Подъём становился круче, но идти было легко, – потому что беспроглядная, тяжёлая чернота отдалялась, оставалась за спиной, а Иван с Марьей шли к свету. Они держались за руки, часто останавливались, – оглядывались на глубокую черноту, а впереди всё больше светлело.
А шахтная глубина вдруг отозвалась каким-то гулом… потом – глухими ударами, что слышались всё сильнее и отчётливее. Марья испуганно прижалась к Ивану, а он прислушался, устало улыбнулся:
- Мужики, шахтёры, спустились в забой. Разобьют ту глыбу, что прямо перед нами обрушилась. И снова станут уголёк рубить.
Теперь и там, в шахтной глубине, посветлело, – от огоньков шахтёрских ламп. Только возвращаться назад было ни к чему: свет от них был ближе, чем забой, – Марьюшке казалось, что до света уже можно рукой дотянуться.
А наверху у обоих закружилась голова – от полуденного солнца, от горьковатого дыхания полыни, от того, что серебристо-белая безбрежность колыхалась ковыльными волнами. Марья крепко зажмурилась и уткнулась лицом в Иванову грудь. Он тоже прикрыл глаза, тихонько гладил Марьюшкины волосы.
Не сговариваясь, пошли к степной кринице. Марья набирала полные пригоршни воды и подносила их к Ивановым губам. Потом сама пила… И стыдливо умывалась: это там, в шахте, было темно… и не видно, что лицо у неё почернело от угольной пыли. А теперь Иван смотрит на неё… И в глазах усмешка притаилась:
-Пойдём к Луганке?
Перед тем, как ступить на прибрежный клевер, Марьюшка сбросила тяжёлые башмаки. Замерла от счастья: до сих пор не знала, что клевер такой мохнатый и мягкий… а Иван улыбался её счастью, и вдруг опустился на колени, погладил руками её ножки:
- Устала?
А потом… целовал её маленькие ступни, и ей было очень стыдно, а он говорил:
- Ты спасла меня. Ты меня спасла, и любовь нашу спасла, – чтобы у нас сын был.
А она неслышно касалась ладошками его раны на затылке. Бровки свела:
- Сними косоворотку, я постираю её.
Иван поднялся, а Марьюшка тут же испуганно отвернулась, даже лицо ладошками прикрыла: он сбросил штаны и остался в одних исподних портах. А ему и жалко было Марьюшку, – за её девичий страх… и улыбку прятал, – вспоминал её слова… как там, в шахте, она говорила, что… хочет стать его женою.
Иван поплыл к тому берегу. Вода в Луганке пахла мятой, и ласковая прохлада словно возвращала силы. А Марья тоже вошла в воду, любовалась Иваном… Всё же решилась: сняла Гришины штаны, а косоворотка длинная, – что рубаха. Так и пошла от берега, – туда, где поглубже. Иван заметил её, вернулся. Улыбнулся:
- А русалки?.. Воон, в ивняке, на ветках. Не боишься?
- С тобой ничего не боюсь.
Иван поднял её на руки…
Лукерья Трофимовна ещё с вечера сговорилась с кумою Агафьей Карповной за грушами-дичками сходить. Кума нахваливала большое дерево на берегу Луганки:
- Нынешним летом прямо усыпано грушами! А груши-то – сладкие, как мёд, и аж светятся от спелости.
Груш и правда было много. Насушить, а зимою нет лучше узвара, чем из сладких грушек-дичек… Очень уж любит такой узвар Евграф Кузьмич…
Лукерья Трофимовна уронила холщовую торбочку, почти полную груш… Кума Агафья Карповна продолжала увлечённо собирать груши, что-то говорила… А у Лукерьи Трофимовны язык отнялся… И ноги будто примёрзли к заросшей мятликом тропинке: в реке, ближе к середине, где глубоко, стоял… на днях сгинувший в шахте Ванька Михайлин… И… держал на руках бесследно пропавшую Машку, дочку Фёдора Тимофевича, управляющего шахтой «Мария». Машку нигде не нашли, и в посёлке решили, что и она где-то сгинула. И вот…
- За грехи мои… – догадалась Лукерья Трофимовна.
