К концу века обозначились наиболее распространенные пороки городской бедноты – пьянство, воровство, мошенничество и проституция. В крупных городах сложились целые районы, в которых пройтись по улице было опасно даже днем. В Москве таким местом была знаменитая Хитровка. Московский быт той эпохи замечательно описал В.А. Гиляровский в своем очерке «Москва и москвичи». Приведем несколько отрывков из его описания Хитровки [цитаты по 321]:
«Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев...
Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны».
На фоне распространенной в то время благотворительности, особым видом заработка становилось профессиональное нищенство [цитаты по 321]:
«Дети в Хитровке были в цене: их сдавали с грудного возраста в аренду, чуть не с аукциона, нищим. И грязная баба, нередко со следами ужасной болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу. Ребенок, целый день мокрый и грязный, лежал у нее на руках, отравляясь соской, и стонал от холода, голода и постоянных болей в желудке, вызывая участие у прохожих к «бедной матери несчастного сироты». Бывали случаи, что дитя утром умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с ним до ночи за подаянием. Двухлетних водили за ручку, а трехлеток уже сам приучался «стрелять».
На последней неделе великого поста грудной ребенок «покрикастее» ходил по четвертаку в день, а трехлеток – по гривеннику. Пятилетки бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам «на пропой души» гривенник, а то и пятиалтынный. Чем больше становились дети, тем больше с них требовали родители и тем меньше им подавали прохожие.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе». Положение девочек было еще ужаснее. Им оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки были не редкость».
Многие новоиспеченные горожане, прибывшие из деревни для поиска лучшей доли, подвергались той же участи. Удивительно быстро они приучались к городским порокам, мальчики и юноши к воровству и мошенничеству, девочки к проституции. Семья в городе находилась в глубоком кризисе. По переписи 1897 года холостых мужчин и женщин в городе было больше состоящих в браке: на 1000 человек 582 холостых мужчин и 560 незамужних женщин. Были распространены и аборты. До революции в Петербурге число абортов к числу рождений составляло 20%. «В рабочих семьях ходят по рукам адреса врачей и акушерок, делающих аборты без всяких формальностей на определенном этапе» - писали современники [цитата по 1358]. А после революции, когда аборты разрешили делать официально (Россия была первой страной в мире разрешившей аборты), этот показатель возрос, в 1926 году до 46% в Москве и до 42% в Ленинграде, к 1934 году в Москве уже более 60%, в целом по стране за 1935 год было совершено 1,3 млн. абортов [1357, 1360]. Повсеместно были распространены измены, верность воспринималась отсталостью. За ними развращались и ближайшие к городам деревни. Крестьяне оказались особенно изобретательны в нищенстве. Целыми семьями отправлялись они по городам и весям нищенствуя «Христа ради», а на самом деле прикрывая попрошайничеством собственную лень. В Москве этим славился особый род нищих – погорельцы [цитаты по 321]:
«Делалось это под видом сбора на «погорелые» места. Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня. (…). Две местности поставляли «пожарников» на всю Москву. Это Богородский и Верейский уезды. Первые назывались «гусляки», вторые – «шувалики». Особенно славились богородские гусляки.
- Едешь по деревне, видишь, окна в домах заколочены, - это значит, что пожарники на промысел пошли целой семьей, а в деревне и следов пожара нет!»
Не только Гиляровский, но и другие краеведы заметили нравственное падение населения. Подобные процессы стали происходить и в селах, что отражено в очерках и анкетах корреспондентов этнографических исследований и в замечаниях самих этнографов. Так С.Я. Дерунов отмечал ослабление твердости понятия «держать слово» «в последнее время», то есть в 90-е годы 19 века, объясняя ухудшение нравственности влиянием города и идущим оттуда стремлением к богатству. Некоторые современники писали о различиях в странноприимничестве в деревнях, отдаленных от городов и больших дорог, и в подгородних и притрактовых селениях: первые, как правило, приветливо открывали ворота и двери любому странствующему, угощали, обеспечивали ночлегом, снабжали необходимым в пути безвозмездно; вторые нередко за все брали плату, увеличивая ее в зависимости от обстоятельств. [68]
Не была обойдена тема пагубного влияния города и в русской литературе 19 века, хотя и не выражалась явно. Первопроходцем здесь был уже упоминавшийся Н.В. Гоголь, приехавший в 1828 году покорять Петербург из маленького провинциального городка Миргорода. Столь большая разница между этими двумя городами (можно сказать мирами) конечно отразилась и в его творчестве. Светлый мир задорных провинциальных «Вечеров на хуторе близ Диканьки» сменился мрачными и мистическими Петербургскими повестями, написанными в 1830-х гг. В «Невском проспекте», «Шинели» и других произведениях Гоголь пытался осмыслить положение и участь обычного человека в большом городе, где все друг другу чужие (так называемая проблематика «лишнего человека»). Метко были описаны и все городские пороки: разврат, бедность, неравноправие, чинопочитание, равнодушие, пьянство и многое другое. В «Невском проспекте» прямо противопоставлялся идеальный образ блондинки, сидящей «у окна деревенского светлого домика», явившейся главному герою под воздействием опиума, и развратной петербуржской женщины. В итоге всегда выходила трагедия – главный герой умирал, терял разум или заболевал в той или иной форме по разным причинам.
