Фёдор Тимофеевич взял сына за плечи, внимательно посмотрел в глаза:
- Ничего не путаешь, Гриша? Может, дома Марьюшка?
Григорий с Захаром озадаченно переглянулись. Гриша головой покачал:
- Бать, сестрицы нет дома. Маманя волнуется, потому и прислала нас к тебе. Мы думали, – она здесь, с тобою.
Пантелеев в совершенно беспомощном отчаянии оглянулся. Уже почти стемнело… А дочушка, Марьюшка, – где же она?
- Гриша, Захар! Вы сбегайте к кринице: Марьюшка любит ходить туда. А у крёстной Марьюшкиной были?
- Перво-наперво, бать, к крёстной сходили. И у крёстного сестрицыного тоже побывали.
Искали Марьюшку несколько дней. Искали братья, отец, крёстный… Поселковые мужики и парни обошли все окрестные балки и яры, до самого края степи ходили. Даже Тихон в стороне не остался: вместе с другими парнями искал Марью, в душе корил себя, – за тот случай у реки, когда он Катерину послушал… и обидел Марьюшку своими бесстыдными вольностями… А ежели нынче Марья из-за девичьей своей обиды ушла куда-то?..
Случай небывалый в здешних краях, – чтоб вот так, бесследно, девица пропала… Старики вспоминали, что в какой-то год, – давно уж… – цыгане проходили по берегу Луганки. Увели с собою мальчонку, – совсем маленького. Мужики догнали тогда цыган, отобрали Василька. А больше и не слыхивали про такое.
Лукерья Трофимовна, Катеринина мать, – руки в бока, в глазах – торжествующая насмешка. Злобно, взахлёб, убеждала баб:
- А я не говорила ли?.. А я говорила: яблоко от яблони далеко не падает!.. Говорила я: по матери пошла Марья!.. Та гулящею была, – девку родила, не будучи венчанною. Откуда ж девке другой-то быть, – раз мать гулящею была! И что искать её? И так ясно: сбежала! Кто-то поманил её утехами любовными, и – сбежала! Отблагодарила отца, что принял её, – без роду, без племени!.. – в семью свою. А Евдокия-то не сильно горюет: может, и рада, что от обузы избавилась… Ни тебе слёз, – как если бы дочка рОдня пропала… ни молебна в храме…
Лукерья осеклась: Евдокия Игнатьевна стояла перед нею, – где и взялась-то… Усмехнулась, пальцы медленно растопырила… да так и провела пятернёю по Лукерьиному лицу, – сверху вниз. Ещё и поинтересовалась:
- Хошь, Луша, глаза твои бессовестные выдеру?..
Лукерья взвизгнула, схватилась руками за лицо: на щеках остались красные борозды от Евдокииных ногтей… А Евдокия подошла к ней вплотную:
- Не тебе мои слёзы видеть. Не тебе судить, – родная ли она мне. И не тебе молитвы мои слышать. Ну?!.. Удались отсюда, – пока я иголку не вогнала в твой поганый язык!
Лукерье Трофимовне ровно пятки кто-то салом смазал… И след её простыл.
А Евдокия каждый день перебирала Марьюшкины рубахи с юбками, подолгу держала в руках ленты дочушкины… Как-то Фёдор тронул её за плечо:
- Дунюшка!..
Встрепенулась Евдокия, вздохнула:
- А вот вернётся дочушка, – надо, чтоб… Чтоб рубахи чистыми были, юбки и ленты – на месте…
- Дунюшка!.. – в безысходном горе прошептал Фёдор.
Евдокия строго и твёрдо ответила:
- Придёт Марьюшка. Сердцем знаю: вернётся домой.
… Марьюшка в испуге прижалась к Ивану: глыба породы упала прямо им под ноги…
- Что же делать, Ванечка?.. Нам с тобою и с места не сдвинуть такую…
- Надо ждать, когда смена спустится. Мужики кирками и кайлами разобьют глыбу, – лишь узнают, что мы с тобой за нею.
Марья впервые задумалась, что будет, когда шахтёры найдут их с Иваном за этой глыбой… Если бы они успели к подъёму клети, то никто бы и не узнал, что Марьюшка в шахте-то была… А теперь… Маманюшка, должно быть, уж все глаза выплакала. А батянечка – как он разгневается!
