Дивилась Аграфена Ильинична: коли не знала бы… Ни за что… никому не поверила бы, что дитё не Анною Васильевною рождено. Не всякая родная мать так болеет сердцем о малютке. Чего греха таить… Сама Аграфена Ильинична помнила, как, бывало, не хотелось подниматься ночью к Настюшкиной люлечке, – приходилось толкать Егора Евсеевича: мол, разлёгся!.. Не слышишь?.. Дочушку покачать надобно. Да и днём радовалась, когда Луша, золовка, нянчилась с девчушкою.
К тому же Аграфена Ильинична своих, считай, до двух лет грудью кормила – без хлопот. А Анне Васильевне – ко всем другим бесконечным заботушкам – ещё доводится молоко разбавлять, да так, чтоб крохе-то как раз пришлось. Аграфена Ильинична как-то обмолвилась: надобно кормилицу найти. Мол, – дело обычное, ежели у матери молока нет. Андрей Степанович, было, заинтересовался, но бесценная его Анютонька – страх, как строптива девчонка!.. – бровки-стрелочки свои свела:
- Нет. Я сама справлюсь. У нас в Новосветловке не раз такое случалось, когда новорождённых младенцев коровьим либо козьим молоком выпаивали. И – ничего: ещё и какими здоровыми да крепкими ребята вырастали.
Не столько Аграфене Ильиничне ответила… как Андрею – на интерес в его глазах. Чтоб знал: ещё чего не хватало, – чтоб какая-то чужая женщина кормила грудью их дочушку. Ещё чего не хватало, чтоб эта чужая женщина показалась Андрею матерью их малютки…
Аграфена Ильинична сокрушенно головою покачала: видно, что девчушка слабенькою родилась, – вон какая кроха!.. На ладонях у Андрея помещается.
Это же самое и Тимофей Родионович, фельдшер с паровозостроительного, подтвердил. Фельдшера Андрей Степанович домой привёз, – чтоб взглянул на девчушечку. Тимофей Родионович осмотрел кроху, научил Анюту, как следует согревать люлечку: полотняным мешочком с пареными отрубями либо бутылкой с тёплою водой – перед тем, как дитя в неё укладывать. Одобрительно кивнул, – когда Анюта на его расспросы рассказала, как она разбавляет молоко.
Анна Васильевна вышла на кухню: на стол собрать – время обеденное.
Тимофей Родионович проводил её глазами. Негромко заметил:
- Не стану скрывать, Андрей Степанович: ребёнок слаб. Вес недостаточный.
- Прежде положенного времени родилась?
- Нет. Рождена девчушка ваша в срок. Лишь сдаётся мне – нежеланною для матери своей родилась она.
- Это… как? – растерялся Кисляков.
- Да просто. Ты сам присмотрись, Андрей Степанович: такая кроха – несколько дней от роду, а в глазах так и колышется горюшко… ровно понимает, что брошена матерью. Как знать: может, оттого и родилась такою слабою, что мать избавиться от неё пыталась.
- Избавиться?..
- Ну, про это я тебе рассказывать не стану, – как от младенцев избавляются: ни к чему тебе знать. Надежда – на Анюту… на супругу твою, Анну Васильевну: вижу я, что полюбила она кроху, ровно кровиночку свою. А любовь, тепло материнское больше всего девчушке вашей надобно.
Усталости Анютка не знала… Чуть закряхтит малютка в колыбельке своей – она уж на ногах. Бережно покачивает люлечку, что-то ласково приговаривает, колыбельную тихонько напевает.
Андрей Степанович тоже поднимается. А в Анюткином голосе – неизменная строгость:
- Тебе, Андрей Степанович, вставать нынче чуть свет. И ты ложись: тебе хорошенько выспаться надобно.
А Андрею вовсе не выспаться хотелось…
И днём – на шахте ли… на заводе, среди обычных дел, – во всём его сильном теле вдруг появлялась неясная усталость.
Не оттого, что не выспался…
Анюта – в её материнских хлопотах и заботах – стала для него ещё желаннее. Только… она по-прежнему не откликалась на его ласки, по-прежнему прикрывала ладонями грудь и стыдливо, поспешно одёргивала рубаху… Виновато касалась губами его лба, гладила плечи:
- Тебе выспаться надобно.
А он хмелел от запаха её волос… от того, что трогал пальцами и губами тёплую и шелковистую… совсем девчоночью её нежность, от умоляющего её шёпота хмелел:
- Андрей Степанович!..
