Однако, вся эта положительная деятельность Наркомпроса мало касалась русской деревни, которая до 1929 года жила в своем замкнутом мире. Большинство работников культуры были представителями городской интеллигенции и поэтому они ориентировались прежде всего на города, где было накоплено огромное количество памятников и ценностей. Сельская местность воспринималась ими скорее, как дополнительная ресурсная база. Значимые предметы искусства, расположенные в бывших поместьях, обычно перевозились в города, где из них формировались богатые музейные собрания. Это негативно сказалось на развитие культуры крестьян. Кроме того, последовавшая национализация земли и прикрепление к колхозам ограничили поездки сельского населения в города. В колхозе в те годы рядовому крестьянину было немыслимо получить временную справку в город для посещения музея. Да и сами крестьяне, жившие тяжело, отправлялись в город только по острой хозяйственной необходимости. Времени и сил на культурное саморазвитие просто не было.
Коллективизация стала настоящей трагедией для развития крестьянской традиционной культуры, ориентированной на христианство. Антирелигиозная политика, закрытие храмов, уничтожение малочисленной сельской интеллигенции, состоящей в основном из клириков местных приходов, вело к общей культурной деградации крестьян. Однако, такое положение еще не говорило о полном отсутствии культуры на селе. Во-первых, до начала коллективизации в большинстве русских сел сохранились общинные библиотеки, которые были национализированы, но остались на местах. Часто библиотеки, как и другие административные здания стали размещаться в домах раскулаченных крестьян. Во-вторых, в деревни стали направляться учителя и работники культуры, призванные заняться борьбой с безграмотностью, что, несомненно, влияло на крестьян положительно.
Но борьба с безграмотностью имела свои, присущие времени особенности. Одновременно с образованием в село пришла политическая пропаганда. В сельских школах, ликвидационных пунктах и клубах шла активная революционная агитация. Работниками культуры и образования создавалось негативное отношение к дореволюционному образу жизни, зажиточному слою крестьянства, Церкви и ее служителям, равнодушному отношению к политике партии и правительства. Население настойчиво и не всегда добровольно приучалось к новым праздникам и образу жизни. Руководить политпросветительскими учреждениями должны были советы изб-читален или красных уголков, которым предписывалось в июле 1930 г. провести «очищение библиотек от чуждой литературы», всесторонне помочь в организации трансляционных районных узлов (радио) [цитата по 790].
Действенным способом оказалась размещение сельских клубов в зданиях закрытых церквей. Особой популярностью у населения стали пользоваться театральные постановки и кинопоказы. Например, Викуловский районный Дом культуры, переделанный из церкви, имел зрительный зал, сцену, фойе. Особой популярностью среди викуловских крестьян начала 30-х гг. пользовался театральный кружок, для которого приобрели специальные принадлежности: 12 декораций, 13 костюмов, 7 париков, 15 бутафорских предметов и другое театральное имущество. Для занятий спортивного и музыкального кружков райком выделил средства на приобретение двух комплектов шахмат, бильярда, турника, венской гармони и баяна с настоящим футляром. [791]. Особое распространение получили кинопередвижки. Кино оказывало на впечатлительных крестьян, пожалуй, наибольшее идеологическое влияние. «Народ желал смотреть полюбившиеся фильмы как можно чаще, наизусть заучивал веселые и грустные песни, с удовольствием вспоминали смешные фразы» [цитата по 790].
Важной особенностью стало то, что большевистская пропаганда занималась популяризацией городской культуры, всячески принижая значение сельской, выставляя ее как отсталую или темную. Процесс этот, как уже упоминалось в предыдущей главе, возник еще задолго до революции, но именно в эпоху индустриализации приобрёл столь массовый и агрессивный характер. Именно тогда традиционное многоголосое пение, хороводы, пляски и иные проявления традиционной крестьянской культуры стали либо полностью забываться, либо уходить из общественной жизни, становясь исключительно внутрисемейным досугом, при этом заметно упростившимся.
Вологодский этнограф 1920-30-х гг. Едемский М.Б. с грустью отмечал: «молодежь стремится в город, городской костюм начинает теснить деревенский, на смену хороводу приходит кадриль, на смену вечеркам, беседам - кинематограф, футбол, комячейка; среди детских игрушек появляется кукла-«коммунист» [цитата по 792]. «Наблюдается сильный упадок религиозности («дороги попы»), церковные праздники «справляются не так истово», "свадебный обряд ведется в сильно сокращенном порядке" («кому скоро нать, дак и одним днем сделают...»). А главное – «и венчались, да разошлись, и не венчаны живут...». Молодежь часто делилась на сторонников традиционной и городской культуры. «Поочередно слышались то старая русская песня, то городская, иногда совсем модная... В хороводе пелись: «Хожу я по травке, хожу по муравке...», «За Доном гуляет казак молодой...», а из другой группы слышалось: «Накинув плащ», «Степан Разин», «Коробейники»...» [цитата по 793].
