Продолжу разговор об Иване Шмелеве. Вчера я сказала, что считаю писателя основателем новой традиции изображения в русской литературе маленького человека. Речь о его "Человеке из ресторана", повести, написанной в 1910-м году от лица официанта Якова Софроныча Скороходова. Которая, на мой взгляд, стала традицией и позже породила у нас череду таких произведений: "Карусель" Юза Алешковского, написанную от лица рабочего завода, "Остановите самолет, я слезу" Эфраима Севелы, уже от лица парикмахера из "Интуриста", ну и письма Мартину Алексеевичу из "Нормы" Владимира Сорокина, хотя последний пример подходит чуть меньше. Возможно, в этот ряд следует включить произведение Эдварда Радзинского "Я стою у ресторана" - исповедь такого же маленького человека, но от лица женщины.
Достоевский описал своего мечтателя из "Белых ночей", Пселдонимова из "Скверного анекдота" как человека маленького, жалкого, жалеющего себя и потерю в себе достоинства. Как и Гоголь - своего Акакия Акакиевича, по большому счету, сошедшего с ума от жалости. Ключевое у всех этим "маленьких" дошмелевских героев - их жалость к себе, своей необходимости унижаться, делаться меньше. Это люди, знающие, что потеряли свое достоинство.
Яков Софроныч Скороходов - человек с достоинством. Он себя уважает, он видит в себе Человека, ценит его и не позволяет топтать ни себе, ни другим.
"Человека из ресторана" считаю первым произведением в ряду описывающих маленького человека по-особенному: у Шмелева Яков Софроныч - человек с абсолютно осознанным личным достоинством. В отличие от Достоевского и Гоголя, Шмелев описал маленького человека уважающим себя и видящим в себе Человека. Как Алешковский - своего карусельщика, а Севела - парикмахера.
В Фейсбуке мне напомнили про спектакль "Сатирикона" по этой повести. Я, к сожалению, не видела Райкина. Но по отрывкам сложилось впечатление, что он не понял главного - Скороходов это человек с достоинством. Райкин, судя по нескольким видеоотрывкам, сыграл скорее Пселдонимова - Акакия Акакиевича.
В этом ролике, например, сказано, что до постановки Константин Райкин "Человека из ресторана" не читал. Оно и видно, скажу я вам, что не читал. У Райкина получился тот самый достойный одной лишь жалости маленький человек. Он, Скороходов, описан глазами потомственно сытого и успешного, не знавшего не только унижений, но и неудач Райкина, сына знаменитого режиссера.
И Достоевский так писал, и Гоголь. Позиция сочувствующего богача. Тот же Достоевский в сравнении даже со своим мечтателем из "Белых ночей" был богатеем, он за ночь проигрывал 5-10-летний заработок своего героя. О маленьком человеке он знал мало.
А Шмелев знал этих людей изнутри, он их видел в отцовском окружении, он их описал в "Лете господнем", например. Плотники, банщики, прачки - это все очень маленькие люди. Но живший среди них и почти на равных с ним Шмелев знал и помнил, что все эту люди видят в себе Человека. И что потеря ими достоинства страшнее других бед.
Надо сказать, что сам Шмелев позже успел побывать на месте такого маленького человека, каким его описывают и играют богатые. Когда он был вынужден унижаться перед большевиками сначала, чтобы спасти от расстрела сына, потом - чтобы самому спастись от голода. Его довели до необходимости просить себе содержание. Он жил, падая в обмороки от голода, и просил о заработке. И позже он в воспоминаниях описал документально себя таким же маленьким, доведенным до потери достоинства человеком, какого описывали и Достоевский, и Гоголь, какого сыграл Константин Райкин. Сыграл хорошо, но неправильно, не в точку.
А вот у Протазанова Яков Софроныч очень точно показан. Сыграл его Михаил Чехов. И режиссер, и актер были выходцами из купеческой среды и сами уже не переживали трагедии наемного маленького человека, тем не менее, они показали ее не с жалостью, а с сочувствием, а с уважением к нему.
Протазанов понял Шмелева. К тому же, фильм снимался уже при коммунистах, которые не могли допустить изображение рабочего человека жалким и ничтожным. Ну и фильм снят людьми, которые непосредственно наблюдали таких яковов софронычей. У Михаила Чехова вышел герой, находящийся в состоянии беспрерывного ужаса от собственной судьбы. А Константин Райкин таких людей попросту не видел: и потому, что не застал эпоху, и потому, что он в общественной иерархии в СССР, когда формировалась его личность, стоял гораздо выше, чем Михаил Чехов и Яков Протазанов в свое время, Райкин фактически был выходцем из советской номенклатуры, которой, безусловно, являлась тогда театральная элита. От Райкина до маленького человека было дальше, чем от Чехова или Протазанова. И чем, конечно, от Шмелева.
