Если в моем детстве, да и сейчас, если честно, новый год наступал с запахом первых мандаринок, то лето всегда пахло арбузом, ярко-красным, треснувшим от первого удара ножом, когда дед снимал с него крышечку остро отточенным, складным ножиком, который всегда лежал у него в кармане с незапятных времен.
« Арбузы нельзя есть раньше августа»,- повторял он. Дожидались августа с арбузами, маленькими и огромными, сладкими, с черными семечками. Дед ловко вырезал крышечку, потом начинал резать на дольки, держа вертикально арбуз. Потом отпускал и дольки веером ложились на большой цветной поднос, а в серединке оставалась сердцевина. Не знаю, то ли мы не умеем сейчас так резать, то ли арбузы пошли бессердечные, но ту сладкую, особенно сочную мякоть арбуза я давно не видела.
Сердцевина арбуза была самой вкусной, по крайней мере так считал дедушка, и она нарезалась на одиновые кусочки по числу внуков. Нам тогда казалось, что так и должно быть, а сейчас я понимаю, что это и была и есть любовь, самая настоящая, самая бескорыстная, в каждом кусочке, в каждом нарезанном на ломтике арбузе и в каждой испеченной гате, в каждом вздохе, днем и ночью, вечная, как огонь в тонире, нежная как хрупкий лист лаваша.
Этой любви всегда много и всегда не хватает, с каждым годом все больше и больше, чем старше ты становишься, чем ближе ты становишься по возрасту к своим дедушкам и бабушкам, осознавая, что они тогда в общем-то были не совсем еще старыми людьми, просто ты тогда была слишком маленькая.
Мой август пахнет арбузами, потому что когда на рынке я вижу горы пузатых арбузов, я слышу голос деда:
«Арбузы нельзя есть раньше августа»
Я вдыхаю запах арбуза, и каждый раз предательски щиплет в глазах, потому что ты давно уже не дедова внучка и некому вырезать крышечку с треснувшего от спелости арбуза, некому протянуть тебе на кончике ножа сочную мякоть и сказать: «Это тебе»
Էս մինը քեզ:
