Советская власть не могла оставить без внимания и религиозный вопрос. Т.к. социализм основывался на технократических и атеистических учениях, то любая религия, вообще любая метафизика, считалась неприемлемой. Приведу известное высказывание К. Маркса на этот счет: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» [цитата по 586].
С другой стороны, советская идеология начала активно использовать религиозные аспекты человеческой жизни в своих целях. Была создана своя коммунистическая контртрадиция, то есть «создание организованной совокупности имитаций духовной традиции» (по Бусалаеву), новая псевдорелигия (по Й. Ваху и П. Типпиху – секулярная религия), использующая методы и символы традиционных религий. Царствие Божие было заменено коммунизмом, а Бог – большевистскими вождями. В практическом плане этому было множество проявлений: парады вместо крестных ходов, особенно около храмов в престольные праздники, замена икон в красном углу на портреты вождей, замена религиозных праздников светскими и т.д. [1368, 1369]
Таким образом, Православная церковь представляла для большевиков серьезного идеологического врага. Священство, на ряду с буржуазией, казачеством и дворянством считалось классовым врагом Советов. Если в национальном вопросе Ленин еще допускал какой-то легальный национализм и патриотизм, то в вопросах религии компромиссов не оставлял вовсе. Он часто повторял запомнившееся высказывание Маркса еще задолго до революции, в 1905 году: «Религия есть один из видов духовного гнёта, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством. Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь» [цитата по 587]. В 1909 году: «Религия есть опиум народа, — это изречение Маркса есть краеугольный камень всего миросозерцания марксизма в вопросе о религии. Все современные религии и церкви, все и всяческие религиозные организации марксизм рассматривает всегда, как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса» [цитата по 588].
Не буду комментировать эти высказывания и вступать в полемику с давно умершими вождями, скажу только, что на закате империи русское духовенство давало повод социалистам приходить к таким идеям. Не один Ленин, воспитанный в обычном дворянском гнезде, прошедший классическую гимназию и духовно-нравственное «влияние» дореволюционного общества, пришел к таким выводам. Впрочем, об этом уже говорилось. Столь радикальная позиция не сулила ничего хорошего ни церковнослужителям, ни вообще всем верующим людям. Расплата за нерадивость и беспечность наступала постепенно, но имела, как и все в молодом Советском государстве, большой размах и бескомпромиссность.
Между прочим, отношение самих священников и иерархов к событиям 1917 года было неоднозначным, многие революцию восприняли положительно, даже с восторгом. Сразу после отречения царя, уже 7 марта Синод издал определение, предписывающее вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление «о Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном правительстве». Это при том, что дискуссия о власти только началась, а окончательное решение о способе правления страной должно было принять Учредительное собрание. Часть епископов призывали принять новое правительство и стали активно участвовать в общественной жизни после смены власти, другая, настроенная консервативно, ничего не предпринимала. Интересным явлением стала организация благодарственных молебнов по случаю переворота, их инициаторами часто были рабочие и солдаты. Во время торжественных процессий и крестных ходов перед иконами несли красные знамена с политическими лозунгами: «Да здравствует демократическая республика» и т.д. Некоторые священники украшали себя красными бантами. Революционная символика проникла даже во внутренне убранство храмов. Так, Т.Н. Гиппиус вспоминала: «Теперь в Казанском соборе у подножия Распятия, где столик панихидный, заупокойный, у ног Христа кто-то приколол красный шелковый платок и цветы. (…) Это то же красное знамя. И это очень мудро. Я только что писала о кресте, и этот платок меня потряс, в редкие минуты такое волнение внутреннее испытываешь, и особенно я ноги Христа поцеловала, не так как всегда» [цитата по 589]. Так церковный кризис тесно переплетался с политическим. Революционная эйфория полностью рассеялась уже к концу года, когда власть перешла к большевикам. [355]
