Хотя коллективизация в основном завершилась к 1934 году (в сроки так и не уложились, планировалось ее завершить в 1932 году), раскулачивание и массовые депортации крестьян не прекращались вплоть до Великой Отечественной войны. В начале 1930-х годов более двухсот тысяч семей кулаков было выслано в Сибирь и северные области в соответствии с секретной Инструкцией Президиума ЦИК СССР совнаркомам союзных и автономных республик, краевым и областным комитетам «О выселении и расселении кулацких семей», утвержденной постановлением СНК СССР от 3 февраля 1930 года, принятое протоколом СНК СССР № 6/332 [677, 678].
В следующем году этот поток возрос. Появился официальный термин «спецпереселенцы», «спецпоселки», введенное СНК 13 октября 1930 г. Руководство работой по переселению кулаков осуществляла комиссия во главе с А.А. Андреевым — заместителем председателя СНК, созданная решением Политбюро 11 марта 1931 года.
Приказом ОГПУ от 20 июня 1931 года № 330/198 «Об организации аппаратов по обслуживанию спецпереселенцев» в составе ГУЛАГа был создан отдел по спецпереселенцам. Вся работа по их хозяйственному и трудовому устройству проводилась через отделы и инспекции по спецпереселенцам полномочных представительств (ПП) ОГПУ [679]. Всей полнотой власти в образуемых спецпоселениях обладали коменданты ОГПУ. Как самостоятельная структура внутри ГУЛАГа, эта система просуществовала до 1954 года. Таким образом, спецпереселенцы, как и заключенные исправительно-трудовых лагерей (далее ИТЛ) стали важной рабочей силой индустриализации (видимо поэтому спецпоселенцев в официальных документах часто называли трудпоселенцами, а во время ВОВ появилось понятие Трудармии). Например, согласно секретной выписке 1933 года по проверке трудового использования и хозяйственно-бытового устройства трудпоселенцев, занятых в системе Кузбассугля, говорится, что «общее количество трудоспособных поселенцев, переданных Кузбассуглю, выражается в 41512 чел., что составляет 40% всей рабсилы, занятой в угольной промышленности края. На некоторых участках работ удельный вес трудпоселенцев ко всей рабсиле доходит до 65-77%. Таким образом, роль трудпоселенцев в угледобыче значительна, а в ряде случаев решающая» [цитата по 549].
Постановлением СНК СССР от 1 июля 1931 года № 130 «Об устройстве спецпереселенцев» регламентировалась деятельность спецпоселений, определялся правовой статус выселенных кулаков, порядок их трудового использования и оплаты труда. Согласно этому постановлению, спецпереселенцам разрешалось выделять земли под личные огороды, приобретать скот, получать налоговые льготы и восстанавливаться в правах молодежи, срок пребывания определялся в 5 лет, затем раскулаченные крестьяне наделялись правами свободного проживания. Все это конечно было важно для жизни, но в нормальных условиях, а не в тех, куда ссылали. Об условиях проживания чуть ниже. [680]
По архивным данным, проанализированным И.Е. Зелениным, к концу 1931 года в спецпоселениях находилось 365,5 тысяч раскулаченных, а вместе с членами их семей — 1,7 млн. человек, в 1932 году —1,4 млн. человек. Уменьшение численности происходило прежде всего за счет высокой смертности и побегов. [681]. По сведениям некоторых современных исследователей, согласно сводным данным ОГПУ, в 1930-1931 гг. в спецпоселки было отправлено 1 803 392 чел., на 1 января 1932 г. в спецпоселениях ГУЛАГа ОГПУ находились только 1 317 022 чел. (очевидно не доехавшие 486 370 человек просто умерли). Всего за 1929—1933 гг. на спецпоселение было принудительно отправлено более 2,1 млн человек. [682]
По данным В.Н. Земскова общее число раскулаченных крестьян составляло 3,5-4 млн. человек. При этом в «кулацкой ссылке» в период 1930-1940 гг. побывало около 2,5 млн. человек, из которых примерно 0,7 млн. погибло, из них подавляющее большинство — в 1930—1933 гг. [1370]
