Ненавижу рецепты, в которых написано: «возьмите 275 грамм того и 15 грамм этого». Скажите на милость, где на советской кухне можно измерить того и этого? Нет, конечно, есть всякие сравнительные таблицы, вырезанные мной из женских журналов, и наклеенные в неврастеническом порыве исправить этот мир с помощью уравновешенной точности, на внутреннюю часть дверцы, моего кухонного шкафа. Но со временем они желтеют, покрываются пятнами от вездесущих тараканов, которых, говорят, не выведет даже атомная война! И обдираются мной же в порыве исправить этот чёртов мир с помощью чистоты.
Часть 1. Вера.
Ни тот ни другой метод исправления мира не работает. В этом я убеждаюсь каждый раз, когда со скрежетом выдираю эти меры того и этого, в граммах и стаканах с дверцы шкафа. Или, наоборот, чуть высунув язык от усердия, наклеиваю их клейстером на дверцу. Уже в этот самый миг я понимаю, что проиграла. Проиграла битву с этим чёртовым миром, за чистоту, упорядоченность и простоту.
Не может #женщина, быть женщиной, и работать по восемь часов в поле агрономом, изображая сельскую интеллигенцию, и месить грязь, говно и стерню. А потом, надевши нарядный фартучек, сделав укладку и маникюр встречать мужа тракториста с пышными пирогами из русской печи, отмеряя 275 грамм того и 15 грамм этого! Не может. Потому что намесив говно на полях родного колхоза, она идёт месить говно в своём личном, подсобном хозяйстве, доить корову, полоть огород , варить тюрю из мелкой картошки и очисток, в громадной неподъемной корчаге поросям и прочей живности. А потом возьмёт, трясущимися руками от напряжения и усталости отмерять эти 275 грамм? Невозможно, это просто невозможно!
Можно взять стакан одного и два стакана другого, и замесить тесто, это, если день лёгкий. А если, как обычно – то отсыпать мелкой картохи, сваренной поросям из дымящейся корчаги, плюхнуть на стол в жестяной миске, дать подзатыльник, скривившемуся младшему и сказать «жрите», и упасть спать. А ещё останутся силы, чтобы послать мужа куда подальше с его требованиями исполнить свой долг. Ну, вы понимаете какой. Правда, иногда, я всё ж не посылаю, потому, что, если посылать всё время, он и уйдёт, к другой бабе, не такой неженке, как я, привыкшей пахать, рожать и трахаться без перерыва на обед. Тогда я закрываю глаза, ложусь на спину, раздвигаю ноги и пытаюсь не захрапеть. Но всё равно получаю своё «дубина». Но в тот момент мне всё равно. Долг выполнила – и спать.
Никогда не ведитесь на лозунги и красивых мужиков. И лозунги, и мужики обещают, в принципе, одно и то же – счастье при жизни. Но они врут. Как же они врут! А когда добиваются своего, сразу линяют. И лозунги, и мужики.
Я до сих поре не понимаю, зачем я поехала на целину, и пошла учиться в этот сельхозинститут? Все поехали. И я. Лозунги были призывные. Картинки красивые. Оказалось всё не так, как на лозунгах.
Нас было много, в теплушках, на сене приехавших на целину. Нас высадили посреди поля, где единственным строением была кухня. Точнее, это был дощатый стол, лавки, а сверху очень просвечивающая крыша. Ночью через неё было видно нереально-звёздное небо, у нас, на Урале такого не бывает. Рядом стояла железная печка, которая топилась соляркой. И сарай, где хранилось продовольствие.
Девочек было мало. И только я умела готовить. Меня оставили помогать на кухне. Кухаркой была казашка с непроизносимым именем. Посмотрев на мои мучения, она вздохнула и сказала:
- Зови меня Валя.