Революционные настроения охватывали и монахов. Во многих монастырях стали говорить об обновлении Церкви. На окраинах империи – об автокефалии. Например, в январе 1918 года в Киево-Печерской лавре постоянно проходили митинги с требованиями демократизации церковного управления и протестами против митрополита Владимира Киевского, чьи методы управления многим казались деспотичными. Насельниками был самостоятельно избран новый наместник лавры. В монастыре красногвардейцы стали производить обыски. При этом монахи жаловались на митрополита Владимира, желая устроить в монастыре такие же порядки, как у красных — с комитетами и советами. Затем последовало убийство митрополита. Правда осталось невыясненным: несло ли убийство идеологическую подоплеку или было банальным разбоем, осуществленным не то милицией, не то бандитами. [590]
Революция оказалась весьма противоречивым временем для Церкви. С одной стороны, революция дала Православной церкви самостоятельность, освободила ее от обязанности быть коллегией (министерством) государства из-за чего многие слои населения относились к священству не лучше, чем к полицейским. Отныне Церковь была отделена от государства и больше не несла моральной ответственности за действия власти. Основанный еще Петром Первым Святейший правительствующий синод перестал существовать, вместо него было возрождено Патриаршество. С другой стороны, хаос революции требовал новых жертв. В первую очередь, страдали наиболее зажиточные и привилегированные классы бывшей империи, а к ним можно было отнести и священство. Как уже упоминалось, священников убивали еще и в 1905 году и даже раньше.
Последующее взятие власти большевиками заметно ухудшило положение Православной церкви: в декабре 1917 года были приняты декреты, лишающие Церковь вести гражданское делопроизводство (регистрация браков, рождений и смертей), в феврале 1918 года вышел «декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви», согласно которому все религиозные организации в РСФСР лишались каких-либо прав на собственность, у приходов отнимались школы, библиотеки и иное имущество в пользу государства. В РПЦ и патриаршестве Ленин видел угрозу, идеологического конкурента. Петр для устранения «двоевластия», включил РПЦ в рамки министерства, большевики же решили Церковь ликвидировать вовсе (Патриаршество, как орган церковного управления был легализован властью только в 1943 году). Партийные руководители поначалу надеялись, что Церковь не окажет существенного сопротивления и, главное, что массы ее не поддержат, т.к. религия, по их мнению, «существует лишь в головах и не имеет корней в сердцах, чувствах и образе жизни людей» [цитата по 591]. Уже в принятой в 1918 году первой конституции РСФСР в 65 статье говорилось что «монахи и духовные служители церквей и культов» лишались избирательных прав. Также в «декрете о земле» у монастырей и церквей отнималась земля.
После локальных нападок во время революционной сумятицы, в конце 1918, начале 1919 годов началось планомерное наступление на Православную церковь. В марте 1918 года на 8 съезде РКП(б), П.А. Красиковым, отвечавшем за религиозную политику, была поставлена задача по проведению на общегосударственном уровне мер, ведущих к «полному отмиранию религиозных предрассудков и церкви» [цитата по 592]. Партия пришла к выводу, что необходимо не только «разоблачить контрреволюционную сущность православной церкви», но и вызвать в народе недоверие к ее сакральной жизни: показать верующим лживость и обман церковного учения, канонов и богослужебной практики, а самих священнослужителей представить, как лжецов, ловкачей и шарлатанов [цитата по 592]. С этой целью в стране развернулась «мощейная эпопея». Центральное место среди разоблачительных мероприятий заняли вскрытия мощей в православных церквах и монастырях. [593]
16 февраля 1919 г. коллегия Народного комиссариата юстиции приняла первое постановление об организованном вскрытии мощей, которое предусматривало «порядок их инспекции и конфискации государственными органами». Согласно ему, на вскрытии должны были присутствовать не только духовные лица, органы власти, медики, но и «широкие массы». Всего за весь период компании с октября 1918 по декабрь 1920 года по подсчётам Кашеварова было вскрыто 66 мощей [593]. По мнению комиссий, результаты вскрытия убедительно «доказывали» обман верующих, часто вместо мощей в раках находили посторонние предметы и останки нескольких человек.
