Анютка проснулась перед самой зорькой. Затаила дыхание, будто прислушивалась к чему-то, – счастливому-счастливому…
И вдруг вспыхнула от стыда: счастливое-счастливое – это его голос… Это его бессовестный взгляд, – когда он смотрел на её грудь под промокшей рубашкой. От его взгляда Анютке хотелось убежать, – прямо под дождь… И одновременно хотелось, чтобы он… смотрел. А ноги в коленках подкашивались, – куда ж бежать… А потом Владимир Михайлович набросил на её плечи пиджак, и ей вообще захотелось, чтобы этот дождь никогда не заканчивался.
Утром Анютка первым делом взяла зеркальце. Долго-долго смотрела на свои волосы, – то собирала их, то снова распускала, и они светло-золотистыми ручейками струились до самого пояса. Проводила пальцем по смелому разлёту стрелочек бровей над синими глазами. Чуть коснулась ладонями груди, замерла: ему, наверное, нравилось… что под промокшей льняной рубахой виднеется её грудь, раз он так смотрел…
Анюта знала, что хороша, – на маманюшку похожа: глазами синими, бровями-стрелочками, косами золотисто-русыми и гибким станом. Маманюшку до сих пор от девчонки не отличишь, – хотя Марусенька и Христишка, старшие Анюткины сёстры, уже замужем.
Ну, хороша, и хороша. Хорошо, что хороша: много об этом Анютка не думала. А теперь ей очень хотелось быть красивой, – чтобы нравиться ему… новому горному инженеру, Владимиру Михайловичу.
В эти дни они с Владимиром Михайловичем не встречались, и Анютке до слёз обидно было, – из-за того, что он не видит её. И сама она, – и сердечком, и всем тельцем, – как-то томительно изболелась без его взгляда…
Всего один раз и увидела его, и то – издалека…
Маманюшка встревожилась, заглянула в Анюткины глаза:
- Бледная ты, дочушка. Не захворала ли? Давай заварю тебе ромашкового чаю?
Ромашковый чай Анютка любила… Но теперь покачала головой:
-Не хочется, маманюшка. – Прижалась к матери: – Всё хорошо… Нынче жарко было, устала немножко.
- И к подружкам не идёшь. Вон, – собрались уж в конце улицы. Пойди, моя хорошая, погуляй.
И гулять Анютке не хотелось. Станут подружки расспрашивать, – отчего не выходила, а рассказывать – расплескать сокровенную тайну – Анютка не могла.
Так ждала встречи с ним… А встретились всё равно неожиданно. Владимир Михайлович подошёл к шахтной конюшне, кивнул Анютке… Протянул батянечке портсигар с городскими папиросами, сказал, что завтра с рассветом ему надо ехать в Управление рудником.
-Соколка запрягать, Владимир Михайлович? В дрожки?
- Спаси Христос, Гордей Иванович. Я верхом.
Пока курили с отцом, поглядывал на Анютку. А ей казалось, что сердце у неё стучит так громко, что он слышит…
А он ушёл, так ничего и не сказал ей.
Анютка глотала слёзы. Чтоб батянечка ничего не увидел, схватила ведро и убежала к кринице. И там, у криницы, что за Ивановым курганом, придумала…
Дома – потихоньку от батяни с маманюшкой – отыскала карандаш и слегка измятый синеватый лист бумаги, на котором пишут. Спрятала под подушкой. Глубокой ночью прислушалась, убедилась, что мать с отцом спят. Неслышно вышла в сарай, зажгла тоненькую восковую свечку. И написала:
- Вы самый лучший. Я Вас люблю. Я вас очень люблю. И буду любить Вас всегда.
Быстренько погасила свечку, спрятала за пазуху письмо. Так же неслышно, – будто земли не касалась, – вернулась в дом, притихла в постели…
Перед зорькою поднялась. Отец удивился:
- Чего подхватилась ни свет, ни заря, дочушка?
-А на конюшне помогу тебе, батянечка. У тебя нынче дел много… А потом хочу сбегать в балку за курган, – говорила Настёна, что земляника уж спеет.
-Ну, раз так, – выведешь коня Владимиру Михайловичу. А мне надо к куму Петру Семёновичу зайти: просил кум посмотреть сеновал, – крышу перекрыть требуется.
Владимир Михайлович с десятником Фёдором Киреевым курили у шахтной конторы. Анютка дрожащими пальцами сунула сложенное вчетверо письмо Соколку под уздечку. Ой, нет, – сразу заметно… Куда же положить письмо-то… Под седло?.. А так – совсем не видно…
Катерина-рукоятчица на бегу поздоровалась с Анюткой. Потом подошли сортировщицы Глашенька с Груней, улыбнулись:
- Куда это ты, Анютка, так заботливо Соколка снаряжаешь?
Анютка с досадой почувствовала, что краснеет… Нахмурилась, чуть заносчиво, чтоб Глаша с Грунюшкою ни о чём не догадались, ответила:
- Снаряжаю… Батяня велел, чтоб конь в лучшем виде был: инженер Колядин нынче в город едет, в Управление, – как иначе?
Глаша сладко и бесстыдно потянулась:
-Оох, деевочки!.. Как бы проехалась я с инженером!.. А он бы опосля нашей с ним… поездки без меня уж никуда бы не ездил.
Груня укоризненно дёрнула подругу за рукав, кивнула на Анютку:
- Что ж слова-то такие при девчонке говоришь!.. Пойдём, Глафира Филимоновна, – рано Анютке слушать про такое.
- А про какое – такое? – дерзко улыбнулась Глафира. – Пусть знает девка… что бывает любовь на свете.
Груня вздохнула, головою покачала: что ж судить Глашеньку… Прошлой осенью у Глаши с Григорием свадьба была. А через месяц обрушилась кровля в шахте. Тогда пятеро шахтёров погибли. Осталась Глаша вдовою в неполных восемнадцать лет.
- Пойдём, пойдём, – пора нам,– поторопила Глафиру.
А к конюшне, им навстречу, уже шёл инженер Колядин. Глаша встала у него на пути, тронула плечом. Томно усмехнулась:
- Как поживаете, Владимир Михайлович? Не скучаете… не тоскуете ли по Питеру, – в нашей-то степи?
Колядин учтиво поклонился сортировщицам:
- Некогда скучать, Глафира Филимоновна. Дел много.
- А… по Вам, – никто не скучает в Питере? – Глаша окинула инженера откровенно любующимся взглядом.
- Может, и скучает кто, – откуда ж мне про то знать, – усмехнулся Владимир.
Глаша медленно прикрыла глаза:
- Уж как бы я скучала по Вам, Владимир Михайлович!
-Идём, Глаша! Опаздываем мы! – Груня потянула подругу за руку.
Анютке некогда было раздумывать, и она сунула письмо под седло, – так, чтобы уголок выглядывал…
Владимир ничего не заметил. Осмотрел Соколка, ласково улыбнулся Анюте:
- Спаси Христос, Анна Гордеевна. Вот какая Вы умница.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»