От этого и накатывала тяжёлая усталость – ровно от хмеля, что так и не прошёл…
Перед крестинами Андрей обнял Анюту, улыбнулся:
- Как дочку назовём, душа моя?
- Ты отец. Как решишь, так и станем звать, – серьёзно ответила Анюта.
-Тогда – давай Верою назовём. Тебе нравится?
-Я, Андрей Степанович, и сама про это имя думала, – призналась Анюта. – Вера, Верочка – славное имя. И, мне кажется, дочушке нашей подходит. – Анюта даже глаза прикрыла: – Лишь вслушайся, как звучит значительно: Вера Андреевна.
Кисляков обедал дома нечасто. А нынче – перед поездкою на «Степновскую-Глубокую» – получилось на полчаса заехать домой. Захлестнула Анютина радость:
- А у меня как раз борщ готов! Будто знала, что ты приедешь к обеду! Сейчас сала порежу.
Андрей склонился над колыбелью. Анютка счастливо затаила дыхание… Улыбнулась:
- А знаешь ли, Андрей Степанович… Верочка становится похожею на тебя. Мне ещё в монастыре показалось, что она на тебя похожа… Особенно – глазками. Видишь?.. Разрез глаз у неё – точь-в-точь такой же, как у тебя… и у матушки Василисы Власьевны.
-Ну, уж… точь-в-точь, – усмехнулся Андрей. – А мне, душа моя, кажется, что дочушка наша на тебя похожа: уже сейчас видно, что красавицею будет.
- Нет, ты посмотри: и цвет глаз у неё такой, как у вас с маманюшкою. Будто в тёмно-сером небе синева проглядывает. И ушки – видишь?.. Мочки кругленькие. Я всегда смотрю, как идут Василисе Власьевне серьги. У Верочки такие же мочки.
- Понял, Анна Васильевна. Скоро буду в Мариуполе: там отличная ювелирная лавка. Выберу для дочушки самые лучшие серьги.
Андрей говорил серьёзно, а глаза смеялись…
Но – припомнилось… Маманя не сдержалась от слёз, когда впервые Верочку увидела… Прижала к глазам кружевной платочек:
-Будто Андрюша маленький. И смотрит так же девчушка.
А батя дыхание перевёл:
- Ну, и славно. Сказано: наша.
Прав был заводской фельдшер: неустанная Анютина забота… порою – бессонные ночушки, а более всего – материнская любовь сделали из брошенной в притворе монастырской церкви крохи ласковую и весёлую девчушку. Не сразу – лишь к полутора годам – окрепла Верочка, засияла глазками, заулыбалась, – как и положено любимой батиной и маманюшкиной дочушке. И улыбка – родная… Андреева.
… - До сих пор, значит, любишь его. И мне простить не можешь – тот день…
Анюта глотала слёзы.
Когда молилась в монастырском храме у Богородичной иконы «Скоропослушница»… когда горячо просила Пресвятую Богородицу, чтоб простила Андрея – за тот день… у степной криницы, и её саму тоже простила, – ничуть не кривила душою: она знала, как взглянула тогда на него из-под полуопущенных ресниц… как горели маковым цветом её щёки, и… как она не сразу забрала свою ладонь из его руки.
Сама виновата. Любила Алёшку Коренева… и вдруг – девчоночье любопытство: Андрей Степанович – такой взрослый, такой серьёзный… красивый и… сильный – любит её. Среди всех девчонок – вон сколько красивых, лишь в одной Новосветловке! – её одну выбрал…
Из-за этих полуопущенных ресниц Андрей тогда поднял её на руки.
Силу его… и свою девчоночью боль Анютка до сих пор помнит.
И то помнит, как перебила колкие насмешки Мишки Васютина, Алёшкиного друга:
- Нет… Андрей… он хороший. Но я Алёшку… я Алёшку люблю.
Любовь к Алёшке рассеялась незаметно… и – бесследно, как туман летнею зорюшкой…
А Андрей…
Просто – любовь к Алёшке рассеялась. Осталась в Анюткином девичестве.
А Андрею она – жена венчанная.
И Верочке, дочушке их, уж четвёртый год…
Какая же любовь.
Это к Алёшке Кореневу любовь была.