Факты подлогов будоражат умы и современных атеистов. Результаты вскрытий мощей являются одним из самых серьезных доводов против РПЦ. Однако, верующего эти «факты» по-настоящему смутить не могли ни тогда, ни сейчас. Поясню. Во-первых, надеяться на добросовестность созданных комиссий довольно странно, зная, что вся эта кампания затевалась для разоблачения РПЦ. Задача была поставлена и в условиях «военного коммунизма» и набирающего обороты террора, ее нельзя было провалить. Часто вскрытие происходило с нарушениями указанного постановления от 1919 года, с насилием, угрозами и расправами. Так, по исследованиям Степанова, из 54 вскрытий, только 8 имели публичные формы, на которых присутствовало множество свидетелей [593, 594]. А мощи святого Тихона Задонского вскрывали без медицинского освидетельствования, наскоком, с нажимом на местное духовенство, которое сразу после вскрытия было репрессировано [595, 596]. Таким образом, достоверность результатов осмотра рак в 1918-1920 гг., о которых в то время писала советская пресса, требует специального исследования.
Во-вторых, РПЦ неоднократно разъясняло, что тление мощей не является фактом обмана. В марте 1919 года Патриарх направил в СНК ходатайство «о прекращении освидетельствования мощей». В нем говорилось следующее: «Православная Церковь одинаково чтит в качестве святых мощей как нетленные тела угодников Божиих, так и останки их в виде костей, не облеченных плотью... и не имеет никакого повода утверждать о нетлении тел угодников, от коих святые мощи сохранились лишь в виде не облеченных плотью костей. Об этом были сделаны неоднократные разъяснения православной церковной властью, в чем можно убедиться, например, из напечатанных в «Церковных Ведомостях» за 1909 г. (№ 25) акта освидетельствования костных останков преподобного Серафима Саровского при его прославлении и из других разъяснительных по сему предмету сообщений. Производимое ныне органами советской власти освидетельствование, будучи поэтому бесцельным по существу, вносит лишь в сердца верующих глубокое огорчение без всякого к тому повода и является актом противоречащим объявленной декретом советской власти свободе религиозной совести» [цитата по 597].
В-третьих, узнав о грядущем вскрытии, монахи, священники и просто верующие люди настоящие мощи иногда прятали, чтобы избежать их уничтожения и осквернения. Наиболее известным примером здесь является, утаивание главы преподобного Сергия Радонежского. Этот святой имел огромное значение для всей русской церкви, ежегодно в Троице-Сергиеву лавру стекались тысячи верующих со всей России. Лавра была сердцем России, духовным и религиозным центром страны. Большевики об этом знали и поэтому тщательно подготовились к разорению и осквернению лавры. Согласно докладу П.А. Красикова, о вскрытие мощей 12 апреля 1919 года была снята кинолента, по которой Ленин дал следующее поручение своему секретарю: «Надо проследить и проверить, чтобы поскорее показали это кино по всей России» [цитата по 598]. Была издана широко распространяемая книга М.В. Галкина (М. Горева) «Троицкая лавра и Сергий Радонежский», где очернялись прошлое Троице-Сергиева монастыря и его основатель [599, 600]. Накануне вскрытия состоялось тайное совещание, в котором приняли участие отец Павел Флоренский, наместник лавры отец Кронид Любимов, член Комиссии по охране памятников истории и старины Троице-Сергиевой лавры Ю.С. Олсуфьев и другие лица. Ими было принято решение проникнуть в Троицкий собор и заменить главу преподобного на голову князя Трубецкого, похороненного в лавре. Хранителем ковчега с главой преподобного стал граф Олсуфьев. Об этом знал и патриарх, который в 1924 году в селе Алешино тайно провел молебен. После ареста отца Павла Флоренского в 1933 году, Олсуфьев передал главу в Нижний Новгород реставратору Павлу Голубцову, будущему епископу Новгородскому. После возвращения лавры церкви в 1946 году, глава была тайно возвращена на место в раку святого в Троицкий собор. [601]
