А пока все пути в этой беспроглядной черноте вели к глухой стенке выработки. В который раз Ивану с Марьюшкой приходилось поворачивать назад: была же где-то выработка, что вела на поверхность!..
Об одной своей догадке Марьюшке Иван не говорил. И сам старался не думать об этом… Но всё чаще ледяной холод сжимал сердце: скорее всего, запасный выход на поверхность тоже оказался заваленным глыбой породы...
Как-то Марья бессильно опустилась на землю:
- Я, Ванечка, толечко немножко посижу... И мы снова пойдём искать выход. – Виновато призналась: – Пить очень хочется, Ванечка. Глоток бы водицы…
А ещё спать хотелось, – не только от усталости: во сне они видели свою светлую и ласковую Луганку. В рассветную синь густым белым сиянием поднимался туман, а на прибрежном клевере оставались свежие и прохладные капли. Иван и Марья держались за эти сны, – чтоб не просыпаться, не возвращаться в черноту…
Однажды Иван встрепенулся от дрёмы: Марья тихонько гладила ладонями его волосы и лицо… Склонилась над ним. Не плакала, – просто устало и спокойно, будто точно об этом знала, спросила:
- Мы не выйдем отсюда, Ванечка?
Иван приподнялся:
- Ты не спала? Сейчас пойдём. Вернёмся к той глыбе, что по правую руку была. А оттуда – в сторону.
Марьюшка прижалась к нему, стыдливо прошептала:
- Иван! Я хочу… женою твоей быть.
Ивану показалось, что ему послышались эти слова… Он обнял Марью, коснулся губами её волос, что до сих пор пахли любистковой чистотой. А в дыхании её снова чуть слышно всколыхнулось:
- Женой твоею… хочу стать.
Темнота оказалась не такой уж и неподвижной… Качнулась, и вдруг закружилась. Ивановы ладони осторожно и очень медленно сжимали Марьюшкину грудь – маленькие и упругие бугорки. Пальцами нашёл крошечные, вдруг потвердевшие соски. От никогда ещё не испытанного сладкого-сладкого… жаркого-жаркого жара его сила тоже твердела, становилась упругой…
- Я сейчас… хочу быть твоей женой.
Сладкий жар оказался ещё и хмельным… И от Марьиных волос хмелел Иван… А по щекам её катились слёзы, и он вдруг понял, как она… боится. Ладонями вытер её слёзы, строго сказал:
- В Покров обвенчаемся.
От его уверенных слов, почувствовала Марья, – сердце ровно взлетело в надежде:
- А… мы выйдем отсюда?
- До осени выйдем, – улыбнулся Иван.
Они оба стыдились мгновений незнакомой и такой желанной ласки, – когда ладони его сжимали её грудь. Но стыдливое это желание сблизило их, даже сроднило. Вскоре снова присели передохнуть. Марьюшка горестно вздохнула:
- Я знаю, отчего ты… – чтобы не сейчас… – Голос её вздрогнул, – от какой-то бережной нежности: – Оттого, что если… ребёночек, – чтоб он не остался здесь, с нами…
Иван даже не дышал: это была его главная, неосознанная тревога. Он чувствовал её, – лишь не знал, как она называется. А Марьюшка так просто поняла, о чём он думал, и так просто сказала об этом. Как же она сумела понять?.. Он снова коснулся губами её волос:
- У нас будет сын. А потом и у него будет сын…
Марья счастливо притихла… Теперь она знала, чего ей хотелось больше всего на свете: чтобы у них с Иваном был крошечный мальчишечка…
- Ты поспи, Ванечка. Отдохни, и снова пойдём.
Иван опустил голову ей на колени, задремал. Марьюшка тоже прикрыла глаза, улыбнулась: тут же ласково плеснулась Луганка, и поросший клевером берег всколыхнулся, и солнечные лучи запутались в тонких ветках ивняка…
Проснулась Марья от какой-то неясной, совсем робкой радости. Затаила дыхание: ей показалось, что далеко впереди темнота не такая беспросветная, как здесь, – будто несмело разбавлена серым светом…
А Иван сквозь сон почувствовал, что она затаила дыхание. Тут же встрепенулся и… тоже увидел, что там, впереди, нет этой черноты… А в простой темноте – обещание близкого света. На всякий случай оглянулся: точно, – чернота оставалась в глубине выработки.
