МАКСИМ СЕМЕЛЯК О ТОМ, КАК ЮНОСТЬ ОБОСТРЯЕТ И МОБИЛИЗУЕТ ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕ ЧУВСТВА И ОРГАНЫ, НО ТОЛЬКО НЕ ВКУСОВЫЕ РЕЦЕПТОРЫ
Девяносто второй, третий, четвертый и частично пятый годы вспоминаются мне как период феерической нищеты. Голод не голод, но уж в журнале «Афиша–Еда» никто из нашей компании определенно не нуждался. Зато избыток свободного времени в сочетании с недостатком денег располагал к странным трапезам в подозрительных местах за чей-нибудь неожиданный счет. Мы с будущим главредом «Еды» достигли в такого рода похождениях определенного пика, обнаружив себя как-то ночью на квартире у мэра Москвы Юрия Лужкова. Ну не то чтобы совсем у него — там жил сын, с которым общались даже не мы, а один общий знакомый. Как бы там ни было, у нас оказались ключи. Кажется, там нужно было поливать цветы, а может, развлечь кота, не помню. Мэра дома не было. Как, впрочем, и сына, и общего знакомого. Положительно девяностые были временем неограниченных возможностей — в какой еще стране мира двадцатилетние гуляки без определенных занятий могли запросто зависнуть в квартире третьего человека в государстве? Мы провели там пару безвылазных дней — не хотелось лишний раз светиться перед консьержем, да и в уличных реалиях мы не слишком нуждались, поскольку у нас был холодильник, красноречиво забитый совершенно плакатной снедью, — там, например, находилась бастурма от Зураба Церетели. Под потолком на шкафу громоздились подарочные коньяки и ликеры в бутылках в форме ружей и башен. Вспоминаются необозримый ломоть оленины, битые перепелки, а еще творог из каких-то ельцинских заимок. По-моему, там прямо на банке было написано слово «Ельцин». «Ельцина» мы открыть не решились, а вот не нам уготованную оленину с перепелами запекли и с присущей юности наглостью съели.
Такое было непродолжительное время и такой короткий возраст, когда еда выполняла функции то приключения, то необдуманной нужды, то выкидной акции (ел же один мой приятель-барабанщик кота), то элементарной закуски. Было все что угодно, кроме ощущения собственно еды. Все шальное, чем мы жили и питались, — это приятная штука. Но шальное не имеет вкуса. И в той случайной номенклатурной жратве я запомнил только ощущение дроби на зубах. Эти отчетливые аксаковские дробинки из лужковских перепелок остаются для меня единственной гастрономической приметой тех лет. Хотя, скорее всего, мы просто плохо этих птиц зажарили.
Любите читать Дзен «Еды»? Расскажите свое мнение о материале в комментариях и ставьте свои лайки!
