Шли бои за аэропорты.
По несколько раз в сутки всу обстреливали города и посёлки.
Добротные и уютные шахтёрские дома, что строились с любовью и – для любви, для нежности и счастья, для того, чтоб в домах этих рождались и росли дети, сейчас казались неправдоподобным, тяжёлым и страшным сном: смотрели пустыми глазницами окон, а вместо крыш и потолков – груды битого шифера, обломков досок и штукатурки...
Не один, не два таких дома... А – целые посёлки.
Города и посёлки шахтёрские опустели. Шахтёры – на позициях. Те, которые нездешние, – спешно уехали: ясно же, что война здесь – не на один день...
Город – самый красивый, один-единственный во Вселенной такой родной и любимый, со светлой и ласковой речкой Луганкой в саду Первого Мая, с тенистыми каштанами и акациями, с фонтанами в парках и скверах, у магазинов – много-много фонтанов! – в блокаде.
Как – в блокаде?.. А – так: въезда в город нет и выезда тоже нет. Обстреливается въезд-выезд. Давно нет света. По ночам темнота озарается зловещими фейерверками фосфорных снарядов, что запрещены в любой войне... Нет света – потому и воды нет. Из-за обстрелов, что не прекращаются ни днём, ни ночью, не пройти к родникам и колодцам на окраинных улицах.
Обстреливается самый старый район города – Каменный Брод.
Обстреливается трасса, по которой можно было бы увезти из города детей малых: им-то как – без хлеба, без воды...
Кто ж войны-то ждал...
В неё и не верилось-то, когда уже бомбили дома, школы, больницы.
Хорошо, если дом свой, и погреб есть во дворе.
А во многих подвалах многоэтажек – никто ж к войне не готовился... и никто не думал, что этим летом бомбоубежища понадобятся... – темно, сыро, кое-где вода стоит.
Убежища старались обустроить в первую очередь. Под бомбёжками и обустраивали. Вот только света нет, и лифты не работают. А бабулечке с дедулечкой... или маме с новорождённой крохой непросто с девятого этажа добежать в убежище...
Быстро научились определять по звуку – что летит. Уже знали, когда в убежище спускаться, а когда дома сидеть.
А в какой-то момент есть стало нечего – совсем.
Всё закончилось: крупа, мука, сахар, масло растительное...
Бывало, в кухонном шкафу найдёт соседка остатки овсянки – непременно на пятый этаж отнесёт: там мамочка кормящая...
Дождь был счастьем: собирали воду из водосточных труб. Разжигали во дворах костры – чтоб чай вскипятить.
А ещё беда-горюшко...
В любом дворе – десятки собак и кошек.
Разных – простых и породистых.
Коты – сиамские, персидские... ещё какие-то. Собаки – и умнейшие овчарки, и добрые сенбернары, и какие-то крохи с бантиками. В глазах – растерянность: ещё недавно их любили, играли с ними, вкусно кормили... И спать можно было на диване.
С собаками и котами делились кашей или остатками макаронов – то одна, то другая хорзяйка случайно находила на кухне давно забытую пачку...
Как-то Елена Васильевна с девятого этажа решила пройтись по тротуару. Обстрелы слышались со стороны Каменного Брода, и бабулечке очень хотелось на город взглянуть: в войну-то никак не верилось... До угла дошла, а там... За ствол тополя собачка привязана. Лежит, маленькая, на тротуаре, уже и не плачет, – вздыхает только. Безнадёжно взглянула на склонившуюся к ней Елену Васильевну... А Елена Васильевна рассмотрела тетрадный листок, что к ошейнику привязан. Записка: имя – Алька. Второй год. Привитая. И – не просьба, мольба: люди добрые!.. Возьмите Альку!
Кто ж знает, почему Алька здесь оказалась...
Только мольба такая даром не бывает.
Отвязала её Елена Васильевна, и – назад, во двор. Юрий Константинович уже ждал её: соседки-девчонки, Танюшка с Катей – у обеих мужья в ополчении – умудрились на костре оладушков пожарить, угостили вот. Елена Васильевна раскрошила оладушек, протянула ладонь беленькой Альке. Расплакалась, погладила собачку по голове:
- Сколько ж дней ты не кушала!..
