Дед откупорил бутыль с мутной жидкостью и высоко подняв горлышко, набулькал себе в стакан.
"Садись, мать, налью и тебе, нынче мы можем себе позволить!"
Мать, не такая уж и старенькая, но вся сморщенная, с натруженными жилистыми руками, хмыкнула: "Уж вторая неделя пошла, как ты себе позволяешь, сил никаких нету, надоело лицо твое непросыхающее!"
Дед, громко стукнув стаканом по столу, прикрикнул: "Цыть, баба неразумная! А то получишь у меня!", и вскинул в сторону жены костлявый свой кулачишко.
Не смущаясь злобного взгляда жены, снова набулькал жидкости в стакан.
К вечеру дед окончательно нализался и залег в постелю, швыряясь оттуда совершенно нецензурными речами в сторону жены.
Евсеевна терпела, молчала и то и дело крестилась, глядя на икону.
"Мать! Принеси ведро мне, а то ноги ослабши у меня, на двор не пойду нынче!"
Евсеевна достала ведро из-под раковины, пошла, выплеснула содержимое и поднесла к кровати с "нетрезвой недвижимостью".
Во избежание пролива переработанной горилки тут же подхватила и понесла выливать и ополаскивать.
"Вот уж и хватит тебе, кстати, пить, дел полно накопилось!"
Евсеевна подхватила бутыль и демонстративно вылила в раковину
По дому пополз запах сивухи...
Дед было задремавший встрепенулся: "Су..а! (непечатное слово, обозначающее самку собаки) Ы-ы-ы!" — взвыл на всю избу дед.
Было рыпнулся с кровати, сжав кулачишки, но... ноги зацепились одна за другую, и он рухнул, не сделав и шагу.
Ворча и сыпля нецензурщиной в сторону бабки, влез обратно
Вскоре нецензурщина сменилась подвываниями, а потом и вовсе храпом.
Евсевна помыла посуду и вынесла ведро.
Помыла руки и, сдернув с крюка подойное ведро, пошла доить Муренку.
Коровенка Муренка была тощей, но шибко удойной.
Евсеевна собирала суточный удой в большую флягу и рано утром сдавала "молочнику" Федору, объезжающему дворы и собирающему фляги с молочными излишками от домашних хозяйств.
***
Солнце только начало пробиваться через занавески, а Евсеевна уже натягивала штаны и, вдев свои неважно отдохнувшие ноги в растоптанные галоши, шагнула с подойником за дверь.
Это утреннее ведро заполнило флягу до самого верха, оставив в подойнике как раз на утреннюю кашу.
В темноте зашторенной комнаты завозился дед: "Евсеевна, дай опохмелку!"
"Вылила я, точку поставила в "заплыве" твоем олимпийском!"
Дед швырнулся, как обычно, непечатной "самкой собаки" и взвыл: "Ы-ы-ы! Шоб тебе пусто было!"
Евсеевна, только что перелившая остатки молока в банку, собралась было закупорить флягу, и в этот момент кошка, только что отзавтракавшая свежесловленной мышью и направлявшаяся на извечное свое лежбище на теплую печь... остановилась и, смачно так вытянув передние лапы, решила потянуться.
Евсеевна, не ожидавшая такого поворота событий, наступила на эти самые лапы, отчего кошка взвизгнула, Евсеевна запнулась, отдернув ногу, потеряла равновесие и... схватившись по инерции за флягу, опрокинула ее со всем содержимым на пол.
Молоко растеклось по полу, полилось сквозь щели в подпол и, споткнувшись о порог, потекло в дырку, в которую обычно кошки ныряют чтобы поохотиться в подполе.
Дверь скрипнула и на пороге материализовался молочник Федор: "Батюшки святы! Евсеевна, что это у тебя тут приключилось?"
-"Да вот дед, нажелал мне, старый сморчок поганый!"
Дед, выглянув из-под одеяла и увидев масштаб катастрофы, снова накрылся с головой и притворился спящим.
Несолоно хлебамши, Федор отбыл до следующего молочного двора, а Евсеевна, причитая и поругиваясь в сторону деда, принялась собирать молоко, шваркая тряпкой по полу.
***
Который день никак она не могла забыть эту прОлитую флягу и все вздыхала: "Пусто, значит, мне, шоб мне пусто..." и то и дело хваталась за сердце, подсчитывая урон, нанесенный бюджету их маленькой стариковской семьи из за не сданой фляги .
На третий день, когда дед уже вылежался и последние капли горилки покинули его тощее тело, а домашние дела наконец начали двигаться, Евсеевна затеяла суп.
Она уже почти доварила его и пошла нарвать зеленушки для придания супу ароматности и вкусности.
На обратном пути дед, идя мимо, привычно шлепнул жену по бывшему когда-то мягким месту и тут же скрылся в курятнике.
