Ну, Катерина… – усмехнулся Иван. – Смотри: за косу возьму…и в реку окуну, – чтоб малость охладилась, а то уж совсем завралась ты.
- Не придётся, Ваня, – за косу-то меня. Своими глазами увидишь: правду я тебе про Марью рассказала. С первого до последнего слова – правду.
И для того, чтоб Катерину отучить невесть что языком молоть, и пошёл Иван на берег, куда в обед пастух Фрол Захарович пригонял поселковое стадо.
Бабы с подойниками уже по домам разошлись. Ещё на тропинке к реке увидел Иван, как из-за ивняка вышел Тишка. Иван замедлил шаги: выходит, ждал, когда Марья одна останется?..
А Марья ещё доила Рябинку. У Рябинки – первый отел, и доить её трудновато. Тихон стоял за спиной у Марьи, поигрывал пояском косоворотки. Марьюшка поднялась, вытерла лоб тыльной стороной ладошки. Рябинка шумно вздохнула, благодарно положила голову на Марьюшкино плечо… Марьюшка гладила Рябинку, говорила ей что-то ласковое. Прикрыла подойник чистым полотенечком… А Тихон обнял её сзади, зашарил по груди…
Иван отвернулся и быстро зашагал прочь. Не видел, как Марьюшка в испуге уронила подойник, как побелел клевер от пролитого молока… Рябинка тоже испугалась, и от неожиданности так мотнула головою, что Тишка отлетел и упал. Лишь поднялся на четвереньки, – обиженная Рябинка склонила голову и сильно ударила лбом Тихона под зад, отчего он кубарем покатился к обрывчику над Луганкой. Рябинка протяжно замычала и направилась за ним. Большущий бык, что величественно и мирно отдыхал рядом с Фролом Захаровичем, насторожился. И Тихон несказанно обрадовался тому, что вот так, с разгону, плюхнулся в воду. Рябинка удивлённо и задумчиво смотрела с обрывчика на Тихона…
Не видел Иван, как горько плакала Марьюшка: что маманюшке сказать, когда домой с пустым подойником вернётся?..
Катерина семенила за Иваном:
- Увидел, Ванечка, как тешится-то Марьюшка твоя? А то чего ж: хорошо так-то ходить коров доить!
Иван отмахнулся от неё, как от назойливой мухи:
- Уйди, Катерина!
Вечером Марья поливала в огороде капусту. Катерина подошла к плетню, притворно вздохнула:
- Зря ты это затеяла, Маша… На берегу-то, с Тихоном. Иван всё видел. Он меня потом домой провожал. Долго мы с ним говорили. Интересовался он: правда ли мать твоя невенчанною была, когда родила тебя. Я ему и рассказала. Теперь он всё знает. И ты знай: нехорошие слова он про тебя говорил.
… Что однолюб, – хорошо это, – повторил дед Андрей. – По-другому, Иван, и быть не должно. Только ты не горюй о Вете… О том, что уехала она, не горюй. Сдаётся мне, что не выйдет из неё шахтёрской жены.
Иван усмехнулся:
- Ещё скажи, дед, что на шахтёрскую жену надо экзамен сдавать.
-Балабол, – беззлобно отмахнулся дед. – Посидим как-нибудь, – всё ж расскажу тебе… про Ивана с Марьей. А ты сам решишь: будет ли ждать тебя Вета, когда… – Дед закурил, – будто спрятал лицо за сигаретным дымом: – Ты ж, Ванька, знаешь, – шахтёр не выбирает смену: сегодня – с утра, а завтра – в ночную… Не всем жёнам это нравится. Без любви на такую жизнь сил не хватит.
И хотелось деду рассказать Ивану про любовь, и… боялся. Все эти дни вспоминал то давнее предание, что в юности они с Анютой слышал от бати, Степана Ивановича. Про такую любовь нынче и не слыхивали… И Анюта недавно вспоминала этот рассказ. Андрей Степанович не сильно удивился: у жены ещё с первых дней после их свадьбы как-то непостижимо получалось понимать, о чём он, Андрей, задумался…
Анна Павловна посмотрела вслед Ивану, головой покачала. Грустновато улыбнулась:
- Хочешь Ване рассказать… про любовь?
