-Эх, Дусенька!.. Да что ж ты смотришь так холодно! Ровно водой ледяной окатила! А я сказать хотел…
-Сам ты Дусенька. А я – Евдокия Андреевна. И мне не интересно, что ты хотел сказать. С дороги уйди.
- Ох, Дусенька!.. Евдокия Андреевна! – Пылеев кивнул на тяжёлые резиновые сапоги: – Тебе ли ходить в этих сапогах! – Поднял нахальные глаза: – Тебе ли робу эту носить!.. А сказать я хотел… Одно твоё слово – и больше не придётся тебе спускаться в шахту. Я тебя лично – тебя одну! – беречь и лелеять буду. Мужики спасибо мне скажут, что сберёг тебя… А то ж они уже давно забыли, какой нежной и красивой должна быть девушка.
Евдокия окинула Пылеева насмешливым взглядом:
- Мужики на фронте. Один ты ошиваешься по посёлку, работать мешаешь.
-Как же без руководства, Дусенька! Я на то и оставлен партией… чтоб руководить вами.
-Рууководитель, твоою… – Евдокия откровенно, не по-девичьи, выругалась. – Уж без кого-без кого, а без тебя точно управились бы. Партией он оставлен! Тёщей своей ты оставлен! Будто кто-то не знает, что её хлопотами ты бронь получил, рууководитель. Отойди, сказано!
- Ещё сказать хотел, Евдокия Андреевна. Милочка – помнишь её?.. Машинистка райкомовская, – собирает у себя небольшую вечеринку. Патефон Милочка соблюла – в лучшем виде! А пластинки у неё!.. – Пылеев медленно прикрыл глаза: – Ох, и потанцуем с тобою, Дусенька! «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось»… «Брызги шампанского»…
-Здорово икается твоей Галине Васильевне в эвакуации, – пока ты здесь под Милочкин патефон танго танцуешь.
-Так я заботливый муж, Дусенька, – подмигнул Пылеев. – Семью, как положено, на Урал – в глубокий тыл – отправил. А сам служу народу… и партии.
- Слууживый, твоою… Тёща далеко: не знает, как ты тут под «Брызги шампанского»… бронь прожигаешь.
- Так я заеду завтра вечерком? – Пылеев вдруг поскользнулся на подмёрзших за ночь комьях земли, испуганно взмахнул руками, – чтоб не потерять равновесие: – Ох, что ж ты, Евдокия Андреевна, – ровно танком едешь!
Евдокия двинула Пылеева плечом, догнала подруг, что уже подходили к шахтному спуску-подъёму.
- Чего он? – оглянулась на Пылеева Любаня Соколова.
-Так… На танцы приглашал, – скупо усмехнулась Евдокия. – Ты как нынче? Голова не кружится? – Посоветовала: – Как войдём в клеть, – ты глаза закрой: не так страшно будет.
- Закрывала, – призналась Любаша. – Всё равно дух захватило…
-Как на качелях, – когда с Алёхой Савельевым каталась? – с улыбкой напомнила Любаше Валюшка Муравина.
Как на качелях… Угадала Валюшка.
Только Алёшкой Савельевым не страшно было, – хоть и взлетали под самые небеса...
С Алёшкой ничего не страшно. А вообще, Любка – трусиха. Легче сказать, чего она не боялась. Бывало, велит мать на чердак подняться, чтоб разложить для просушки выкопанный с грядок лук. И стоит Любаня у лестницы, вздыхает да меряет глазами высоту – от первой перекладины до самого верха…
Неизвестно – как, но Алёха Савельев чувствовал Любанину беду. Вмиг перемахивал через плетень между огородами, брал из Любаниных рук корзину с крупными луковицами. Мать потом хвалила Любашу:
-Умница, дочушка: аккуратно так лук разложила – хорошо просохнет.
Когда ещё в младших классах учились, Алёшка приучал Любаню, чтоб не боялась ящериц и ужей. Что ж: когда Алёшка рядом, Любаня и не боялась. А ходили с девчонками к шахтному пруду – там на камне ящерица сидела. Любке Соколовой и купаться расхотелось: убежала с берега без оглядки…
За год до войны Любаня с Алёхой окончили поселковую семилетку. Алёшка Савельев с самого первого класса отличником был. А в то лето при рабфаке Индустриального института как раз открыли горный техникум, и Алёшка поступил учиться на шахтного электромеханика. А Любанечке хотелось выучиться на повариху: борщи, каши, вареники, картошечка томлёная, холодец получались у Любы такими вкусными, ещё и красивыми – на загляденье, что батя говорил:
- Ну, дочушка, и борщ у тебя! Сам царь такого знатного не едал!