Собак и кошек забирали в квартиры. В прямом – в самом прямом смысле – делились с ними последним куском. При обстрелах собаки и коты забирались в ванную – сами, лапами, и дверь открывали... Прятались там, тряслись от страха. А есть и не просили – просто серьёзными и горестными глазами смотрели на новых хозяев...
Хуже всего было с информацией: тяжело не знать, что там, за городом, происходит...
Мальчишки-подростки бегали в центр: работники одной из местных газет раздавали листки – там очень кратко было написано, где сейчас идут бои и как дела в аэропорту...
Через несколько дней ополченцы смогли пробраться в город – пешком, под обстрелами. Раздавали во дворах хлеб и воду.
А двадцать второго августа жители луганских домов увидели в окна белые КамАзы с такими же белыми фурами.
В город – под обстрелами – прибыл первый гуманитарный конвой из России.
В Луганск привезли продовольствие, воду, медикаменты, спальные мешки, комплекты электростанций различной мощности.
Не только люди плакали, – из собачьих глаз крупными горошинами катились слёзы. Собаки становились лапами на подоконники, смотрели, как разгружают белые фуры...
... Любовь Анатольевна теперь работала не только в шахтном медпункте – по ночам дежурила в районной больнице: сюда привозили с позиций раненых ополченцев. А в медпункте ей помогала Настенька Щеголькова, подружка Тёмкина. Конечно, в горном институте училась Настя на геолога... Только теперь неизвестно когда будут занятия. А девчонка смышлёная – быстро выучилась измерять давление и производить осмотр шахтёров перед спуском в забой.
Вслед за Серёгой в отряд шахтёрского ополчения ушёл Артём.
Встретились братья – мимолётно, на ходу. Покурить успели. Признался Тёмка:
- Разговор с дедом Саней вспоминаю. Казалось мне тогда, что все войны в прошлом остались... И до сих пор, Серёга, не верю, что война идёт... Не просто война, а – на нашей земле война идёт. Ещё зимой не думалось... А теперь с Настюхой домой ехали... В Новопавловке, на крайней улице, – ни одного уцелевшего дома... С дороги школа виднеется – тоже разбитая.Что ж, – в сентябре детвора в школу не пойдёт?.. Как думаешь, Серёга? До осени закончим? С батей давно виделся? Что он говорит?
- На днях домой залетал – Машу с малым проведать. Тревожится Машка, плачет. Молоко в груди пропало. А собиралась до года кормить малого, – вздохнул Сергей. – Тогда и увиделись с батей – они ж по сменам решили, чтоб так: смена – в шахте, смена – на позициях. Их отряд за аэропорт бьётся. Ну, и меняются. Они ж упорные, – кто в шахте, как наш батя, больше двадцати лет проработали. Прошлой зимой на свою шахту с копанки вернулись: вроде наладились дела, когда «Верхнелуганскую» у Супрунюка забрали, – то ещё тот шахтёр был. Такой антрацит х...знает кому отдать!..Считай, на грани шахту удержали. Только добычу наладили... В сутки уже очень неплохо выходило, а тут неразбериха пошла – с майданом этим ё... С европой – киевлянам туда срочно понадобилось, п...ц прям как срочно понадобилось. Аж горело, – дай им европу. А у нас, видишь, Тёмка, аукнулись хотелки эти.
- Так что батя?
- А рассказал батя... Ехали они с мужиками из Георгиевки. Воды надо было набрать – там криница по пути. И встретился батя с сослуживцем своим. В восемьдесят пятом-в восемьдесят седьмом в армии вместе служили.
-Ох, ты ж, – заинтересовался Тёмка. – Дружбан армейский, выходит.
- Если б друг. Сержант этот уже в те годы про войну мечтал. Как он москалей будет... – куда там...
- На гиляку, – подсказал Артём. (На ветку).
-Ну, и поведал бывший батин сержант о планах украины – в отношении Донбасса. Я так думаю, Артём, – повоевать придётся. Хоть и не думали мы с тобой.
- Настюха тоже... в ополченки собирается, – застенчиво улыбнулся Артём.
Серёга потушил окурок:
- Настюхино дело – детей рожать.
- Рано ей, – серьёзно ответил Артём. – Она геологом хочет стать.
- А я тебе так скажу, Тёмка. Война. Если что, – сын должен остаться.
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 5 Глава 6
Первая часть повести Вторая часть повести
Третья часть повести Четвёртая часть повести
Пятая часть повести Шестая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы»