Продолжателем данной темы стал в 1840-х молодой Ф.М. Достоевский, опубликовавший в 1847 году свой первый роман «Бедные люди», где также мастерски описал жизнь лишних людей Петербурга. Здесь также противопоставляется светлая жизнь главной героини в провинции и ее последующая незавидная жизнь в большом городе. В этом же году вышел и другой, тоже дебютный, роман писателя И.А. Гончарова «Обыкновенная история», где снова описывался Петербург и его пагубное влияние на личность молодого романтика, приехавшего из глухой провинции. Впоследствии «городская тема», начатая Гоголем, была наиболее глубоко развита у Ф.М. Достоевского в его поздних психологических романах, особенно в «Преступлении и наказании» и «Подростке».
Справедливости ради, отметим, что почти все шишки от классиков доставались именно Санкт-Петербургу. Москву и другие города почти не бранили. Связано это было с тем, что столица империи олицетворяла собой Петровскую Россию, измененную прозападными реформами, которые многие писатели-славянофилы, к коим относились и Гоголь с Достоевским, считали роковой ошибкой. Время существования Российской Империи с начала 18 века, они называли «Петербургским периодом», а саму столицу презрительно именовали «Финским болотом», «Чухонскими Афинами» и т.д. Петербургу противопоставлялась древняя столица Руси – Москва, купеческая, хлебосольная, златоглавая, где в основном и жили главные сторонники славянофилов. В реальности все городские пороки, присущие Петербургу, присутствовали и в Москве, и в других крупных городах империи. Тем не менее, значительная часть русской интеллигенции 19 века, настроенной народнически, видела в городских пороках именно иностранное, прозападное влияние.
Стоит упомянуть и о таком малоизвестном философе и родоначальнике русского космизма, как Н.Ф. Федорове. Этот скромный петербургский интеллигент, проработавший 25 лет библиотекарем Румянцевского музея, оказал огромное влияние на многих отечественных ученых, писателей и философов. Своим учителем и единомышленником его считали К.Э. Циолковский, В.С. Соловьев, Ф.М, Достоевский, Л.Н. Толстой и многие другие. Федоров был глубоко верующим человеком, помимо философии, занимался отечественной и мировой историей и культурой, краеведением, выступал за сохранение культурного наследия прошлого, преодоление исторического беспамятства и розни поколений. Он вел аскетическую жизнь, раздавал жалованье студентам и нуждающимся, не владел никаким имуществом, ходил всегда пешком и без теплой одежды. Умер в ночлежке для бедных. В его трудах противопоставление города и деревни выразилось наиболее ярко, многие его выводы впоследствии осуществились с поразительной точностью. Процитирую некоторые его измышления: «Бросив землю, населили города; город же, а с ним и цивилизация — продукт измены, а обезземеление и пролетариат — естественные наказания за измену. (…) Город не только обновляется деревенскою кровью, но и снабжает село своею, испорченною. Деревня была бы даже радикальным средством всеобщего оздоровления, если бы город своим знанием помог ей в этом, вместо того чтобы вынуждать ее обратить земледелие в способ извлечения наибольшего дохода, наибольшего истощения земли. (…) Город относится к селу как хищник… город есть общество, находящееся под надзором постоянно усиливающимся, общество, держащееся карою наказаний; это не братство, а гражданство, не отечество, а безродное государство. (…) Вся забота города о селе и земледелии заключается в том, чтобы и к селу привить пороки города, внося в среду сельчан состязание и конкуренцию, разрушая родовой порядок и заменяя его юридическими и экономическими пороками. Благодаря влиянию города и сельчане привыкают смотреть на принадлежащую им землю как на капитал, из которого каждый может и даже должен извлекать наибольший для себя доход с наименьшей затратой труда» [цитаты по 1362].
Продолжение следует.
С первой частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
Со второй частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.