Наша редакция регулярно бродит по просторам всемирной паутины, ища и исследуя материалы, касающиеся культуры еды. Потому что, да простят нам эту банальность наши читатели, пища была, есть и будет фактором социального взаимодействия, его источником и объектом.
А если совсем просто: еда объединяет нас с незапамятных времён, являясь прочнейшим и абсолютно универсальным для любой человеческой общности цементирующим фактором.
И вот недавно мы натолкнулись на ещё одно небольшое, но крайне интересное исследование — статью Гарри Веста (Harry G. West), опубликованную в антологии под названием «Политика еды» (Politics of Food), в которой собраны статьи, беседы и размышления и социокультурном феномене еды самых разных людей, от мировых звёзд кулинарии, таких, например, как Ферран Адриа, до учёных и исследователей. К последним принадлежит и Гарри Вест — антрополог, специализирующийся на изучении питания в аграрных сообществах.
В своей статье профессор Вест рассказывает о великой способности совместной трапезы к объединению людей. И не только самой трапезы, но и приготовления еды и даже её добычи. С самых древних времён люди объединялись, чтобы охотиться или выращивать пропитание — такое объединение всегда было залогом более успешного результата. Забить мамонта одному куда сложнее, чем, скажем, вдесятером, как и вспахать, засеять, а затем и собрать урожай с огромного поля. Примеры банальные, но подчёркивающие глубинный социальный характер еды.
Иллюстрацией такой общественной роли пищи становится и кулинария. Так, Вест упоминает о пельменях. Это блюдо в тех или иных ипостасях представлено практически в любой национальной гастрономии. И кропотливый труд по его приготовлению просто таки подразумевает коллективный подход. На самом деле так и есть — даже сейчас мы собираемся за одним столом, чтобы слепить пельмени. Как и испокон веков это делали наши предки, в основном, мамы и бабушки. Так они не только делали приготовление еды менее трудоёмким, но и передавали опыт, обменивались рецептами и тем, что мы сейчас назвали бы лайфхаками. К сожалению, склонность современного человечества к атомизации убивает культуру совместной трапезы.
Автор статьи сетует на то, что мы всё больше и больше едим в одиночестве: на работе предпочитаем есть за своим столом, не отрываясь от производственного процесса (а из-за удалёнки совместные рабочие обеды стали попросту невозможны), дома из-за разного ритма жизни, графика работы или учёбы мы тоже редко собираемся за общим обеденным столом.
Но тяга к общинной трапезе, дающей чувство безопасности, уюта, приобщенности, порождает совершенно новые формы общественного питания: совместные ужины совершенно незнакомых людей, которые организуются через соцсети. Появился даже особый термин для этого — commensality, что по-русски прекрасно переводится как сотрапезничество. Шеф-повара, особенно молодые, охотно устраивают гастроужины, собирающие за одним столом незнакомых людей.
Даже навязчивое стремление многих наших современников фотографировать еду и тут же делиться ею в соцсетях профессор относит к такой вот своеобразной форме онлайн-сотрапезничества, видя за этим всё ту же жажду разделить «хлеб насущный» с кем-то ещё.
Насколько глубинным и важным является это стремление, показывает то, что совместная трапеза является существеннейшей частью многих религий. Ярчайшим проявлением этого феномена является, в частности, таинство евхаристии в христианстве.
Однако еда может быть не только объединяющей, она также может служить маркером стратификации, разделять нас и противопоставлять друг другу. Такое разделение может носить классовый или идеологический характер. И опять же, всё это остаётся актуальным на протяжении всего исторического пути человечества.
Издавна содержимое тарелки говорило о человеке ничуть не меньше, чем его внешний вид, одежда или манеры. Пища могла рассказать об этнической принадлежности человека, регионе проживания, принадлежности к классу или касте. Причём такое разделение становилось возможным даже во время совместной трапезы: например, в родо-племенных отношениях делёжка еды между членами рода ярко высвечивала их положение в семейной иерархии. Попросту говоря, старшим и самым уважаемым мужчинам доставались лучшие куски, дальше всё распределялось по остаточному принципу. В современном мире родо-племенная иерархия еды порой сменяется идеологической или даже биологической. Так, автор приводит в пример веганов и людей, страдающих от непереносимости глютена или лактозы. Таким образом, одни по своей воле, а другие — из-за болезни отсекаются от возможной общей трапезы. Что не мешает им, разумеется, организовывать собственные пищевые сообщества.
Отмечает автор статьи и ещё одну современную тенденцию — глобализацию пищевой культуры. Она стирает границы, с одной стороны, затрудняя идентификацию человека по тому, что он ест, с другой — уравнивая всех и создавая некую пищевую общность новой формации. Впрочем, Вест указывает и на то, что любой процесс диалектичен, и пищевая глобализация тоже. Она имеет свою обратную и весьма позитивную сторону: усиление интереса к региональным продуктам и гастрономии. Так, профессор приводит в пример пармезан — напомним, что этот сыр относится к продуктам, контролируемым по месту происхождения, – вокруг которого был создан целый культ, и который является региональным продуктом со всемирной репутацией.
Другой пример локализации — это адаптация блюд какой-либо национальной кухни к пищевым привычкам людей, проживающих в другом регионе. Господин Вест напоминает о таком блюде, как балти-карри. Это интерпретация базового блюда индийской кухни, родившаяся в Бирмингеме и ставшая очень популярной на всех Британских островах (добавим от себя, что советская кухня — ярчайший пример такой локализации: блюда одних народов бывшего СССР видоизменялись и прекочёвывали в кухню других республик Союза).
Как бы то ни было, подводит итог автор статьи, но «еда остается потенциально мощным средством, объединяющим людей вне зависимости от их различий».
Больше интересного