А им с Андреем не нужна… любовь эта. Он – муж, она – жена. У них большой дом – столько хлопот каждый день! Анюте очень хочется, чтоб в доме было чисто и уютно… чтобы Андрей радовался, когда домой возвращается. У них – дочка, Верочка, так неожиданно… так необъяснимо похожая на Андрея. И это – несравненно больше, чем была любовь к Алёшке…
Стыдилась Андреевых желаний. Не понимала горечи в его глазах… Горьких слов его не понимала:
- Значит, до сих пор любишь его…
Недавно инженер Мещеряков пригласил Кисляковых на крестины младшего сына.
Анюта знала, что хороша, – ничуть не хуже купеческих жён, ничуть не хуже жён шахтных или заводских инженеров и механиков. И наряды у неё – может, получше да побогаче, чем у иной купчихи. Вот только… В отличие от купчих и жён инженеров, не училась Анюта в гимназии… Потому и не любила таких приглашений – когда надо было сидеть за столом… да ещё и говорить с жёнами друзей Андрея Степановича. Но – приходилось идти: Андрей Степанович – женатый человек, и не годится ему всякий раз без жены в гости ходить…
И в этот раз услышала Анюта насмешливые слова за спиною… Варвара Захаровна сказала подругам:
- Смотрите-ка!.. Никак, – Кисляков привёз… свою царевну-лягушку.
Анюта усмехнулась: в Варюшиной насмешке сквозит плохо прикрытая зависть…
Когда Андрей Михайлович с Мещеряковым вышли покурить во двор, Варвара Захаровна не замедлила, – подсела к Анюте. Окинула её внимательным взглядом, снисходительно усмехнулась:
- Красивое у вас платье. Догадываюсь: вы его у Дарьи Дмитриевны шили?
-Нет. Платья мне шьёт тётушка Ефросинья Макаровна.
Варюша оглянулась на подруг, всплеснула руками:
-Наадо же! Тётушка Ефросинья Макаровна!.. До чего мило! То-то я и смотрю: такая ткань – жаль, что испорчена. – Сочувственно посоветовала: – Вы в следующий раз у Дарьи Дмитриевны шейте. А то… – Варвара Захаровна многозначительно покачала головою.
- И что же – то? – поинтересовалась Анюта.
- А вы не поняли?.. Вы, милая, и правда считаете, что… Вашему мужу лишь вы одна нравитесь? И за что это вы бы нравились ему? Уж не вашею ли заносчивостью? Да знаете ли вы, сколько женщин, готовых исполнить его любое желание?.. А вы – даже ребёнка ему не родили, приёмыша растите…
Анютка уже была готова перебить Варюшу: попросту дурою её назвать. А кто ж она, коли про Верочку, их с Андреем Степановичем дочушку, такие глупые слова говорит. Дура и есть.
Но вернулись Андрей Степанович и инженер Мещеряков. Кисляков взял Анюту за руку:
-Нам пора, душа моя. Верочка ждёт, да и дела у меня.
Анюта, когда выходила из-за стола, неучтиво повернулась к Варюше… в общем, спиною… Ещё и нарочно наступила ей на ногу своею новой туфелькой: Андрей Степанович купил ей эти туфельки на ярмарке в Мариуполе.
Дома Анюта покормила Верочку тыквенною кашей, искупала девчушку. Рассказала ей сказку и уложила спать. Андрей Степанович заглянул в комнату:
- Ты и сама ложись, Анютонька. А мне надо с бумагами разобраться.
В такие вечера, когда он допоздна работал, просматривал договоры на поставку угля, Анюта скрывала робкую радость: хорошо, что нынче не всплеснётся в его глазах полынная горечь – от так и не сбывшейся надежды…
Уже в полудреме вспомнила Варюшины слова – про любое желание…
Варвара Захаровна изволят быть большою дурою. Какие женщины… какие желания. Андрей Степанович – её муж, а она, Анюта, его жена…
И вдруг встрепенулась. Села в постели, прижала ладони к полыхающим щекам.
Может…
Распустила собранные на ночь волосы. Андрей любит сам распускать их… Сбросила батистовую ночную рубашку.
А когда он вошёл в спальню, шагнула ему навстречу…
Андрей растерялся:
- Анютонька!..
Она – тоже растерянно – оглянулась на сброшенную рубашку… Стыдливо прикрыла руками грудь. Прошептала:
- Если ты… хочешь…
-Анютонька… душа моя… что ты…
- Если ты… хочешь…
Он понял.
Растерянность в глазах его сменилась горьким туманом.
Поднял её на руки, уложил, – словно маленькую… Надел рубаху – до самых пят опустил её. Укрыл лёгким одеялом:
- Спи.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16