И «Мария» словно встрепенулась в этой черноте, приходила в себя, – после взрыва гремучего газа. Словно расслышала их желание, невзначай подсмотрела их стыдливую ласку. И поспешила указать им путь наверх: выработка незаметно становилась наклонной – чем дальше, тем круче поднималась к сереющему свету…
… - Мне мама рассказала, – что ты возишь её на мотоцикле. И за дочкой её в садик ездишь. Вань!.. Ты это серьёзно, – с ней? Это о ней ты сказал, что любишь другую? Тебе что, – нужен чужой ребёнок? Ты же просто – назло мне… В отместку за Марсель. Да?
- Нет. Какая отместка, Вета. Ты для меня так и осталась самой лучшей девчонкой. И всегда ею будешь. Но – там, за гранью… Знаешь, Вет, – там, где всё осталось: школа, тот день, когда реками бежали ручьи, – я тебя на руках переносил, помнишь? – Иван улыбнулся: – Ты была совсем лёгкой… И выпускной наш там остался. А грань эту, Вет, мы с тобой порознь перешагнули.
Вета усмехнулась:
- Всё же тебе не в шахтёры надо было… а в поэты. У тебя хорошо получается – про грань, что мы порознь перешагнули.
- Нет, Вета. Я шахтёр. Просто говорю, как чувствую.
- Вань! Ты же испортишь себе жизнь! Она, Мария эта, старше тебя. С каких пор тебе тётки нравятся? У неё ж всё уже было… ну, ты же знаешь: раз у неё есть ребёнок. Зачем тебе это, Вань? Неужели тебе не хочется, чтобы всё было с самого начала, – только наше с тобой! Мы же так хотели этого!
Иван закурил:
- Начало наше, Вета, мы пропустили. Мимо нас оно прошло.
-Мы с тобой поженимся, – мы же так хотели этого!.. И ребёнка я тебе рожу, – твоего.
- Вета! Вот так случается, – когда догнать нельзя. И – незачем.
- А я не верю!.. Не верю, что ты меня не любишь! Не бывает, чтоб так… быстро всё прошло!
Иван обнял Ветины плечи, взглянул в глаза:
- Ты же знаешь, что бывает. Идём, я домой тебя провожу.
Каждый раз, когда Мария Владимировна выходила к Ивану на крыльцо медпункта, садилась к нему на мотоцикл, – она обещала себе, что это просто так, ничего не значит… и вообще, – в последний раз. Только не знала, как жить без его… таких любимых и родных тёмно-серых глаз, без – одновременно – бесстыдного и застенчивого взгляда… Он так бессовестно и откровенно любовался ею… А ей – и стыдно было, и… так по-девчоночьи хотелось, чтоб он смотрел на неё!.. Дома, по вечерам, когда Полинка засыпала, она и сама подолгу смотрела на себя в зеркало… И видела, что красива. Распускала волосы, проводила руками по груди… Краснела. Тут же строго укоряла себя: ему бы – девчоночку… Такую, как студентка эта, Виолетта.
А он снова ждал её у медпункта.
Полинка вздохнула, проговорилась:
- У нас духовка испортилась. А мы с мамой хотели пироги печь. С вишнями. – Деловито поинтересовалась: – Ты с вишнями любишь?
-Больше всего на свете! – Иван подхватил Полинку на руки. А она серьёзно спросила:
- А ты только конвейер в шахте умеешь ремонтировать?
Иван улыбнулся:
- Не только конвейер. Я ещё духовки умею ремонтировать, – в которых пироги с вишнями пекут.
Потом они вместе укладывали Полинку спать. Маша сдерживала слёзы: оказывается, это так надо, – вместе укладывать дочку спать… Так надо, что – неизвестно, как она жила без этого…
Иван ушёл в третью смену. Перед рассветом – сквозь сон?.. – ей послышался простой и усталый, негромкий голос Михаила:
- Спаси его, Маша.
И тут же она проснулась, – от тревожных сигналов горноспасательных машин…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 20 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цвет