знаю. Как сердце своё. Глаза её знаю… каждое слово, дыхание её знаю. – Вдруг рассмеялся: – А про огонь… без которого дыма не бывает, – так это, бать, заходил наш инженер Прохоров: щенка принёс нам. Видел Дымка во дворе? А я на смене был. Владимир Тимофеевич даже в хату не зашёл. Вот такой, батя, дым. Какой огонь, – такой и дым. Любопытно: кому из хуторских не лень было – через весь посёлок идти к нашей хате?
Михей Демьянович неловко потоптался, свернул новую самокрутку. Признался:
-Да я и сам не поверил. Это ж – всё равно, что поверить: солнце не над Донцом всходит, а с противоположной стороны, над Терновой балкой. Я тоже Глафиру знаю, – считай, с младенчества. С Демидом и Анисьей росли вместе, и дедов их я знал. Всё ж упредить хотелось.
-Кто ж метёт языком по хутору, бать?
-Мать говорила, – от Меланьи Тихоновны пошло. А ещё – скажу тебе, Захар: от Власия Кузьмича совсем житья не стало. Грозится лавку закрыть. А сын его, Аникей, недавно ввалился пьяным, куражиться вздумал: смёл на пол всё, что на прилавке лежало. Мужики заставили его поднять товар, а потом взашей вытолкали. Сват, Демид Савельевич, напоследок подзатыльник отвесил Аникушке. Аникушка отлетел, оглянулся. Сам едва на ногах стоит, а кулаком потрясает: что, мол, соскучился, Демид Савельевич, по лошадкам-то?.. Ниичеегоо!.. Сват твой тоже скоро заскучает – по лавке своей! Тут и смекнули мужики: что у пьяного на языке…
-Я тоже, бать, думал: не обошлось без Власия Кузьмича с Аникеем.
-Не пойман – не вор. А то, что злые они, – ещё с вашей с Глафирой свадьбы, – так это ясно. Кум Данила Кондратьевич сказал: рано или поздно, – всё одно проявятся они…
С рассветом батя уехал. А глаза его потеплели, когда он на Глашу смотрел.
Глаша горестно взглянула на мужа:
- Я слышала, Захарушка… лишь не поняла толком: что с батяниной конюшней?
Захар обнял Глашу:
- Не хотелось говорить тебе… Увели лошадей цыгане. А конюшня сгорела.
- И… Зорюшку увели?
- Зорюшка твоя домой прибилась, – неведомо, как.
-Захар!.. Это Марфа злобствует. Слышал, как мать её,Меланья Тихоновна, нам с тобою в спину бросила: мол, попомните вы у меня эту свадьбу…
-Злоба, душа моя, никому на пользу не шла. И всё, что сделано чёрного, непременно вернётся к тому, кто злобствует.
Глаша заплакала:
- Батянечку жалко… И Егора с Мироном. И прадеда Кондрата: батя рассказывал, – он так лошадей любил! И как они конюшню строили, рассказывал…
Ефим Гордеевич слово сдержал: на Рождество отпустил Захара – в Курганный съездить, родню навестить. Глаша несколько дней гостинцы готовила: с самой осени маманюшке и свекрови, Пелагее Никоновне, платки пуховые вязала. Как раз к Рождеству успела. Пирогов разных напекла, – в чистое полотенечко завернула, полным-полна корзина получилась.
А по дороге надумала: встречу Марфу – сорву шаль её узорчатую, за волосы при всех оттаскаю, – чтоб неповадно было на шахту ездить да подглядывать у калитки, кто к нам приходит.
Марфу увидела, когда из церкви возвращались. Встретилась с полыхнувшей злостью в её глазах… И вдруг – ровно пожалела Марфушу. Даже стыдно стало – за своё намерение сорвать шаль с её головы. Сказала лишь:
- Ты перестань злиться, Марфа. Увидишь: как перестанешь злиться, – сразу жених тебе отыщется. Замуж выйдешь.
Только Марфа злиться не перестала: за спиною расслышала Глаша какое-то лютое шипение.
...Зимушка нынче покладистою выдалась: собиралась уступить дорогу весне красной.
На масленицу парни-шахтёры устроили катание на санях со склонов балки. А на столы, что поставили среди посёлка, хозяйки выносили миски с блинами, со сметаной, с мёдом… Глаша тоже напекла румяных блинов. Счастливо раскраснелась, когда Захарушка негромко сказал:
- Твои – самые вкусные. И красивые. – Кивнул на инженера Прохорова, улыбнулся: – Видишь, как Владимир Тимофеевич уплетает, – один за другим! И всё – с твоей миски! Тут же угадаешь: никогда таких блинов не пробовал инженер!
Пока Захар с парнями запрягали для катания лошадей с шахтёрской конюшни, инженер Прохоров с санями подошёл к Глаше:
- Садитесь, Глафира Демидовна! Прокачу вас!
Глаша скрыла улыбку в глазах, надменно свела брови:
-Есть у меня, кому катать. Девушек вам мало, Владимир Тимофеевич?
Инженер по-мальчишески растерялся, тронул форменную фуражку:
-Тебя хотел прокатить, Глаша.
-На хотенье есть терпенье, – слышали?
А напоследок зимушка всё же созорничала, разгулялась: с вечера замела все стёжки-дорожки, а к полуночи зазвала в посёлок мороз крепкий.
Захар в ночную работал. А Глаше даже не дремалось: и у окошка сидела, и на крылечко выходила, смотрела на белеющую степь, вслушивалась, как дубы в балке поскрипывают. А сердечко сжималось в туманной тревоге.
Ждали весну, а вместо неё – пришла беда в шахту.
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 11
Глава 12 Глава 13 Глава 14 Окончание
Вторая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)