В-четвертых, можно допустить, что факты обмана, действительно, были, учитывая, в каком моральном разложении находилось общество, в том числе и священство накануне революции. Однако, таких фактов навряд ли было много, на протяжении столетий раки святых сохранялись и береглись, кости же за такой короткий срок истлеть не могли, смысла их подменять просто не было. Но опять же, если бы и все мощи были бы ненастоящими, это не доказывало бы что Бога нет или, что РПЦ не является истинной Церковью. Большевистская тактика разоблачения показывала лишь религиозное невежество ее руководителей, происходящее от неправильного понимания Церкви, отсутствия духовного опыта и образования. «Мощейная эпопея» дала свой эффект, повлияв на наиболее неустойчивых членов Церкви, которые и до этого относились к религии враждебно или индифферентно, но итоговые результаты оказались не столь победными, как рассчитывали власти. Крупные просчеты кампании признавались в секретных циркулярах восьмого отдела НКЮ от 1 апреля 1921 [593]. Перенесённые в музеи мощи на всеобщее обозрение, как доказательство обмана, все равно почитались народом [602]. Так, после вскрытия доступ к мощам преподобного Сергия был открыт, и к раке снова потянулась бесконечная вереница людей. Многие из верующих, прикладываясь, закрывали глаза, чтобы, «не оскорблять своими грешными взглядами наготу преподобного» [цитата по 603].
По мере развертывания кампании нарастал поток многочисленных жалоб верующих на оскорбление их религиозных чувств в центральные органы власти - СНК и ВЦИК. На местах, в тех случаях, когда вскрытые раки оставляли в храмах и монастырях и доступ населения к ним был открыт, продолжалось почитание святых мощей: при большом стечении народа служились акафисты, молебны и т.п. [593, 595]. Отметим, что как церковные власти, так и рядовые члены Церкви пытались бороться с антирелигиозной компанией мирными законными методами, ссылаясь на действующие советские законы (например, на циркуляр НКЮ № 26 (577) от 05.02.1919, где в частности указывалось не оскорблять религиозного чувства верующих всех без различия вероисповеданий).
За «мощейной эпопеей» последовала еще более жесткая компания по изъятию церковных ценностей (декрет ВЦИК от 16 февраля 1922 года), который прикрывался борьбой с разразившимся голодом 1921-22 годов. Эта акция власти оказалась более удачной. Церковники здесь выставлялись как кулаки, сопротивляющиеся передаче излишек для борьбы с голодом. Это при том, что сам Патриарх проявлял собственную инициативу. Еще осенью 1921 года он предложил правительству собственную программу помощи голодающим за счет церкви. ВЦИК четыре месяца игнорировал это обращение. Помощь РПЦ была отвергнута, а учрежденные церковные комитеты Помгол запрещены. «Разрешение на сборы власть дала лишь в декабре 1921 г. под впечатлением резко возросшей смертности от голода и по причине обращения к ней на ту же тему уже мусульманского духовенства» [цитата по 604]. Даже на фоне государственного изъятия, которое фактически сорвало организованную патриархом помощь, пожертвования не прекращались. [605]
На декрет была немедленная реакция святителя Тихона, спустя 12 дней (а с учетом того, что декрет был опубликован только 23 февраля, то спустя 5 дней) он написал воззвание к верующим, где призвал отдавать правительству «драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслеты, ожерелья и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим» [цитата по 606].
Такая позиция, понятно, не устраивала власть, которая одна должна была проявлять милосердие и помощь. Церковь же надо было максимально очернить. В прессе начались нападки на Патриарха и священнослужителей, которые якобы сильно сопротивлялись изъятию, слова намеренно искажались, действия интерпретировались враждебно. За последующие 2 года было отмечено 1414 столкновений верующих с властями. Расстреляны 1962 монаха и 3447 монахинь [607]. Показательными для власти оказались волнения в Шуе, где на защиту церкви встали несколько тысяч жителей города в связи с чем, было введено военное положение, арестовано 24 человека, из которых впоследствии трое расстреляны. По стране прокатилась волна арестов и показных судов над духовенством. 5 мая 1922 года был арестован и Патриарх Тихон. По различным оценкам, общее число жертв среди духовенства, монашествующих и мирян, стоявших вне Гражданской войны, с октября 1917 по конец 1921 г. превысило 10 тыс. человек. К 1921 г. общее число закрытых монастырей составило 700. Каждое закрытие, как правило, сопровождалось поруганием и ликвидацией священных останков православных подвижников. [608]
В связи с этим совсем не удивляет, что раскулачивание крестьян происходило с подобной жестокостью. Расправа с монастырями и церквями 1922-23 гг. была репетицией, прологом к 1930-м годам. Методы остались те же, изменились только масштабы бедствия, а к «традиционным классовым врагам» прибавились еще и крестьяне.