Мы жили в землянке, выкопанной нами в первый же день. Ну, не под открытым же небом ночевать? Землянка была одна на всех. Справа мальчики, слева девочки. Посередине проход – Комсомольский проспект. На Компросе спал Женька-баянист, и по совместительству тракторист. Женька был весёлый и наглый. Когда начинались дожди, редкие, Компрос топило, и Женька шёл спать, сначала налево, но его оттуда прогоняли с визгами, потом направо.
Воду привозили раз в неделю. И я была ответственная за её распределение. На всё. На еду. На мытьё посуды и овощей. На питьё и мытьё. На мытьё оставалось два кружки в неделю на человека. Кружка намылиться и кружка смыть. И ещё бельё постирать. Если считаешь это необходимым. Вода воняла тухлым и была условно прозрачна. Сначала я не могла себе представить, как такой водой можно помыть там… внизу. Но если я её пью внутрь, и ещё не сдохла, то, наверное, и там не повредит.
Чтобы не наловить вшей, было два варианта – побриться наголо, что и сделали мальчики, или мазать голову керосином, что сделали девочки. Воняло не милосердно. Но либо красота, либо вонь.
Валя, посмотрела, как я распределяю воду и сказала:
- Ти умный. Будешь считать еду.
Я сначала не поняла, что значит считать еду. Оказалось всё просто. Продовольствие привозили на грузовичке, как и воду – раз в неделю Крупу, картошку и солонину. Мясо через день бы кишело червями на такой жаре. А солонина была солёной до такой степени, что черви дохли ещё на подлёте мухами. Мне, изучавшей высшую математику, доверили рассчитать, сколько в день можно израсходовать картофелин и крупы. И солёного мяса. И потом, сколько поварёшек этого варева можно положить на единицу рабочей силы. И оставить на добавку, особенно проголодавшимся.
Я мерила крупу стаканами. В день столько-то стаканов крупы на завтрак, столько-то на обед и столько-то картофелин на ужин. Чистила овощи, мыла посуду.
И ещё я топила печь. Соляркой. Сначала, при виде, как Валя растапливает утром печь, меня каждый раз хватал инфаркт. А потом привыкла. И даже научилась сама. Целина — это степь. Деревья там не водятся. На растопку по счёту было несколько прутиков от метлы. Сложила шалашиком, подожгла с одной спички и плеснула кружку солярки. Всё – печь работает. Можно ставить чайники, кастрюли. Главное, плеснуть, и очень быстро закрыть дверцу. Иначе останешься без бровей и ресниц, в лучшем случае. Обычно я такой и ходила. Почти без бровей, и вся чёрная, от солярки. Она не смывалась тем количеством воды, которое выдавалось на помывку. Поэтому я спрятала зеркало подальше в рюкзак и больше не смотрелась на себя.
Валя была очень разговорчивой женщиной. Только я её почти не понимала. Она болтала сама с собой. Иногда пела. Но в основном разговаривала. Иногда она мне напоминала колдунью, из какой-нибудь страшной сказки. Маленькая, чёрная, лохматая. Она сидела перед печкой и лопотала на своём о своём. Может, молилась, а может, ругалась. Кто её знает? Однажды, Валя, посидев так перед печкой, встала и приказала мне:
- Неси дрова.
Я усмехнулась. Тоже мне, мачеха, послала в лес за подснежниками. Откуда в степи дрова?
Валя, посмотрела на меня, сказала несколько слов на своём языке, и ткнула кривым грязным пальцем в сарай:
- Неси дрова. Инспектор едет.
Я послушно открыла сарай, перетягав все мешки с продовольствием, нашла, только то, что очень отдалённо напоминало мне дрова – три трупика чахлых берёзок, умерших от рахита. Мне, девушке с Урала, и в голову не пришло назвать эти прутики дровами. Но больше ничего не было.
Валя, вырвала у меня из рук стволики, живописно расположила их перед печкой и села на корточках рядом.
- Скоро будут, - сообщила она мне и похлопала по земле рядом с собой.
Я села. Скоро, действительно приехал пожарный инспектор. Долго ходил вокруг печки, считал мысленно прутики, проверял трубу.