Однако, одной пропагандой нельзя было еще полностью перестроить сознание крестьян. За пустой болтовнёй и агитацией умные и проницательные селяне видели ложь, безхозяйственность и скрытую агрессию. Все это вызывало недоверие к власти и проводимой ей аграрной политики. Методы проведения коллективизации, раскулачивания и дальнейшее ужесточение работы в колхозах наглядно доказали, что эти опасения были не напрасны. Несмотря на широкое распространение официальных СМИ, ведущую роль в передачи информации на селе продолжали выполнять местные слухи, по-своему интерпретирующие исторические и общегосударственные события. Критика власти часто облекалась в песенные формы, например, в частушки. Так, в начале 1930-х в народе была популярна частушка про низкокачественную еду: «Вы тошнотики, тошнотики - советские блины! Я продам вам все тошнотики, куплю себе штаны» [цитата по 549]. Власть жестоко боролась с народной критикой. Шутники по доносу арестовывались и сажались в тюрьму. Подозрительными оказались и бродячие музыканты, гусельники и лирники, часто исполняющие старинные былины и сказки, не имеющие отношения к политике. Они привлекались за бродяжничество и шли по другим статьям. С тех пор по деревням окончательно перестали ходить офени, калики перехожие, богомольцы и другие выходцы из народа. Целые направления крестьянской традиционной культуры были уничтожены в борьбе «за светлое будущее».
В тоже время с 1930-х годов особое значение приобретает развитие самодеятельного художественного творчества. Самодеятельность стала одним из распространенных способов культурного взаимодействия региональной власти и общества. Центрами самодеятельного искусства стали сельские клубы, дома культуры, избы-читальни. Так, в Карелии количество художественных кружков с 1931 по 1938 год увеличилось более чем в 2 раза, с 200 до 547, в них занималось более 7 тыс. человек, в том числе почти 6 тыс. – в районах республики. Самыми популярными являлись драматические (3348 участников) и хоровые (1870 участников) кружки. На народные ансамбли выделялись немалые деньги. Так, в 1937 г. прошла Декада карельского искусства в Ленинграде. Правительство республики выделило на её проведение 290 тыс. руб. [794]
Власть использовала кружки для политической агитации. Репертуар коллективов имел явный политический оттенок, культивировал героическое видение советской истории, романтизировал современную жизнь СССР, рисовал образы нового советского человека. Во второй половине 1930-х гг. концерты художественной самодеятельности начинались и заканчивались песнями о Сталине. [795]
Но помимо этого, важную часть репертуара составляли самобытные народные песни и танцы, представляющие традиционную культуру различных регионов страны. Фольклорный материал благодаря концертному исполнению получал широкую известность, что также способствовало научному изучению народного творчества. К деятельности клубов, домов культуры приобщался широкий круг людей. Часто прийти в клуб побуждало то, что на его сцене выступали родственники, соседи, сослуживцы, знакомые. Так, в газетном отчете о выступлении Петровского хора подчеркивалось: «Своим колхозным артистам аудитория аплодировала особенно бурно» [цитата по 796]. При этом успех многих самодеятельных коллективов определял лидер, его талант, энергия и целеустремленность. [795]
В самодеятельность вовлекались и самые бесправные слои населения. Так, в июне 1936 г. художественная олимпиада прошла на Кемском лесозаводе №1, где работали в основном трудпоселенцы [797].
Участники ансамблей, гастролируя по различным городам, постоянно повышали свой культурный и профессиональный уровень, посещали самые известные музеи страны, обменивались опытом с другими самодеятельными кружками. На их базе в 1930-е годы выросли первые профессиональные музыкальные коллективы страны.
Развитию самобытного искусства серьезно помешали начавшиеся массовые репрессии. Из-за чистки кадров, многие ансамбли распались или испытывали серьезный кадровый голод. Из-за этого качество народного искусства во второй половине 1930-х гг. упало. Но в целом развитие сохранившихся ансамблей шло по пути качественного улучшения исполнения песней и постановок, превращения их в профессиональное. Однако, одновременно с этим, сам репертуар стал сужаться, этому способствовала власть, которая стремилась привести все народные проявления культуры к идейной унификации и формализму. Жесткая антицерковная цензура также запрещала использовать в репертуаре песни, имеющие отношение к христианству, что не позволяло использовать целый пласт народного творчества и сильно обедняло русскую культуру неразрывно связанную с Православием. Народные ансамбли стали единственными легальными формами народной культуры. Повседневное же проявление культуры ввиде хороводов, ритуальных праздников, песен и пр. стало уходить из крестьянской среды. Аутентичные фольклорные коллективы были редкостью, власть их не поддерживала. Народная культура таким образом стала отделяться от народа, т.к. ансамбли уже переставали участвовать в народной жизни, как это было раньше, их участники становились артистами, а не крестьянами.
В изучении народного творчества также произошло разделение на официально-политизированное и научное. В то время как активно поддерживаемое государством народное творчество все больше упрощалось, утрачивало корни, становясь исключительно сценическим, шла серьезная исследовательская работа. При институтах и университетах на базе исторических факультетов в конце 1930-х годов стали появляться фольклорные и этнографические направления. В рамках научной работы по изучению культурного достояния народа, стали организовывать крупные экспедиции в сельскую местность. Научный процесс шел со скрипом и, как правило, не имел огласки, а потому проходил незаметно. Обычные люди о нем ничего не знали, следовательно, не могли воспользоваться плодами истинной народной культуры. Яркий тому пример, многолетняя плодотворная деятельность профессора Н.Н. Громыко, которая смогла издать свою обобщающую книгу о русском крестьянстве только в 1991 году. А Д.М. Балашов стал известен только благодаря своим увлекательным историческим романам, как этнографа и исследователя северорусских свадебных обрядов его широкая публика не знала. Тоже можно сказать и о М. Пришвине, и о многих других.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