При этом у государства в целом имелись средства для преодоления голода. В начале февраля 1922 г. правительством были зарезервированы драгметаллы в размере 150 млн золотых руб. под обеспечение стабильности рубля в запланированной денежной реформе, в том числе последовавшего в ноябре 1922 г. выпуска червонцев [609]. А полученные ценности от разграбления храмов и монастырей оказались недостаточными, что признавали и власти [610]. Более того, значительная часть награбленного пошла на оплату антицерковной пропаганды (к тому времени по стране развернулась широкомасштабная антирелигиозная пропаганда, требующая множество денег, в 1924 г. организовано Общество друзей газеты «Безбожник», переименованное в 1925 г. в «Союз безбожников СССР», в 1929 г. в «Союз воинствующих безбожников»), а другая часть была попросту разворована, о чём свидетельствуют суды, прошедшие над сотрудниками Гохрана после 1922 года [611, 612]. «Вместе с тем именно заоблачные цифры в пропагандистских оценках предназначенного к изъятию церковного имущества привели к всеобщим представлениям о ненужности дальнейшей помощи голодным со стороны населения и ее реальном ослаблении по всей стране» [цитата по 604].
Отметим, что антирелигиозная борьба была направлена прежде всего на РПЦ, что укладывалось в общую концепцию национальной политики, направленной на уничтожение «русского шовинизма». Русских необходимо было сломить не только физически, но и духовно. То, что эта борьба носила явный антирусский характер доказывалось тем, что другие конфессии Советской властью не были настолько ущемлены, а некоторые были даже поддержаны. Например, обновленцы, сектанты и иные «религиозные меньшинства». В 1921 году Наркомзем даже выдал землю старообрядческим и сектантским общинам. Им было предложено приступить к созданию коллективных хозяйств на свободных землях Республики. В связи с этим было основано 150 колхозов, которые, правда, просуществовали недолго (например, в Приморье при коллективизации в 1930 году произошло староверческое восстание, которое жестоко подавили [1352]).
Власть рассчитывала, что сектанты поддержат большевиков в борьбе с РПЦ. Протестанты, в частности баптисты, использовали изменение политики властей для активизации проповеди. После революции их число заметно возросло. [613]. Особую поддержку большевики оказывали обновленческому движению внутри самой РПЦ. Как говорится разделяй и властвуй. Правда ввиде трудовых артелей и коммун власти разрешили существовать и бывшим православным монастырям, официально закрытым еще в начале 1920-х гг. Но не всем, что во многом зависело от взаимоотношений местной власти с монашествующими. В июльском пленуме ЦК партии 1928 года отмечалось, что в стране имеется около 500 подобных коммун, тогда же было принято решение об их закрытии. Нет надобности говорить, что это приводило к массовым арестам и лишению монахов средств к существованию. Те, кто не был арестован и сослан, селились на частных квартирах и доживали свой век в нищете и безвестности. А спустя 10 лет, когда началась новая волна репрессий, многих из них расстреляли. По подсчетам Н.Е. Емельянова только бывших насельниц женских монастырей: 83 игуменьи, 3200 монахинь, 500 послушниц. Однако тайные монашеские общины существовали во многих городах и весях Союза еще долгие годы, даже после открытия Троице-Сергиевой лавры в 1944 году и регистрации нелегальных ранее общин. [1352]
Продолжение следует.
С первой частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
Со второй частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.