Андрей Степанович достал сигареты. А жена сказала то, о чём он думал:
- Он же у нас тоже… Иван.
-Так Марьи же у него нет, – Андрей Степанович обнял Анюту. – Значит, чтоб так, сполна… Не повторится.
А Ванька всё же не верил, что… В общем, не верил, что французский язык и Марсель – это навсегда. Не верил, что Ветка навсегда стала чужой…
После выпускного, перед рассветом, ходили в степь. Солнце надо было встретить, как положено: с вершины террикона. А лишь посветлело, – оказалось, что небо над терриконом затянуто низкими серыми тучами… Девчонки из их 11-го Б чуть не плакали: не взойдёт этим утром солнце… Но на террикон всё же поднялись. А зорька не проспала. Сонно улыбнулась, зарумянилась сквозь тучи. А тучи хмурились-хмурились, и вдруг порозовели: из-за Терновой балки медленно поднимался малиново-золотистый шар… В эти минуты все мальчишки и девчонки из 11-го Б были уверены: всё сбудется.
И Ванька Михайлин с Ветой Лыковой тоже знали, что всё сбудется. И уже этим утром начало сбываться. Ванька и Вета отстали от одноклассников, незаметно спустились к кринице. Сами себе казались такими взрослыми… И говорили о взрослом:
- Технарь окончу, – в шахте работать буду. Свадьбу сыграем. Выйдешь за меня?
- Выйду, Ванечка… конечно, выйду, – стыдливо и счастливо шептала Вета.
Тогда ещё не было французского языка, Артура Филипповича и Марселя…
… Марьюшка щедро плеснула водицы из деревянного ведёрка под уже круглеющие капустные головки. Катя испуганно отшатнулась: густые грязные брызги долетели до её лица. А Марья улыбнулась:
- А я скажу ему, что не ждала Тихона. Я Рябинку доила, а он, Тишка, невесть откуда взялся. И про то расскажу, как батянечка и Марья, мать моя родная, любили друг друга.
Катерина рукавом рубахи вытирала лицо:
- Думаешь, Иван поверит тебе?
- Думаю, он тебе не поверил.
А ночушкой вдруг смолкло негромкое и ласковое пение сверчков. И в степи затаилась тревога. Марьюшка чутко дремала, – прислушивалась к ночи, к неясной этой тревоге, что накатывалась полынной горечью… Отчего-то хотелось, чтоб скорее зорюшка встала, и батянечка вернулся из шахты…
С зорюшкой батянечка не пришёл домой. Во дворе Марьюшкин крёстный, Родион Ермолаевич, устало говорил маманюшке:
- Фёдор Тимофеевич велел передать тебе, Евдокия Игнатьевна… Сказать велел: чтоб ты домой его нынче не ждала. Не придёт он: беда у нас на шахте. Только-только на новый горизонт спустились, – рванул гремучий газ (горизонт в угольной шахте – это горные выработки, расположенные на одном уровне и предназначенные для ведения горных работ. Гремучим, или рудничным, газом называли метан, – примечание автора). Под завалами – больше двух десятков шахтёров. Батюшка Петро в шахтном дворе молебен служит… и ты молись, Евдокия, – велел Фёдор Тимофеевич. Молись, и милости проси у «Марии» нашей. Чтоб уберегла она мужиков от беды лютой и живыми вернула наверх.
С начала смены мужики посмеивались над Ванькой Михайлиным:
- Чего хмуришься, ровно день дождливый? Небось, в шахту – прямо от любушки какой?.. Не выспался, Ванька?
А хмурился Иван оттого, что не спустился в тот день на берег, уйти поторопился. Надо было встряхнуть как следует Тишку, – чтоб знал, как руки распускать. Морду бессовестную набить надо было ему… и в реку бросить, – а то больно пылкий… Ну, попадёшься ты мне, – мысленно обещал Ванька Тихону.
А потом опускались на новую глубину. Обычно дух захватывает от высоты… А сейчас у Ивана сердце взлетело, – от этой новой шахтной глубины. В привычном полумраке мягко сверкнула чернота угольного пласта… А потом из какой-то шахтёрской лампы вдруг вырвался огонь. В жалости и горе будто охнула «Мария»… и в ту же секунду ослепительная вспышка озарила глубину…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цвет