- Чем топите? – строго спросил в пространство между мной и Валей.
- Дровами, - хором ответили мы.
Инспектор покивал головой вроде как бы соглашаясь. Валя встала, открыла кастрюлю, и набросала ему всё запланированную добавку для отличников социалистического труда. Инспектор удовлетворительно потёр руки и сел за стол. Валя походила вокруг, подумала и принесла из сарая стакан. Поставила перед инспектором и села напротив, уставившись на него, не мигая, как кошка.
Инспектор крякнул, выпил жидкость из стакана, занюхал рукавом и съел всю нашу добавку. И уехал. Валя, забрала тарелку, сказала:
- Шайтан, - и ушла в сарай.
Тут начался обед. Валя не появилась. И мне пришлось орудовать той самой поварёшкой, которой я рассчитывала нормы выдачи еды. Когда я доскребала со дна последнюю порцию, приехал запоздавший тракторист. Я, трясущимися руками наскребла, с алюминиевым скрежетом, со дна остатки – ровно половину, и трясущимися руками поставила перед ним. Он посмотрел на тарелку, встал, швырнул её со стола:
- Зажрались, с..и кухонные! – вышел с кухни, продолжая материть меня. – Жрут, жрут, скоро лопнут! А работяги – голодай!
Я села и заплакала. Я всегда ела последняя, и без добавки. А сегодня ещё и не завтракала. И вся одежда, в которой я приехала из дома, на мне давно держится только за счёт поясков-верёвочек.
Дядя Вася, самый старший тракторист, похлопал меня по плечу и отдал свой чай:
- Не плачь, милая, не со зла он.
- Меня никто не материл! – рыдала я во весь голос. – Никто! Я и слов таких не знаю! Я же всегда последняя ем, что осталось! Се-се-сегодня инспектор был! – завыла я.
Вместо того чтобы продолжать жалеть меня, все мужики заржали. Слёзы высохли, я встала, гордая и неприступная, как Зоя Космодемьянская. Правда, так я себя и чувствовала в тот момент. Я маленькая и слабая, морда вся в разводах от соляры, есть хочу до обморока, а они сытые, сильные и ржут. Фашисты.
Дядя Вася, утирая слёзы, силком усадил меня за стол, пододвинул чай, мужики хлеба дали, сколько осталось.
- Ешь, милая, ешь! – а сам трясётся и ржёт. Слёзы вытирает, размазывая пыль по лицу. – Как слов-то не знаешь? – и опять ржёт, трясётся. – А Валя! Валя-то только матом с тобой и разговаривает! – стучит ладонью по столу дядя Вася, не в силах справиться со смехом, стакан мой с чаем подпрыгивает и опрокидывается на хлипких досках. Хлеб вымок в чае, и расползся в серую кашу.
Я подбираю, осклизлые остатки мокрого хлеба, запихиваю за щеку:
- Нет! – возмущаюсь. – Это она по-своему по-казахски говорит. Я бы поняла, что она матерится. Я бы сказала, чтобы она не материлась!
До возвращения домой, мужики, заходя в столовую, кричали Вале:
- Валя не матерись!
Валя говорит «Шайтан» и продолжает говорить о своём на своём.
Перед отъездом нам привезли дополнительную воду. Председатель райкома, критически обозрев меня, сказал всем нам хорошенько отмыться. Нас будут встречать корреспонденты у поезда, брать у нас интервью и фотографировать. Он объяснил нам, что мы передовики, что наши достижения гремят по всему району, и продолжал скептически смотреть на меня.
Мальчики скинулись для девочек по дополнительной кружке воды, и мы смогли вымыть волосы и постирать бельё. Я впервые вымыла волосы.
Когда мы вышли из-за занавески, за сараем, которая изображала баню, мужики уставились на меня.
- Да ты красавица, кухарка! И волосы светлые и лицо, оказывается, белое! А мы-то, думали, ты как Валя, чёрная.
