Анюта слышала слова Андрея… Но – не понимала их.
Андрей никогда так не говорил: Вера – моя дочь…
С самого первого дня, как у них появилась малютка, называл её – наша дочушка, наша маленькая… наша красавица, ласточка наша… наша Верочка…
Наша.
Андрей – такой… большой, такой сильный и красивый… такой серьёзный и строгий купец, который с полувзгляда безошибочно определяет, какой уголь требуется кораблям Черноморского флота, а какой – солеваренному заводу в Бахмуте, доменным и мартеновским печам на металлургических заводах – казалось, задыхается от нежности, когда говорит: наша дочушка, наша Верочка…
И… ласки его стали ещё нежнее… ещё трепетнее и бережнее… и желаннее, – словно и правда у них родилась дочушка. Потому что такая сокровенная нежность обыкновенно случается после родов… после соприкосновения с извечной тайной рождения ребёнка – свидетельства и следствия любви и нежности… И они оба это чувствовали, – что девчушка родная им. Может, оттого, что Анюта вот так непостижимо просто и смело… и безошибочно знала, как надо кормить, купать, пеленать кроху… Оттого, что таким по-матерински чутким был её сон: лишь шелохнётся малютка в колыбельке, лишь закряхтит тихонечко, – Анюта уж на ногах.
И теперь Анютино сердце больно сжалось в неясном и горьком предчувствии, в какой-то тревожной обиде… Андрей сказал: Вера – моя дочь. Как-то жёстко он это сказал… И одновременно – в отчаянной мальчишеской решительности: будто с высокого обрыва прыгнул в самую глубину речную…
А ещё… В словах его послышалась Анюте безысходная вина… И она пожалела его – за эту неизвестную ей вину. Положила руки ему на плечи:
- Андрей!.. Верочка – наша дочь. Раз так случилось, что мы с тобою именно в этот день поехали в монастырь. А Татьяна…
Андрей сжал ладонями виски:
- Татьяна правду сказала. Вера – её и моя дочь.
Анюта смотрела в его тёмно-серые глаза.
Точно такие же глаза – у Верочки и у Сашеньки…
В недоверчивой полуулыбке чуть дрогнули Анютины губы. Руки её упали с его плеч:
- Как… такое могло быть?..
- Родная моя!.. Не оправдываю себя… Знаю, что оправданий этому нет… Лишь хочу объяснить… хочу ещё раз сказать… что люблю тебя одну… люблю больше жизни. Как хотелось мне, чтоб и ты любила меня… как ждал я, что откликнешься ты на мою любовь… и простишь меня за тот день… когда у нас всё впервые случилось. Мне тогда показалось – по глазам твоим… по дыханию, – что я могу надеяться на твою любовь. Шли дни, месяцы… Ты была моей женой… но – без любви, по принуждению.
Анюта хотела что-то возразить… Но Андрей перебил её:
- Выслушай меня, душа моя. Не думай, что с Татьяною у нас случилась любовь. Это было лишь раз: мы тогда у Володьки Ковригина отмечали установку парового двигателя на «Закурганной». Было так… как бывает от сильной усталости… когда требуется… просто непреодолимо надо: единственный глоток воды. Мы с мужиками вина выпили тогда… И мне казалось, что я ласкаю тебя… и ты отзываешься на мои ласки: мне так долго… столько дней и ночей хотелось этого… С Татьяной мы больше не виделись. Я не думал о ней ни минуты. И при встрече не узнал… не вспомнил её. Но Верочка – моя и… её дочь. Всё сошлось… всё совпало: и про рождение Верочки, и про монастырь.
У Анюты темнело в глазах… И очень надо было прижаться к его груди, очень надо было чувствовать его сильные руки, – чтоб не упасть в этой темноте… Но голос и слова её были холодны и надменны:
-Я не знаю… и знать ничего не хочу – о том, что случилось у вас Татьяной. Лишь не смей мне говорить, что она – её дочь. Верочка – моя дочь.
Анюта отстранила руки Андрея. И вышла.
Так уверенно ушла – сквозь эту кромешную темноту в глазах…
Несколько раз Андрей подходил к двери детской… Он не ложился в эту ночь – несмотря на обычную усталость. Ему казалось: даже за минуту самой чуткой полудремы случится непоправимое… И Анюта исчезнет из их дома.
А утром всё было, как обычно.
Анюта собирала Верочку в гимназию… Напоминала ей, что на уроке арифметики надлежит думать о примерах и задачах, а не о новом платье учительницы музыки или о причёске классной дамы… И наизусть стихотворение Пушкина следует читать без скуки, с которою обычно говорят про ненастную погоду.
Верочка склонилась над Сашенькиной люлечкой, что-то счастливо отвечала на его ласковое гуление.
К завтраку на столе – блюдо с золотистыми пышными пирожками.
- Что ж не ешь, батянечка? – улыбнулась отцу Верочка. – Маманюшка испекла наших с тобою любимых: с картошкой и с грибами. – Вот, смотри: самый красивый, – для тебя!
- Непременно, моя хорошая… Спаси Христос.
Верочка поцеловала отца и мать. И убежала: на улице, у ворот, её дожидалась Леля Алексеева.
Андрей поднялся из-за стола:
- Душа моя…
Как и вчера, Анюта холодно отстранилась:
- Потрудись, Андрей Степанович, распорядиться: чтоб после уроков Егор встретил Веру у гимназии. Ни к чему ей Татьянины воспоминания о вашей с нею любви…следствием которой Вера оказалась в корзине, оставленной в церковном притворе.
- Анюта!.. Анютонька!
Анютонькою звал её лишь Андрей…
Решение быть с ним неизменно холодной быстро таяло…
Анюта горестно и обречённо прошептала:
- Я старалась быть тебе хорошею женою…
Он взял её за плечи:
- Анюта!.. Анютонька, душа моя! Почему же ты говоришь в прошедшем времени…Я тебя никуда не отпущу.
- Я и сама никуда не уйду. Я твоею женою стала… Здесь мой дом. Мои дети – сын и дочка. Куда ж я уйду.
- Анютонька! Спаси Христос – за слова твои…
А пролески в глазах её темнели… словно тонули в холодном снегу…
-Не уйду я. Только прежнего – что было… нашей с тобою любви уже никогда не будет.
-Как же это… Анюта?
- Ты с нею был… а я старалась быть тебе хорошей женою. Она… Татьяна, всегда будет стоять между нами.
-Анюта!.. Это было… единственный раз.
- Было.
…Андрей сам встретил дочку у гимназии. Не напрасно: поодаль прохаживалась Татьяна.
Без монастырского платка.
Пришлось всё ж отдать поводья Егору:
- Доставишь Веру Андреевну домой. Потом подружек её отвезёшь по домам.
Обрадованные гимназистки весело запрыгнули в крытый экипаж: отчего ж не прокатиться!..
Андрей подошёл к Татьяне:
- Чего ты хочешь?
Татьяна – по своей привычке – медленно опустила глаза… улыбнулась:
- Твоей любви.
- К гимназии зачем приходишь? Вере чего наговорила?
Татьяна пожала плечами:
- Правду сказала. Её мать – я. Я её родила. Я, – а не твоя Анюта. Сам подумай, Андрюша: не рожала она тебе. А у нас тобою… сразу получилось.
- Ничего у нас с тобою не получилось. Про кукушку я тебе уж говорил. Вот и всё твоё материнство. У Веры мать одна – была, есть и будет.
-Мы уж разговаривали с Верой. И она теперь знает, что у неё есть родная мать.
- Того лишь не знает, как ты не хотела, чтоб у тебя была дочка. Ты ж не рассказала ей, как бросила её – в корзине, в холодной ночи?.. Тайком бросила. И убежала – до света, чтоб тебя монастырские послушницы не увидели. Рассказывать дочке – так всё.
- Расскажу ей… как обидел ты меня.
- В ту ночь я жену свою обидел. А вину свою искупить перед дочкой – за то, что не знал о её рождении, – жена мне помогает.
-Кровь – не водица. Слышал, купец?.. Так и Вера: всё равно почувствует во мне родную мать. Всё равно почувствует, что Анютка твоя – чужая ей.
Кисляков едва сдерживался… Но – спросил Татьяну спокойно:
-Что ж, – ты хочешь забрать дочь?
Такого прямого вопроса Татьяна не ожидала… Заметно растерялась.
- Заберёшь, и – что? Где ты станешь с нею жить? Пойдёшь в прислуги, и её – с собою?.. А, может быть, ты знаешь, как одеть её… как накормить, как с уроками помочь? Как утешить её… дать совет в какой-нибудь её девчоночьей беде?
Татьяна быстро опомнилась. Ответила заносчиво:
-Что ж!.. Она не у чужих живёт: у родного отца!
- Вот и я – о том же, – горько кивнул Андрей. – Лучше бы ты оставила её в той корзине на крыльце нашего дома. А ежели бы мы с Анной Васильевною не приехали бы в тот день в монастырь? Росла бы сиротою в приюте?
-Ты говорил… – Татьяна смиренно вздохнула: – Ты говорил, чтоб я не смела подходить к Вере…
- Ну?..
- Не подойду более, – раз такова твоя воля… Ты – отец. Смирюсь с твоею волей.
- Ну?
- Слыхивали мы, купец Кисляков, о вашей благотворительности… О вашей милости к вдовам шахтёрским… – никакая не подарила вам ещё одного наследника, кроме того, что Анька родила?..
-Не мети языком – что ни попадя.
-О том наслышаны, что фельдшерские пункты при шахтах строите… механизмы мудрёные – на свои деньги – покупаете.
- Тебе что до этого?
-Мне-то?.. Небось, изволили слышать, что Панкрат Кузьмич дом продаёт… Тот, что за перекрёстком, напротив лавки, где мебелью и зеркалами торгуют?
- Тебе что до Панкрата Кузьмича?
- Мне-то?.. А дом его мне нравится. Раз любовью своею меня ты больше не удостоишь… Хоть каким-то утешением дом мне станет.
- Так бы и сказала, – усмехнулся Кисляков. – А то – про любовь толкуешь.
- Одно другому не мешает. Смотришь, – и зайдёшь ко мне в гости. Душою отдохнуть: не вижу, думаешь, как горда и своенравна твоя Анюта…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15