Для сравнения с 1807 по 1899 год по отчетности Тюменского тюремного замка и приказа о ссыльных в Сибирь поступило 864549 чел. ссыльных всех разрядов обоего пола, включая ссыльнокаторжных, ссыльно-поселенцев по суду, административно-ссыльных всех видов, а также добровольно следующих за ссыльными жен и детей. То есть за полтора года в 1930-1931 гг. было насильно выселено больше людей, чем за 92 года «проклятого царского режима, когда Россия была тюрьмой народов». [683]
Выселения продолжились и в страшный голод 1932-33-х годов. Так, Политбюро было принято четыре постановления о применении репрессий в отношении кулаков и единоличников в Нижней и Средней Волге, в частности, 23 апреля — об изъятии и выселении в течение мая — июня за пределы Средне-Волжского края не менее 6 тысяч кулацких хозяйств и тысячи хозяйств наиболее «разложившихся» единоличников. [684]
В тоже время власть иногда как-будто спохватывалась, осознавая, что пересолила. В связи с этим вышла секретная Инструкция ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 8 мая 1933 года «О прекращении применения массовых выселений крестьян, упорядочении производства арестов и разгрузке мест заключения», но эти послабления носили локальный и временный характер [685]. После 1934 года пополнение спецпереселений продолжилось за счет осужденных за нарушение паспортного режима, заключенных ИТЛ с заменой содержания, членами семей, осужденных в ИТЛ [686, 687]. Из таких спецпоселений на Русском Севере, Урале, Сибири, Казахстане вырастали целые промышленные города и агломерации. Однако, благодаря этой инструкции раскулачивание и выселения крестьян заметно снизились. «Наступил момент, когда мы уже нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников, и часть колхозников (…) Дальнейшее применение «острых форм репрессий» может свести к нулю влияние нашей партии в деревне» - гласил документ. [669]
После принятия Конституции СССР 1936 г. «бывшие кулаки» были восстановлены в избирательных правах, но по-прежнему оставались в ссылке на неопределенный срок. Паспорта им не выдавались. До 26 марта 1940 г. не выдавались даже свидетельства о регистрации брака, рождения или смерти. Получить паспорт и выехать из спецпоселка на учебу в средне-специальные или высшие учебные заведения имели право лишь дети трудпоселенцев, но основные ВУЗы находились в крупных городах, т.е. в режимных областях, где проживать им не разрешалось. Одновременно с этим молодежь спецпоселков, как и всякая советская молодежь обучалась в школах, занималась в клубах, участвовала в различных общественных мероприятиях, где проходила сильнейшую идеологическую обработку, направленную на отрыв от семьи, от «вредного элемента», от «проклятого прошлого и его пережитков». [688]
Насильственные переселения происходили и в последующие годы. Постановлением СНК СССР от 6 января 1941 года был утвержден план по переселению в 1941—1945 годах 206 427 семей (хозяйств) [689]. Но начавшаяся война сорвала эти грандиозные планы. Власть прекратила дискриминацию кулаков, а многих трудоспособных из них призвала на фронт.
Отметим, что не всегда переселения носили исключительно насильственный характер. Так, при переселении в 1940 году из Ярославской области в Карело-Финскую ССР, давались следующие льготы: бесплатный проезд и провоз багажа весом до 2 тонн, подъёмные 1000 руб. на семью и по 300 руб. на каждого иждивенца, бесплатный дом в месте переселения и освобождение на три года от налогов и обязательных госпоставок. Но плохая организация процесса мешала и здесь: из 739 хозяйств обратно вернулось 253. [1387]
Теперь об условиях «проживания» раскулаченных переселенцев.