Евсеевна тут же вспомнила флягу и разлившееся по кухне молоко, и такая вдруг обида ее накрыла, что захотелось ей возмездия немедленного и яркого.
Она было глянула на швабру, прислоненную к крыльцу, и уже представила, как протянет по хребтине непутевому мужу, как вдруг...
В глаза ей бросилась маленькая живописная кучка, оставленная курицей прямо на ступеньке крыльца.
Дорезав зелень, поперчив и еще раз перемешав сдобренный куриной кучкой суп, Евсеевна улыбнулась.
Предвкушение мести сладко разлилось внутри ее старого, натруженного жизнью организма.
Дед вошел в избу, скинул рубаху, взмокшую от пота, намылся в раковине и скомандовал: "Корми меня, мать! Эх, дела-то я все переделал, можно и пригубить с устатку!"
"Супом обойдешься!" — отрезала Евсеевна.
И... налила деду полную тарелку супа.
Дед крякнул и, откусив хлеба, прихлебнул из ложки горяченького.
Евсеевна, провожая взглядом ложку, скрывшуюся во рту обидчика, вскинула брови вверх и было замерла от мелькнувшей мысли: "А вот как прочует старый пень, что суп местью порчен и куриным пометом приправлен?", но...
Дед, смачно подсолив суп, продолжил трапезу, причмокивая и прихлебывая горяченькое.
"Хорошо пошло" — пробормотала Евсеевна и, глянув в сторону иконы, перекрестилась: "Господи, помилуй мя, грешную".
Где-то на третьей ложке супа, скрывшегося в недрах деда, дверь распахнулась, и в избу валился сосед Петька.
Евсеевна его, мягко говоря, недолюбливала, жадный он, да и мерзкий, частенько, зайдя в гости, подпаивал деда, заводил на выпивку, сам-то уходил почти трезвый, а дед по обыкновению запивал на несколько дней.
"Хо, привет, соседушка! Садись супчику похлебай", — воскликнул дед.
"Похлебай!" — отозвалась Евсеевна и, зачерпнув супа, поставила перед соседом тарелку, улыбнувшись загадочной улыбкой.
Мысленно снова обратилась к иконе: "Господи, прости мя, грешную!", снова перекрестилась и, взяв вязание, с улыбкой села к окну.
Мужчины гутарили на кухне, стуча ложками по тарелкам.
Примерно на третьем ряду недовязанного носка Евсеевна увидела, как в калитку их двора, пошатываясь, входит давний друг и собутыльник деда Макарыч, в деревне его за глаза величали Магарычем из-за вечно пьяного состояния и торчащей из кармана очередной бутылочки.
"Тьфу ты, вот ведь вас потянуло на суп!", — выдохнула Евсеевна и, снова перекрестившись на икону, вышла в кухню.
Мужики обрадованно встрепенулись, приветствуя Магарыча: "Садись, садись к нам, вовремя ты! Вон у Евсеевны суп созрел, присоединяйся!"
Евсеевна уже привычно поставила полную тарелку перед ненавистным Макарычем.
Тот было потянулся за бутылью, торчащей из кармана, но Евсеевна строго прикрикнула: "Деда мне не поить, он ток третьего дня из запоя вышел!"
"Эк баба противная!" — заворчал дед.
"Суп ешь! Для кого готовила, старалась!" — подавляя смех и чувствуя укол совести, прикрикнула Евсеевна.
Ловко зачерпнула половником супа и налила третью тарелку , поставила перед Магарычем ,тот вытер об себяруки ,и причмокнув взялся за ложку .
-" Ешьте , ешьте касатики , полезно вам суп то кушать, эт не горилка чай а для организма вещь полезная !"
И вздохнув добавила : " и мне хорошо то как ...Господи помилуй !"
Мужики снова застучали ложками по тарелкам.
Спохватившись женщина подхватила ухват и, открыв заслонку, достала из печки пироги.
"Вот, к супу вам", — выложила на тарелку и, взяв один себе, потопала к окну к своему вязанию.
"Вот же ж грешница я" — подумала Евсеевна.
"Но хорошо-то как мне, Господи! Тебе ли не знать, как давно ему этот суп наварить надо было, прости мя, грешную!"
И, перекрестившись еще раз, взялась за вязание, улыбаясь и посмеиваясь от свершившегося возмездия 😁.
***
Пи.эс.
Никто не пострадал ежели чо , ни один из едоков не заболел и не помер , к вечеру конечно же опять назюзюкались, продезинфицировав свои организмы . Магарыч с Петькой были выгнаны взашей , а дед получил таки звонкую оплеуху , после чего угомонился и захрапел в своей постели за занавеской
Евсевна хоть и расстроилась от того что поганцы опять напоили деда , но почему то уснула быстро и к утру была отлично выспавшейся !
