Я уже упоминала о том, что прожила в детском доме примерно десять лет- с февраля 1979 по август 1988. Мой подростковый возраст выпал на середину восьмидесятых. Съездив с группой воспитанников в Ленинград и, насмотревшись на тамошних модников, я задумалась о сережках. Это было самое простое, что я могла сделать. Стричься не разрешали, модной одежды не имелось, а пластиковые серьги можно было раздобыть за недорого.
История с клипсами, которые я украла у тёти, успела померкнуть в памяти, а желание проколоть уши – наоборот. Я раздумывала как бы провернуть это дело.
В принципе, в этом не было ничего сложного. Берешь обычную иголку, покупаешь в сельском магазине тройной одеколон и дерзай.
Я побаивалась дерзать. Как это? Собственными руками колоть себя до крови? Нее!
Пришлось обратиться с просьбой к подруге. Принцип «Ты мне- я тебе» широко практиковался в нашей среде, благодаря ему мы и опередили всех на областных соревнованиях. Когда «от ядерного заражения» каждый спасал сам себя, то мы быстренько почистили друг друга. Хоп- и в дамках! Правда, победу все равно тогда отдали другим, но суть не в этом. А в подходе.
Так вот, когда я попросила подругу проколоть мне уши, она сначала обиженно отказалась. В её ушах уже красовались шелковые ниточки, которые она обрабатывала тройным одеколоном и ждала, пока пройдет воспаление, прежде чем надеть серьги. Дело в том, что я ранее, отказалась ей помочь. Я трусиха и побоялась делать проколы. К слову, в ту пору мне довелось осознать, что медиком мне не быть. Оказывается, я панически боюсь причинять людям боль и смотреть на кровь. Вот так.
Подруга обиделась, упросила кого-то другого, а тут я со своей просьбой нарисовалась.
Наташа немного повыделывалась, повоспитывала меня и сделала, что я просила. Смелая у меня была подруга. И надежная. Намочила иголку в тройном одеколоне и продырявила оба уха. На здоровье!
Я думала, что самое страшное позади. Ага! У меня у - тетёхи, не оказалось шёлковых ниток, которые нужно было предусмотрительно раздобыть. А я не раздобыла. Получалось, что дырки есть, а ниток нет. Я поразмышляла и сразу нацепила сережки. Массивные, пластиковые, в виде листочка, купленные в сельском магазине.
Через два дня уши у меня были как у Чебурашки.
Я не могла спать на подушке, из дырочек начал сочиться гной, но я упорно терпела и носила тяжёлые серьги, понимая, что если сниму, проколы зарастут.
Мои мучения заметила воспитатель дошкольного отделения. Бывшая воспитанница этого же детского дома была добродушна и, на мой тогдашний взгляд, немного не от мира сего. Звали ее привычно - Раиса, а отчество было не то казахским, не то татарским, я и не запомнила.
Она отвела меня в сторонку, сняла с себя золотые сережки и сказала:
- «Носи пока не заживут, а потом отдашь» и сама вдернула их мне в уши.
Я была ошарашена её поступком.
С этого дня ранки стали заживать. Я продолжала мазать их тройным одеколоном, передергивая потихоньку дужку, которая за ночь буквально приклеивалась к уху и сильно переживала, боясь потерять драгоценность. Слово «золотые» вселяло в меня благоговейный трепет. У меня и простых-то серёжек не было, а тут- золото!
Спустя годы, я, конечно поняла истинную ценность металла. И то, что по-настоящему золотым в этой истории было сердце Раисы.
Сейчас я имею несколько пар золотых серёжек, но абсолютна к ним равнодушна. Сняла, не ношу. Дырки в ушах давно заросли.