На Русском Севере в 1932 году лишь чуть более 56% семей спецпереселенцев было обеспечено отдельными комнатами из расчета два-три квадратных метра на человека. Не хватало ничего – больниц, школ, бараков для жилья. Все здания возводились самими осужденными. Их предполагалось использовать на самых тяжелых работах: на лесозаготовках, в дорожном строительстве, при разработке недр и проведении мелиоративных работ, в лесохимическом и рыбно-зверобойном промыслах и т.д. Зарплата их соответствовала зарплате вольнонаемных, но из нее удерживались отчисления на содержание аппарата отдела трудовых поселений ГУЛАГа, а также УНКВД, районных и поселковых комендатур: до августа 1931 г. – 25%, затем до февраля 1932 г. – 15% и до 1944 г. – 5% [688]. Однако, в реальности зарплату часто удерживали в счет пайка и по другим причинам. Сложности возникали и при покупке товаров: на выданные деньги часто невозможно было купить необходимые вещи. [669]
О невыносимых условиях жизни говорила высокая смертность поселенцев. Численность населения спецпоселков только в Северном крае с 1 сентября 1931 г. по 1 мая 1933 г. катастрофически сокращалась – умерли 22 914 человек. Несмотря на то, что за три побега полагалось заключение в ИТЛ, из спецпоселков бежало почти 60 тыс. человек, из них было задержано и вернулось самостоятельно только 20 508 человек. Судьба остальных 40 тыс. человек неизвестна. В итоге к 1938 году количество проживающих семей сократилось вдвое. [688]
Снова обратимся к ранее приведенному письму наркома внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачева заместителю председателя СНК РСФСР Д.З. Лебедю: «Самым коренным и острым является жилищный вопрос. Люди размещены в 750 бараках, наскоро состряпанных из жердей. Теснота невероятная, - есть места[,] где на человека приходится 1/10 кв. метра площади при постройке нар в несколько этажей (кубатура меньше гробовой). Полов в бараках нет, крыша сделана из жердей и слегка присыпана тающей и осыпающейся землей. Температура не выше 4° как правило. Вшивость. При скверном питании, а для многих при почти полном его отсутствии все это создает колоссальную заболеваемость и такую же смертность среди детей. Смертность среди детей к общему числу детей - 7-8%. Причем болеют и мрут младшие возраста. До сих пор высланные питались своими продуктами, но сейчас их останется всего на несколько дней и если не будет налажено снабжение пищей, то начнется сплошная голодовка. Наркомторг запрещает давать продукты бесплатно, а денег, как правило, высланные не имеют» [682].
Условия проживания во многом зависели от климатических условий, местного начальства, специфики работы и конечно, состояния самих переселенцев. Упомяну поэтому поводу историю собственной семьи. Мой дед по линии матери, когда началась война, летом 1941 года подвергся депортации из Крыма (он был из крымских немцев). Увезли их в Казахстан. По его словам, пока везли по жаре, многие ослабленные нехваткой воды и еды люди умерли, трупы лежали там же, где и живые, убирать их было некому, в основном погибали дети и старики. Добравшись через несколько месяцев до северного Казахстана, их выбросили в безлюдную дикую степь. Сказали здесь осваиваться. Но крымские немцы оказались народом терпеливым и трудовым – несмотря на все трудности, подняли хозяйство, наладили производство, под конец войны даже начали выпускать газету на немецком языке. Спустя время, деда и его братьев забрали из спецпоселения в трудармию. Были приписаны к ИТЛ Бакалстрой-Челябметаллургстрой до 1946 года. Многие родственники, в т.ч. 2 брата там погибли. На фронт их так и не пустили.
Подобных историй я слышал много. В них можно отметить, что умирать начинали еще при пересылке и, прежде всего, самые слабые – дети, старики, женщины, инвалиды. Во многих спецпоселках условия жизни были даже хуже, чем в лагерях, чему был свидетелем Сергей Голицын. В 1931-32 годах, избегая ареста, он самостоятельно добрался до суровых сибирских окраин СССР, в качестве вольнонаемного (так, кстати поступали многие наиболее сообразительные люди из городской интеллигенции, которым угрожал арест). На Алтае в Горной Шории он устроился в леспромхоз. Там-то он и наблюдал воочию, как «строился социализм».