Иван и Марья сели у глыбы. Марьюшке давно водицы хотелось: оказаться бы сейчас у степной криницы, набрать полные пригоршни воды… и пить, – долго-долго. Вкуснее той водицы и на свете нет ничего. Иван сказал, – надо ждать, когда новая смена спустится в забой уголь рубить. Вот тогда и поднимутся они на поверхность, тогда и пойдут к кринице: она недалеко от шахты…
Марья прикоснулась ладошками к Иванову лицу:
- Больно тебе, Ванечка?..
И – застыли ладошки: лоб Ивана полыхал жаром…
- Ничего… Вот поднимемся, – лекарь шахтный посмотрит рану мою… пособит, – Иван дышал тяжело, и голова кружилась, – ровно он снова летел в какую-то чёрную бездонную пропасть…
А Марьюшка поняла, – крепко-крепко обняла его. Похолодела: косоворотка его была липкой от крови…
В жару Иван пересохшими губами говорил ей ласковые слова… А ещё, догадалась Марья, к матери её – родной – обращался, благодарил её, что Марьюшку родила, ему на счастье… Обещал, что никогда не обидит Марьюшку.
А Марья горько плакала у него на груди. Видно было, что жар усиливается. Бережно ощупала глубокую рану на затылке. Марьюшка знала, – маманюшка учила её, – как жар унять: приложить ко лбу капустный лист, и кору ивовую запарить. И как раны лечить, маманюшка тоже учила Марью: надо приготовить отвар тысячелистника и ромашки, чтоб промывать рану. А здесь, в шахте, в этой черноте кромешной, чем лечить Ивана? И Марьюшка горячо молилась, и просила «Марию» помочь, – чтоб полегче Ивану стало… Временами прислушивалась: не спускается ли в забой шахтная клеть… Откуда же ей было знать, что к батянечке высокое начальство из Управления угольными рудниками пожаловало… и строго запретило шахтёрам спускаться в шахту.
Марья рванула край Гришиной косоворотки, оторвала полоску, на ощупь набрала мелкого уголька,– тех крошечных обломков, что блестящими чёрными искрами разлетались, когда шахтёры рубили угольный пласт кирками. Узелок с углём приложила к Иванову лбу: своей силушкой должен уголёк жар вытянуть…
Ивану и правда полегчало: он сжал Марьюшкину ладошку, старался улыбнуться:
- Скоро, Марьюшка, спустится смена. Ещё немного осталось подождать…
Марьюшка глотала слёзы: Иван просто не знал, как много времени уже прошло… И ей казалось, что они с Иваном больше никогда не увидят света, и не попьют из пригоршней криничной воды…
Жар отступал, – хоть на затылке оставалась дёргающая боль, и в висках стучало. Иван поднялся:
- Нам надо идти, Маша. Видно, что-то случилось там, наверху, – поэтому и не спускаются в забой шахтёры. Здесь есть выход на поверхность, – кроме ствола, по которому клеть опускается. Нам надо найти этот выход.
- Куда же мы пойдём, Ванечка? В какой стороне станем выход искать, если и сторон-то не видно, – в такой черноте!
- Надо идти. Раз есть выход, значит, мы найдём его.
Иван силился вспомнить ту выработку, что от ствола вела к выходу наверх… Если бы хоть на одно мгновенье огонёк шахтёрской лампы осветил темноту!..
Марьюшка затаила дыхание: коснулась стенки забоя, почувствовала влагу. Подставила ладошку, бережно, кончиками пальцев, смахнула несколько капель… Поднесла ладонь к Ивановым губам.
-Спаси Христос, душа моя. Враз полегчало. И ровно сил добавилось, – улыбнулся Иван.
… А ведь ты мог остановить меня тогда… Чтобы я не уехала в Марсель, – укорила Вета Ивана.
- Остановить?.. Ты же так хотела уехать на стажировку во Францию, – напомнил Иван. – И этот твой француз… Филипп Артурович?.. В общем, Артур Филиппович, – как он там говорил?.. Что тебе, с твоим французским, непременно надо в Марсель.
Вета задумчиво усмехнулась:
- Ты ничего не знаешь.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цвет