Мать гордилась батиной похвалой больше, чем сама Любаня. Знала, что это умение от неё к дочке перешло: в роду у них – с бабушки-прабабушки – все женщины не просто умели готовить. Времена разные случались, и, бывало, приходилось готовить обед почти из ничего… А мужьям-шахтёрам угождали.
После семилетки стала Любаня работать помощницей повара в шахтёрской столовой – чтоб к следующей осени поступить учиться в техникум.
А через год началась война.
В Алёшкином техникуме теперь был военный госпиталь, а мальчишки-студенты отправились на рытьё окопов. Мужики целыми сменами уходили в самые первые шахтёрские батальоны. Перед уходом успели затопить шахту, а в одну из последних летних ночей разобрали копёр, и части его закопали в Змеином яру, что тянулся через всю Парамонову балку.
Уезжать в эвакуацию шахтёрские жёны отказывались: как это, – стронуться с родной земли, где веками жили деды-прадеды… А дома, огороды, сады – да ещё и осенью!.. – что ж, фашистам оставить! А за шахтой, хоть и затоплена она, кто ж присматривать будет… Шахта с незапамятных времён стала не только частью посёлка – частью сердца каждого, от мала до велика.
В начале осени в Огнедарский вошли немцы. Местные ребята сидели в низинке за балкой – отсюда было хорошо видно, как расхаживали фашисты по просторному двору шахтоуправления, с презрительными насмешками кивали на клумбы вдоль асфальтированных дорожек – ещё доцветали яркие красно-оранжевые настурции, которые по-здешнему ласково называют красольками, и разноцветная космея – из-за тонких ажурных листочков, что вьются девичьими локонами, высокие и стройные эти цветы величают растрёпанной барышней… Немцы долго стояли у здания шахтоуправления, о чём-то долго лаяли-перелаивались по-своему, качали головами, когда ходили вокруг места, где совсем недавно гордо возвышался красавец копёр с красной звёздочкой-огоньком наверху…
У Дунюшки Савельевой, старшей Алёшкиной сестры, тёмно-серые глаза полыхали ненавистью – будто молнии пронизывали грозовые тучи. Она следила за каждым шагом фашистов, негромко говорила:
-Что?.. Получили нашу шахту?.. А вот вам – а не наш копёр! Руки коротки у вас – до нашего антрацита! Не достанете!
Алёшка сжимал ладошку сестры:
-Правильно говоришь, Евдокия. Не видать им угля нашего.
В конце лета 1941-го года фашисты бомбили донбасские города и посёлки Донбасса. Оккупация Донбасса немецко-фашистскими захватчиками началась в октябре 1941-го года.
Донбасс к концу тридцатых годов был одним из самых развитых промышленных регионов Советского Союза. В шахтах Ворошиловградской (Ворошиловград – так в годы войны назывался город Луганск, сейчас – столица Луганской Народной Республики) и Сталинской (Сталино – город Донецк, столица Донецкой Народной Республики) областей ежегодно добывалось свыше восьмидесяти миллионов тонн угля – больше половины от всей добычи угля по стране. Донбасский уголь по праву занимал и занимает наивысшее место среди известных марок угля: здесь издавна добывали и добывают антрацит и коксующийся уголь. Также Донбасс был Всесоюзным центром тяжёлого машиностроения и металлургии.
Захват Донбасса Гитлер называл первоочередной задачей.
Шахтная клеть – это специальная транспортная кабина, предназначенная для подъёма по шахтному стволу вагонеток с углём или спуска-подъёма шахтёров и шахтного оборудования.
Шахтный копёр – это металлическая конструкция, очень красивая и величественная, установленная на поверхности над шахтой и предназначенная для размещения подъёмной установки. Высота копров – от тридцати метров и выше. Глубина спуска – до двух тысяч метров. Расположение подъёмных машин – одностороннее, под углами 90 или 180 градусов.
Продолжение следует…
Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6
Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11
Первая часть повести Вторая часть повести
Третья часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)