«По вечерам я иногда заглядывал в длинные-длинные бараки спецпереселенцев. Там справа и слева от прохода тянулись в два этажа нары. Каждая семья занимала отдельную часть, внизу спали кто постарше, наверху кто помоложе. По обоим концам бараков круглосуточно топились железные печурки, на ночь зажигались фонари, висевшие под стропилами покрытой морозный инеем крыши, потолка вообще не было.
Я подсаживался к старикам беседовать. Стояла духота, промозглая сырость, с земляного пола дуло, а выше было жарко. Пахло портянками, которые сушились вокруг печек, дети ползали, взрослые разговаривали, хлебали из котелков баланду, приносимую из столовой, делили хлебные пайки, с одного угла слышалось переругивание, с другого — детский плач. Никто никогда не смеялся.
Часто болели. У фельдшера в медпункте лекарств почти не было, бинтов не было. Маленькие дети, лишенные молока, нередко умирали, умирали и старики. Для кладбища выбрали пологий склон горы на берегу Мрас-су. Начальство не давало досок на гроба, хоронили просто так — спускали в могилу…
Все начальство, а также отдельная бригада вольнонаемных лесорубов держались особняком, некоторые открыто презирали "классовых врагов", на работе их материли. Словом, выходило: мы — господа, а они — рабы, как в Древнем Риме или как в США полтораста лет тому назад. И я был среди господ.
Еще в темноту гулкие удары обухом топора по обрубку подвешенного рельса сигналили подъем. Со всех сторон к столовке — такому же длинному бараку спешили тени с котелками. Через час собирались на площади на разнарядку. Вольнонаемные десятники бегали, матюкались, распределяли, какой бригаде куда отправляться. Лесорубы — туда, лесорубы — сюда. Возчики спешили запрягать коней. Кстати, коней, бывших кулацких, пригнали из того же благодатного Алтайского края. Там их берегли, холили, кормили отборным овсом, а здесь их хлестали кнутами, заставляли везти сани с непосильным грузом — связками бревен, овес давали строго по норме.
В ларьке продавалась махорка, из продуктов лишь соль, из промтоваров мелочи. А выдавался, но не продавался хлеб. Хлеб был на первом месте. Выработала бригада норму — получай по восемьсот граммов на человека, перевыполнила — получай больше, даже до полутора килограммов, не выполнила из-за сильных морозов, из-за метели, если десятник не смилостивится, получай вовсе малость. Семье — жене, если не работала, немощным старухам, детям хлеба не давали ни вот столечко, только что баланду из столовой.
Неожиданно нагрянула еще более страшная беда (…) Посланные за мукой вернулись на пустых лодках. Им сказали — муки нет и в ближайшее время не ждите. Так все вольнонаемные, все спецпереселенцы и мы, начальство, остались без хлеба. В столовке варили баланду из селедочных голов и из щавеля.
Все работы встали. Никто не вышел с топорами и пилами. И никто не уговаривал и не заставлял идти. Вдоль берега Мрас-су расставились с удочками мальчишки и взрослые — мужчины, женщины, даже старухи. Попадалось ли им что — не знаю. Другие голодающие ходили в тайгу, там на полянках, на вырубках рвали колбу — род дикого чеснока с мягким и терпким стеблем, с маленькой луковкой, выкапывали еще какие-то растения с мелкими мучнистыми клубеньками на корнях, варили крапивные и щавелевые щи. И я ходил в тайгу пастись.
Всех вольнонаемных Мзасского лесоучастка отправили на зачистку речных берегов от застрявших по отмелям бревен. Их там кормили. А спецпереселенцев просто бросили на произвол судьбы. Каждый день умирали дети, умирали старики, умирали они сами. Каждый день на лодках переправляли мертвых через реку на кладбище.» [цитаты по 495].
Далее расскажем о Назинской трагедии.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.