Собралась, как положено, осенить себя крестным знамением… А рука вдруг потяжелела, – не поднять. Кума Агафья Карповна разогнулась… да так и замерла на полуслове.
Машкины распущенные тёмно-русые волосы колыхались в воде. Тонкими руками Машка обнимала Ивана за шею… И сквозь мокрую рубаху светилась её грудь.
Лукерья Трофимовна нашла глазами свою торбочку, быстро наклонилась, подняла её, – и то хорошо, что груши не рассыпались. Бежать отсюда!
Никогда им с кумой Агафьей тропинка с берега не казалась такой крутой, – может, потому, что от страха ноги плохо двигались… Перевели дыхание у крайних огородов. Лукерья Трофимовна боязливо оглянулась, – хоть стоял ещё белый день:
- Видела, Агафьюшка?.. Вот, значит, как… А я говорила… говорила я: Машка по матери пошла. Мать гулящею была... И Машке – даже после того, как сгинула бесследно, неймётся, видела, кума?.. Дух Иванов приманила, – себе на утеху… а он на руках её держит… Надо сказать батюшке Петру, – чтоб освятил то место. – Запричитала: – Ещё и Евграф Кузьмич нынче в город уехавши, – на ночь. А я теперь и глаз не сомкну: чувствую, так и буду Машку с Иваном видеть… Как он на руках её держал… И волосы её – в воде…
-Ванечка!.. – чуть слышно прошептала Марья.
Иван понял. Сказал серьёзно:
- Не бойся. Я не трону тебя до венца. Сейчас к твоим пойдём.
- Ой, Ваанечка!.. Как же идти-то мне, – в Гришиных штанах да косоворотке!.. Люди же увидят, что подумают, Ванечка?.. А маманюшка с батей что скажут!..
- Думаю, – обрадуются они, когда увидят тебя живою-здоровой.
- Ой, Ванечка, боязно мне!
- А в шахту спускаться – не боязно было? – усмехнулся Иван. – В Гришиных-то штанах.
- Так я ночью шла. Темно было. А в шахте ты был, Ванечка. И мне надобно было отыскать тебя. Потому и не страшно мне было.
Иван бережно вынес Марью на берег. Велел строго, а в глазах – улыбка:
- Волосы собери. Не ровен час, – увидит кто. Подумает: русалка в Луганке поселилась.
-Ой, Ванечка! Давай подождём, пока смеркаться начнёт. А потом уж пойдём.
Иван согласился: пусть на солнышке одежонка их с Марьей малость просохнет. Чуть дальше по берегу увидел грушу-дичку. Пока Марья отжимала тяжёлые волосы, набрал целую горсть спелых груш. Марьюшке принёс:
- Сладкие-сладкие!..
Марьюшка обрадовалась грушам: только теперь поняла, как есть хочется… Хлебца бы. А ещё – щей бы маманюшкиных и каши тыквенной. В шахте про это не думалось: там лишь пить хотелось и – света.
Над Луганкой взмахнул малиновыми крыльями закат. Поникли пахучие головки ромашек, задышала прохладой прибрежная мята. Чуть слышно перезванивались дикие колоски, а на степь тонкой кружевною шалью невесомо легла вечерняя синева. Иван тронул просохшие Марьюшкины волосы:
- Косу заплети, – идти нам пора.
Шли по-над огородами, – Марья настояла: чтоб ни с кем не встретиться по дороге…
… - Спаси его, Маша…
Голос Михаила – сквозь тревожные сигналы, и Мария Владимировна не сразу поняла, – сон ли это… или – наяву мчатся к шахте горноспасательные машины. Поднялась, к окну подошла: ночь озарялась синими вспышками маячков машин.
Маша вышла на улицу. У соседей тоже не спали: светилось окно, и Маша заметила огонёк сигареты: сосед, Андрюшка Громов, курил во дворе, – он только недавно со второй вернулся…Значит, беда на шахте случилась, когда в забое работала третья смена. Мария Владимировна окликнула Андрея:
- Мне бы на шахту.
Андрей молча кивнул, пошёл открывать гараж. На крыльцо вышла Катерина:
- Маш, я посижу с малышкой.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 19 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цвет