Найти в Дзене
Катехизис и Катарсис

Чёрное вино: от Рима до Руси



Прошла Пасха — один из главнейших православных праздников. Для кого-то она ассоциируется с крашеными яйцами, для кого-то с куличами, ну а для кого-то со стопкой нашего исконного сермяжного вина — кагора. Но что, если я вам скажу, что кагор вовсе не исконный, не сермяжный и даже не русский напиток? Но обо всём по порядку.

На самом деле, кагор, что бы вы думали — правильно, родом из Франции, как и всë прекрасное. Есть там такой городок — Каор, в котором как раз и делают это вино испокон веков. И это не преувеличение, вино там начали делать чуть ли не при Цезаре (а то и раньше) то бишь, считай, 2000 лет назад! Потом, правда, к власти в Риме пришёл некий Домициан (81 г. н.э.), который решил, что пшеница Риму нужна больше чем вино, и приказал выкорчевать половину виноградников в Галлии, включая каорские, которые уже успели сыскать какую-никакую известность (за что, собственно, и пострадали). Спустя примерно 200 лет новый император — сын садовника (по одной из версий) Марк Аврелий Проб покумекал и н̶е̶м̶е̶д̶л̶е̶н̶н̶о̶ в̶ы̶п̶и̶л̶ осознал, что нужнее всë же вино, тем паче, что в его правление наступила всеми любимая стабильность. Немедленно виноградники были возрождены, и в Каоре вновь стали производить вино пуще прежнего. Главным сортом стал мальбек, из которого получались очень мощные насыщенные сухие вина. Со временем, они стали настолько узнаваемыми и значимыми, что их подавали на свадьбе Элеоноры Аквитанской и Генриха Плантагенета. Ну а с церковью эти вина связал папа наш римский Иоанн XXII, который сам был родом из Каора, поэтому активно проталкивал их в качестве вин для причастия и вообще всячески старался их популяризовать, какбе намекая, что каорское вино — лучшее вино для мессы, ибо имеет настолько плотную текстуру и такой тёмный цвет, что как его не разбавляй, он всё равно останется таким же качественным, как и было.

С церковью разобрались, но как же кагор попал на Русь, и почему это он стал вдруг кагором? С этим интереснее. По легенде, к нам его завëз Пётр I на волне моды на всё заграничное. Однажды, во время его великого посольства, Пётр захворал и начал испытывать сильные боли в желудке. А чем тогда лечили желудок? Правильно, вином. У местного доктора оказалась бутылочка чУдного каорского, которое так понравилось Петру, что тот велел немедленно отправить его в Россию, где оно и стало впоследствии использоваться уже нашими церковниками с благословления Синода. По другой версии, каорское вино сначала входило в рацион моряков, которые имели сношения с англичанами, и от которых они узнали о "чёрном вине", как те его называли. Но лично мне история с Петром нравится больше.

Теперь отвечу, почему кагор, собственно, стал кагором. Ну тут всё просто — по-французски Каор пишется Cahor. По французским же правилам многострадальная h хоть и везде пишется, но нигде не читается. А по немецким правилам — читается, а как известно, нашего императора во время посольства заменили на самозванца, то он и прочитал по-немецки: кахор. Ну а дальше, так как традиционно в русском языке немецкое h заменяется на г, то кахор стал кагором.

Как бы там ни было, спустя сто лет, в Российской империи решили, что мы и сами с усами, дескать, доколе возить кагор из-за бугра, мы можем делать свой с̶ и̶г̶р̶и̶щ̶а̶м̶и̶ и̶ б̶л̶у̶д̶н̶и̶ц̶а̶м̶и̶. Сказано — сделано, и к концу XIX века, благодаря трудам князей Голицина, Горчакова и примкнувшего к ним Смирнова, храмы России заполнились отечественным кагором. Правда, от оригинала у него осталось только название (и то исковерканное), а сам он стал сладким. А разгадка одна — поскольку до Петра вина для причастия традиционно поставлялись в основном из Греции, а те как раз были сладкие (одна из причин — больший срок хранения), то так и прижилось. Да и вообще, у нас "кислятину" особо не жалуют. Естественно, когда мы начали делать своë вино, на первых порах производили исключительно сладкое.

Что характерно, в советские годы безбожия, кагор не исчез, а наоборот, стал ещё популярнее и в умах простых советских граждан он до сих пор остался "тем самым вкусом детства".

Статья Эддарда Старка