Дома мама, посмотрев на моё выстиранное бельё, молча, сложила его в пакетик и вынесла на помойку.
После института меня отправили работать агрономом в деревню. На меня засматривались все деревенские мужики. А я смотрела только на Сергея. Красавец. Через год мы поженились. Оказалось, что быть мужем агрономши – хорошо. А любить её необязательно. Но я об этом узнала только после второго ребёнка. Агроном в колхозе это уважаемый человек. Городская фря, и вообще, всем утереть нос.
Но для городской, поблажек в ведении домашнего хозяйства нет. А претензий, что городская, должна в туфлях на каблуках по пашне порхать – есть. Потом он стал изменять. А через десять лет, просто ушёл и не вернулся. В соседнюю деревню. К деревенской. Молодой. У которой после коровника, огорода, дров остаются силы на исполнение долга. С энтузиазмом.
Это только у Мухиной, рабочий и колхозница стоят в едином радостном порыве. А на самом деле, для нас даже журналы разные выпускают «Крестьянка» и «Работница». Я из принципа «Крестьянку» не выписывала. Хотя ненавидела рецепты «Работницы» всей душой.
Часть 2. Маша.
Сегодня утром включила телевизор, перед работой, пока пью кофе, чтобы пожужжал, чего-нибудь непритязательное. И завелась. Сидит там курица, и учит готовить. Положите 15 грамм того и 275 грамм этого! Ненавижу такие рецепты. Скажите на милость, где на кухне можно измерить того и этого? Нет, конечно, есть всякие сравнительные таблицы, вырезанные мной из женских журналов, и наклеенные в неврастеническом порыве исправить этот мир с помощью уравновешенной точности, на внутреннюю часть дверцы, моего кухонного шкафа. Но со временем они желтеют, покрываются пятнами. И обдираются мной же в порыве исправить этот чёртов мир с помощью чистоты. в конце концов, можно купить электронные весы, но кто будет пользоваться ими в этой вечной запаре?
Ни тот ни другой метод исправления мира не работает. В этом я убеждаюсь каждый раз, когда со скрежетом выдираю эти меры того и этого, в граммах и стаканах с дверцы шкафа. Или, наоборот, чуть высунув язык от усердия, приклеиваю их скотчем на дверцу. Уже в этот самый миг я понимаю, что проиграла. Проиграла битву с этим чёртовым миром, за чистоту, упорядоченность и простоту.
*****
«Как ты похожа, на свою бабку», - всё время твердит мне мать, особенно когда не в духе. Не любит, она свекровку, не любит. А всё потому, что когда сын привёз её после армии, знакомить с матерью, как уже молодую жену, она решила удивить деревенскую женщину. И накупила ей в подарок для стряпни весы, для измерения всяких грамм и миллиграмм. Всякие блестящие ковшички для мерки муки, соды и прочих сыпучих продуктов. А также большую, с цветными картинками книгу, о здоровой и правильной пище. Где все рецепты были, как любит мама, с чётким указанием, сколько нужно вешать граммов.
Бабка начала учить её стряпать. То, что любит сыночка. А мать, записывая рецепты свекровки, всё пыталась у неё уточнить, а столько же точно надо сыпать грамм муки? А сколько соды? Как можно готовить, сыпля все ингредиенты на глаз? И в этом же рецепте, в вашей же тетрадке записано налить молока, а вы льёте простоквашу. И когда бабка поняла, что молодая всё пытается записывать и отмерят в граммах, как в рецептах из модной городской книжки, поджала губы.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️ Еще рассказы автора:
А на следующее утро выставила чемоданы молодых за дверь, сверху положила книжку с рецептами, весы и блестящие ковшички и сказала:
- Погостили, гости дорогие, и будя.
А в деревне все знают, как только старуха начинает прикидываться малограмотной кошёлкой – добра не жди.
Сегодня вечером, сын ко мне в гости ведёт свою девушку. Они живут уже полгода. Надеюсь, она не любит стряпать.
